И пока стачка продолжалась, выручка «Чемпиона» все падала; в иные дни в пабе не продавали вообще ничего, бесплатно раздавая хлеб и пиво голодающим шахтерам и гвоздарям.
Расковщики и приказчики не уступали и не поднимали плату. Один из приказчиков, зайдя в «Чемпион», сказал Биллу, что гвозди и железные прутки везут из Бельгии за половину той цены, которую они просят за работу.
— Ничего забастовщики не получат, если не возьмутся за дело. Только голод и работные дома, — заявил он.
Билл считал этого пузатого человека в котелке безжалостным ублюдком. Пока тот стоял у барной стойки и пил пиво, ни один из посетителей — что мужчины, что женщины — не желал приближаться к нему, сколько бы пива приказчик ни сулил в качестве угощения. Но он расплачивался доброй ходовой монетой, и в тот вечер это была единственная приличная выручка Билла.
Приказчика звали Артур Тинсли, и он работал на расковщика из Бромсгроува, покупая и перевозя гвозди и продавая железные прутки гвоздарям. Женщины его ненавидели. Поговаривали, что он предлагал прутки бесплатно в обмен на возможность залезть гвоздаркам под юбку.
Зиму они кое-как пережили. Энни продолжала тренироваться во дворе с Джейни Ми, и Билл не возражал против того, чтобы девочка немного научилась драться, — все равно она не будет по-настоящему участвовать в боях или сражаться за титул. Он вспоминал, как в молодости видел в Лондоне женский бой: две здоровенные бабищи дрались раздетыми до нижних юбок и с распущенными волосами. В одной из пивных он стал свидетелем того, как знаменитые Джек и Дайна Макгинли устроили друг с другом показательный поединок, за которым наблюдали нарядные джентльмены, подбадривавшие бойцов и делавшие ставки. И те, кто ставил на Джека, проиграли. Билли поставил на первую кровь, и именно Джек, здоровенный мужик, получил от своей жены резкий режущий удар справа, от которого открылась кровоточащая рана над бровью.
Перри был рад, что ему не приходится работать, как его злому горбатому отцу. Билл добыл все необходимое собственными кулаками и головой и поклялся, что его Энни никогда не придется бить молотом по наковальне или спускаться в шахту, пока он остается ее отцом.
С возрастом он любил приемную дочь все сильнее. Из мрачной черноволосой девчушки, бросавшей злые взгляды и бормотавшей цыганские заклинания, она расцвела в прекрасную высокую девушку.
Свои блестящие волосы она стягивала простой черной лентой, а изящные руки Энни двигались с такой грацией и элегантностью, что в затуманенных глазах Билла выступали слезы. Кожа у нее была медового цвета, а взгляд темно-зеленых, почти черных глаз погружал мужчин в оторопь.
В ту ночь, когда в порт пришли чартисты, бастующие двинулись маршем к домам братьев Бэтчей, владевших литейным цехом, а потом к поместью Ардли, где жил сэр Эндрю Уилсон-Маккензи, член парламента и владелец шахты.
И где-то у закрытых ворот Ардли-холла в ту сырую туманную ночь капитан драгунского полка зачитал Акт о бунтах 1714 года, и сотни шахтеров, гвоздарей и литейщиков были атакованы кавалерией. Лошади ворвались в толпу, и драгуны принялись размахивать саблями. Мужчины и женщины падали прямо под ноги толпы; отовсюду неслись крики боли и ярости. Некоторым забастовщикам удалось перелезть через стены вдоль дороги и сбежать через поля. После первой атаки полк перегруппировался и пронесся в обратном направлении сквозь поредевшую толпу, добивая бегущих и еле бредущих раненых.
Сэр Эндрю наблюдал за расправой, сидя на лошади под зашитой запертых ворот Ардли.
Пострадавших было много, и несколько шахтеров побежали в порт за носилками и досками, чтобы унести тех, кто не мог идти сам. Остальная толпа рассеялась, опасаясь новой атаки.
Когда топот драгунских лошадей затих в темноте и капитан, не открывая ворот, доложил о произошедшем сэру Эндрю, на дороге остались два неподвижных тела.
Одним из убитых был валлийский чартист по имени Оуэн Хьюсон, а другим — Джек Молот. Он лежал, широко раскинув руки, посреди дороги, все еще сжимая в ладони длинную рукоять кузнечного молота, а на затылке зияла рубленая рана, в которой проглядывали белые кости проломленного черепа.
Глава восьмая
В переулке Джейни выдернула бандита из толпы, и он споткнулся, а я спросила:
— Ну, помнишь меня, Билли Стикс?
Теперь он еще больше раздался в плечах, а зубы у него почти совсем почернели. Он вскинул голову, ударившись затылком о красный кирпич, и взвыл:
— Какого дьявола?!
Благородство и приличия требовали подождать, пока он приготовится к бою, поднимет кулаки и встанет в стойку, но я заметила, как рука мерзавца метнулась к поясу за ножом, и больше не стала медлить. Со всей силы я атаковала его левой в челюсть, а потом наградила резким и грубым коротким ударом в лоб, распоров кожу, от чего мне на руку брызнула кровь. У меня не было бинтов, только голые кулаки — плотно сжатые, как научила меня Джейни, чтобы бить, не ломая себе кости, — но атака удалась на славу, и голова Стикса закачалась на шее, словно пытающийся встать жеребенок, которому всего час от роду.
