Все как будто прошло, но мне неспокойно. Хотя я, наверное, додумываю. Живот ведь может болеть так, что человек плачет.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Все снова вернулось. Меня начинают раздражать какие-то идиотские вещи, на которые я раньше не обращала внимания. Как ты ешь, как морщишь лоб, когда тебе что-то не нравится, как долго не можешь решить, какой фильм хочешь смотреть, как чихаешь много раз подряд.
Вчера ты забрал последний кусочек сыра, и меня взбесило, что ты не подумал – вдруг его хочет бабушка. Сегодня мне стало плохо, когда ты ел эскимо и сначала сгрыз с него весь шоколад. Остался только пломбир, а на улице было очень жарко, и он стекал по рукам и капал на шорты. Ты вытер шорты рукой, и на них появилось размазанное пятно. Такая чушь, а я стала психовать и отправила тебя домой переодеваться. Ты обиделся, ушел и не вернулся. И правильно сделал.
Не понимаю: ты ведь всегда был таким, и меня это совершенно не заботило. Почему я вдруг стала так реагировать? Настроение меняется по нескольку раз за день – то боюсь отпускать тебя даже на секунду, то просыпаюсь в надежде, вдруг ты сегодня не придешь. И так снова и снова. Я уже замучила саму себя. Хочется с кем-то поговорить, но я не знаю с кем. Тебе я этого сказать не могу, а ближе у меня никого нет.
Еще и твои родители – я знаю, как тебе тяжело, но у меня не получается выдавить ни одного нормального слова, когда мы их обсуждаем. Я свои чувства до конца не понимаю – как мне взять на себя еще и это?
Пожалуйста, пусть все пройдет.
Сегодня отвратительный день. Ты заводишься ни с чего. Просто вычеркнуть и забыть.
В Москве тебе плохо, здесь ты тоже бесишься – как мне вообще тебе угодить?
Из-за переживаний, с которыми никак не получалось бороться, Варя плохо спала – просыпалась в три утра и больше не могла уснуть. Иногда листала что-то в телефоне, иногда просто смотрела в потолок. В один из таких дней ей надоело лежать – около семи она оделась, на цыпочках проскользнула вниз, пытаясь не разбудить бабушку, и пошла гулять. Ночью моросил дождь, и на улице еще пахло сырой землей.
Воздух был душным, как бывает на море, когда только выходишь из самолета и еще не привык к тому, что все вокруг раскалено солнцем. Иногда мимо проезжали машины – кто-то из городских остался на подольше и уезжал в понедельник утром. Звуки колес от соприкосновения с песком были настолько мягкими и бережными, будто вторили шепоту природы вокруг.
Варя дошла до моря. Сбоку от узкой дорожки стояла палатка, в ней еще спали. Дверь не застегнули до конца, и она слегка колыхалась от неспешного ветра, долетающего с воды. Больше на море никого не было. Варя сняла шлепки, взяла их в руку и пошла по траве к берегу. Вдруг она увидела знакомый силуэт и остановилась. Коля был в паре метров от нее – стоял по щиколотку в море и курил. Он смотрел ей прямо в глаза, и Варю тут же прожгла злость на себя за то, как резко она отказалась от их дружбы и даже не стала за нее бороться. Тело ее обмякло – она хотела сделать шаг, но будто забыла, как двигаться. Коля, за столько лет изучивший любой Варин сигнал, почувствовал, что еще немного – и она упадет. Он бросил недокуренную сигарету и через несколько секунд уже надежно держал Варю, спрятав у себя на груди, как ребенка. Его подбородок упирался ей в макушку.
Они просидели на берегу несколько часов, обсуждая, что произошло с ними за эти два года. Им снова нужно было учиться доверять друг другу, и этот процесс не был простым. Чтобы как-то успокоиться, они брали лежавшие под ногами камни и кидали их в воду – кто дальше. Коля нашел плоский камень, поднялся на ноги и, прищурившись, бросил его блинчиком. Опускаясь обратно, он спросил:
– А что Лева?
Варя облизала губы. Ей страшно было говорить об их отношениях: сказать вслух – значит признать, что не так все и хорошо. Она опустила голову, взяла три травинки и стала плести из них косичку. Слова сначала не шли, но с каждой фразой она ощущала, что воздуха в груди становится больше – будто внутри ее кто-то стянул веревочкой и крепко держал, а теперь отпустил.
Рассказывать сразу все Варя не стала – хоть ее и захлестнула радость от встречи, она сохраняла осторожность. И тем не менее, как бы она ни оберегала свои отношения, теперь Коля знал то, что она не решалась обсудить с Левой.
Мы помирились с Колей. Это такое облегчение – мне его ужасно не хватало. Какое счастье, что он смог меня простить.
Откуда-то взялся этот Коля, который теперь постоянно торчит у вас дома, и ты даже не собираешься просить его хотя бы приходить попозже. Надо же быть таким бесцеремонным! Я захожу на веранду, а он уже сидит за столом и ест бабушкины сырники. Может, он к вам переехал, а я не знаю?
Я и представить не мог, что буду ревновать тебя, и совсем этого не хочу, но не получается сдерживаться. Как представлю, что у него на уме, начинаю беситься. Бред – вы же дружите с детства, но внутри все так и кипит от бешенства. Пожалуйста, подумай обо мне.
