Горестные мысли Морозки развеяли весёлые крики, доносившиеся из бани:
— А ну наподдай…Эх хорошо… Веничком шибче давай… А-а-а сварил старый чёрт!
Дверь баньки распахнулась, и из нее вылетел красный как варёный рак Никита. Без долгих раздумий он сиганул в бочку с холодной дождевой водой, что стояла неподалеку. Следом за Кожемякой в дверях появился банник с веником в руке. Его сухое, костлявое тело, облепленное березовыми листочками, было вишнёвого цвета. Смытая вековая грязь, копоть и сажа, а также вернувшийся банный дух, преобразили старичка. Теперь это был настоящий банник, а не грязное ворчливое существо, каким его встретили друзья еще совсем недавно.
— Знатно! Я словно ожил! — обрадовано сообщил старичок. — Ну, парни, спасли вы меня! Ещё сотня — другая лет, и всё — кони б двинул. Никита, — позвал он, — вылазь из кадушки, я тебе сейчас третий пар покажу… Чуть не забыл, — он сунул в руки Морозки запотевшую крынку, — держи, паря, квасок. Очень помогает. У самого Квасира как-то выменял на березовый веник — самостёг…квас в крынке никогда не кончается…
Морозко приложился к горшку. Напиток действительно был отменным: освежающим и приятным на вкус. Морозко поглощал его огромными глотками. Наконец напившись, он заглянул в горшок. Банник не обманул, тот был полон, словно из него и не пили.
— Вещь! — сказал Морозко, возвращая горшок хозяину.
Никита, словно кит, выскочил из бочки, расплескав половину её содержимого.
— Дай-ка и мне попробовать кваску!
Кожемяка ухватив крынку обеими руками, присосался к ней, словно вурдалак к своей жертве. Его кадык мощно дёргался в такт глоткам. Он пил с такой жадностью, словно собирался выпить океан. Однако когда он оторвался от кувшина, тот был снова полон. Никита стряхнул с курчавой бородёнки капли кваса.
— Ух, здорово! Словно заново родился!
— Раз родился, — закричал банник и потряс веником, — продолжим!
— Продолжим! — подхватил Никита. — Давай, банная нежить, кто кого пересидит.
Морозко с улыбкой посмотрел им вслед, от давешней печали не осталось и следа.
Вдоволь напарившись и отмыв дорожную грязь, друзья вновь предстали перед хозяйкой избушки. Едва они переступили порог дома, как почувствовали ароматы угощения. Стол ломился от виданной и невиданной пищи. Пузо, как известно, старого добра не помнит. Не помнило оно и гречку с уткой, съеденную перед баней. Поэтому желудки друзей, не сговариваясь, радостно заурчали в предвкушении очередной трапезы. И чего здесь только не было: зайцы печенные, икра черная и красная, поросёнок с хреном, гусь в яблоках, жаворонки в тесте, грибочки солёные, блинчики фаршированные…
— Бабуль, откель такое изобилие? — утирая рукавом слюни, поинтересовался Кожемяка.
— У нас, женщин, свои секреты, — лукаво сощурилась хозяйка.
— Не простая ты старушка! Ох не простая! — согласился Никита, усаживая за стол.
— Да чего — там, — притворно махнула рукой бабка, — самая обнаковенная. Были, конечно, времена… — она замолчала, словно погрузилась в воспоминания. А вот вы, ребятки, действительно не простые, особенно ты, — корявым пальцем старушка указала на Морозку.
— А чем это я так не прост? — поинтересовался парень.
— Как будто сам не знаешь? Старую Лоухи не проведёшь!
Старушка погрозила Морозке пальцем.
— Как ты сказала? Лоухи?
От волнения Морозко вскочил с лавки и чуть не перевернул стол.
— Да, мой мальчик! Моё имя Лоухи! Мы с тобой почти сродственники. Чувствую я в тебе отголоски силы, некогда принадлежавшей мне.