Это было прекрасно — ощутить внезапную вспышку от удара, попавшего в цель, и увидеть, как поддается голова противника. Я словно пробила каменную стену.
Он пробормотал «сраная сука» и согнулся, и я уже приготовилась шарахнуть его сверху вниз по затылку, но тут увидела, как Джейни качает головой: ударить согнувшегося — все равно что бить лежачего, и ее это не устраивало.
Меня бы устроило. Билли Стикс все-таки был крепким парнем и почти на голову выше меня. Я отступила на шаг и дала ему выпрямиться. Он поднял кулаки. В одной руке был зажат нож. Стикс поглядел мне в глаза:
— Ты ведь мелкая цыганская сучка Билла Перри, верно?
В напряженном азарте я лишь бросила короткое «угу», шагнула в сторону и еще одним ударом справа достала его в живот, а потом, когда он начал сгибаться, встретила его апперкотом с левой. Я все время наблюдала за противником, читала его движения. Все еще сжимая в руке нож, Стикс начал отходить от стены, разинув рот, откуда веяло запахом гнилых зубов. Потом бандит бросился на меня, словно стараясь задавить широкими плечами. Я понимала, что он попытается пырнуть меня ножом, и сумела увернуться, поднырнув под руку, и его атака не достигла цели. Развернувшись, я снова ударила Стикса по затылку и ощутила костяшками его волосы и твердую кость черепа.
Он был слишком большой и устойчивый, чтобы сбить его с ног одним ударом. Оттолкнувшись от стены, Билли с ухмылкой принялся поигрывать ножом.
Джейни крикнула:
— Берегись, Энни! — Она стояла спиной к стене, набивая табаком белую чашу трубки. — Следи за ножом, малышка. Ублюдок пытается тебя зарезать, — тихо добавила она.
Мне было хорошо. Легко и весело, словно невидимая рука держала меня и направляла, позволяя атаковать Стикса со всех сторон. Мой первый настоящий бой, к тому же у противника есть нож, а я танцую и петляю вокруг него, дожидаюсь, пока он размахнется ножом как следует, так что голова чуть уходит вправо, и тут же бью — раз-два — сбоку по его большой уродливой черепушке. Брызги крови летят во все стороны.
Мне было приятно смотреть, как кровь и силы покидают противника через пробитые мной дыры. Я прыгала и скользила вокруг Стикса, словно ворона, норовящая выклевать глаза новорожденному ягненку.
Мой первый настоящий кулачный бой, да еще и против мужчины. Жаль, что Громила этого не видит.
Билли Стикс неожиданно снова оттолкнулся от стены и бросился на меня, вытянув обе руки. Он выронил нож, и тот с лязгом улетел в сточную канаву булыжной мостовой. Услышав звон лезвия, я, наверное, посмотрела вниз и на секунду опустила кулаки, и Стикс вцепился мне в глотку, прижав к стене. Он сдавил костлявые черные пальцы у меня на горле, приговаривая: «Вот сука… Сдохни…»
Все вокруг потемнело, в голове заплясали и начали взрываться желтые огоньки. Вонь от его дыхания била в нос. Лицо Стикса стало расплываться в глазах, и я почувствовала, что у меня пошла носом кровь, а ублюдок продолжал давить на горло и мычать проклятия. Его пальцы впивались все сильнее, и руки у меня бессильно повисли, словно дохлые курицы, подвешенные за шею.
И тут я увидела все. Задыхаясь и хрипя, увидела перед собой всю картину в черной рамке, подсвеченной золотистым светом.
Я видела Большого Тома, падающего под дождем, и маму, которая махала мне на прощание и кричала: «Пять гиней!», и Билла, который жевал тушеное мясо на барже, и Кэпа, и глобус, и зарево кузниц, и мою серебряную расческу из Бирмингема.
И я видела, как мой брат Томми убегает по серебрящейся от дождя булыжной мостовой от двух мужчин, расталкивая толпу, а в руке у него черный пистолет. Видела, как мама с рыданиями обнимает малышку Мерси, обернутую в саван.
И в этот миг, когда я уже была готова погрузиться в сладкий сон, раздался громкий глухой удар.
Чмокающий хруст, скрип, будто лопатой по гравию, — и Билли Стикс повалился на землю. Фонтан крови ударил у него из затылка, когда Джейни отбросила в сторону булыжник, который сжимала в окровавленных руках. Билли Стикс упал, как мешок с углем, и лежал неподвижно, словно застреленная лошадь.
— Господи Иисусе! — воскликнула Джейни, но на лице у нее была улыбка. Протянув руку, гвоздарка погладила меня по щеке: — Ты здорово отделала его, малышка Энни.
Она всегда называла меня малышкой Энни, хотя я уже была выше нее.
Потом мы убежали, оставив Билли Стикса в переулке между пабом и конюшней. Мы мчались там, где прошла толпа, по мокрым улицам, усыпанным листовками, тлеющими факелами и лошадиным навозом, но вокруг было тихо, и никто не видел, как мы проскользнули мимо конюшни и литейного завода обратно к каналу возле «Чемпиона».
Я никогда больше не думала о Билли Стиксе и не беспокоилась, убила его Джейни или нет. Мне было все равно, и я не боялась, что демоны станут терзать меня за убийство. В голове у меня остались только образы мамы, Большого Тома, Томми и детей, которые предстали перед глазами в полуобморочном золотисто-белом свете, когда меня душил Билли Стикс.