Иногда Варя сама ходила к Коле – пряталась у него дома от Левы. Как-то утром, чтобы не терять времени, она не стала завтракать и сразу же ушла. Коля сидел на кухне; увидев Варю, он протянул руку и нажал кнопку на чайнике.
– Ты чего так рано, мелкий?
– Привет. Проснулась опять злая. Боюсь сорваться на Леву, поэтому ушла.
– Весело. – Коля встал, покачивая головой, и уперся локтями в стол. – Ты долго еще будешь делать вид, что это какой-то непонятный период, а не твои настоящие чувства?
– Не знаю. Я не понимаю эти чувства.
– Давай вместе поймем.
– Да как? – Варя залезла в кресло, пока Коля доставал из коробки пакетик с чаем.
– Ну, например, скажи, что тебя в нем бесит? По-моему, все упирается именно в это.
Она устало вздохнула и сложила ладони треугольником на переносице так, что большие пальцы упирались в подбородок.
– Ладно, давай. Он очень умный. – Глаза ее забегали в страхе увидеть на Колином лице осуждение. – Только, пожалуйста, не говори, что ты меня предупреждал.
– Вроде бы я не идиот.
Кнопка на чайнике выключилась. Коля залил пакетик кипятком и сел обратно.
– Ему все легко дается. По-моему, он может вообще не готовиться к экзаменам и сдать их лучше всех; а мне нужно сидеть с утра до ночи над этими чертовыми книжками. Я буду учиться до умопомрачения, и все равно даже после этого я недостаточно хороша.
– Но он же в этом не виноват.
– Я знаю, но… – Варя пыталась вспомнить свой аргумент, потому что однажды уже вела мысленный диалог с собой на эту тему. Тогда она завела себя в тупик, но потом выпуталась. – Он не понимает, что мне тяжело. Постоянно спрашивает, выбрала ли я университеты, а мне совершенно нечего ему ответить. Я даже не знаю, кем хочу быть, и не понимаю, в какую дверь мне стучаться. Я себя чувствую зернышком, которое скукожилось и просит, чтобы кто-то пришел и сказал, куда ему прорасти, но этого не происходит.
– Так, ладно. И в чем твоя претензия? Что он не приходит и не говорит?
– Что он ничего не видит. Разве он не должен чувствовать меня?
– По-моему, ты идеализируешь отношения и живешь в иллюзии, где у одного закололо сердце, а второй вдруг ощутил тревогу и понесся к нему через весь город. Но так не бывает. Как он может чувствовать тебя, если ты столько от него скрываешь?
Варе стало обидно – получалось, во всем этом только ее вина, – и она повысила голос:
– Коль, до экзаменов год, а я до сих пор даже примерно не ответила на его вопрос. Это, по-твоему, не причина задуматься, все ли у меня в порядке?
– Да, это правда странно. Но, Варь… Тебе нужно сказать ему о своих переживаниях. Никакого другого решения не будет, потому что раздражение не может испариться само по себе.
Перебирая пальцами пуговицы на рубашке, Варя медленно кивала опущенной головой.
– Да, всё так… Но я просто не готова.
– Почему?
– Потому что он видит меня совсем другой, а теперь узнает, сколько у меня в голове неразберихи, и все начнет рушиться.
– Во-первых, нужно быть кретином, чтобы уйти от любимого человека из-за его внутренних сомнений. А во-вторых, разве оно не рушится сейчас?
Коля посмотрел на Варю и поймал ее взгляд, застывший в углу кухни, где висела липкая лента. В нее только что врезалась муха, и было слышно, как отчаянно она пытается освободиться. Коля знал, что Варя уже забыла о себе и думает только о том, как помочь этой мухе.
Он злился на Леву, у которого было все, о чем Коля мог мечтать, но тот как будто этого не ценил. Он злился на Варю за то, что помощь ей была для него мучительна. Но их дружба все равно была для него на первом месте. Коля опустился на пол, подполз к креслу и положил голову Варе на колени.
– Мелкий.
– А?
– Тебе всего семнадцать лет, и ты не обязана знать, чем заниматься. Не поймешь сейчас – выберешь что-то более или менее по душе, а потом мысли обязательно придут. Никто не сможет решить за тебя, но в этом же и самое большое удовольствие – найти. Это такая крутая возможность!
Всего несколько предложений, но в них было самое важное – то, чего Варе до этого никто не мог сказать.
– Когда ты научился говорить как взрослый человек?
– Пока ты бегала за дачным ботаником.
Она засмеялась и обняла Колю.
– Ты самый лучший друг. – И, вытерев большими пальцами намокшие глаза, добавила: – Только чай не умеешь заваривать. Иди посмотри, какая горечь там получилась.
– Сама вставай и переделывай. В следующий раз вообще придешь со своим пакетиком.
Долго сидела у Коли – не хотелось уходить. Если с кем-то делиться, это, конечно, не решает проблем, но все-таки освобождает тебя хотя бы отчасти.
Утром я оставила телефон дома и не сразу это поняла. Вроде бы нечаянно забыла, но, думаю, могла и специально – подсознательно.