Услышав все это, Морозко в страхе отшатнулся. Старушка увидела его реакцию и лишь грустно улыбнулась:
— Не бойся, я уже не та злобная Лоухи, о которой ты слышал сказки. Всё перегорело, утихло. Хотя признаюсь, когда почувствовала силу, у меня мелькнула шальная мысль… Но нет, это бремя уже не по мне…, - она закрыла глаза, заговорив равномерно, словно предсказывая, — в последнее время вокруг витает… запах перемен, больших перемен… И я его хорошо чувствую. Мир меняется…он менялся не раз и не два…но сейчас… древним существам, даже богам не остаётся места в новом мире…кто-то приспособиться…но большинство старых сгинет…оставив после себя лишь воспоминания, которые, в конце — концов, сотрёт безжалостное время… Она открыла глаза.
— А вы чего не кушаете? Рты пораскрывали. Вам это не грозит!
Никита очнулся и подвинул к себе жареного поросёнка.
Утро беспардонно ломилось в затянутое бычьим пузырём маленькое окошко. Наскоро перекусив остатками обильной вчерашней трапезы, парни приступили к выполнению своих обещаний, даденных накануне старухе. Колодезный сруб поправили махом, с крыльцом и крышей тоже долго не возились. А вот с печкой в бане повозиться пришлось, опытом печника никто из них не обладал. Да и еще банник со своими советами… Но с божьей помощью или без нее, ближе к вечеру работа была сделана. Радости банника не было предела:
— Ну, ребятки, теперь я всем банникам банник!
От радости старичок подпрыгивал, припевая себе под нос:
— Истоплю-ка я баньку по белому…Никита, проверим вечерком, каков парок…
— Извини, старина, — вздохнул Никита, — мы вечером уходим.
— Куды это вы на ночь глядя собралися? — спросила незаметно подошедшая Лоухи.
— В дорогу нам пора, — ответил Морозко. — Тебе спасибо за кров, за хлеб-соль!
И они поклонились старушке в ноги.
— А ты, бабуль, работу принимай, — перебил друга Никита.
— Да я и так вижу, — старушка отёрла выступившие слёзы, — и вам внучки спасибо! Помогли бабке! Может, и я чем помочь могу?
— Долгая эта история, — начал Морозко.
— Так давай перекусим на дорожку, покуда рассказывать будем, — предложил Кожемяка.
— Пойдемте в хату, там всё и расскажете, — согласилась старуха.
Морозко закончил рассказывать и замолчал. Молчала и Лоухи, вспоминая давно ушедшие дни. Наконец, она прервала молчание и, пожевав в раздумье по-стариковски губами, произнесла:
— Мельница Сампо… Рог изобилия…Я помню алчность, которая овладела тогда мной… И это в расцвет моего могущества! Даже если тебе, Морозко, удастся добыть этот рог…Ты даже не представляешь, какую ношу на себя взвалишь. Но в любом случае помогу я вам, ребятки, уж очень вы мне по нраву пришлись. Перво-наперво, держите, — она протянула Никите небольшой серый клубок, — это волшебный клубочек, он вас из леса выведет. Самую лучшую дорогу отыщет, туда, куда вам надобно будет. Бросьте его на землю, и скажите куда вывести, он точно туда и доставит. Очень мало таких вещей в мире осталось, а скоро совсем исчезнут. Так что, берегите клубочек, он вас еще не раз выручит. Есть у меня еще одна вещица, за давностию лет совсем забыла про нее. Великое Ледяное Зеркало. Волшебный кристалл Зимы — детская игрушка по сравнению с ним. Ох, как бесилась Марена, когда не могла его сыскать… Сила в том зеркале великая, древняя… Можно свою судьбу в нём увидеть…
— А зачем нам свою судьбу знать? Ведь то, что на роду написано, не изменишь! — встрял Кожемяка.
— Молод ты ишшо старую Лоухи уму-разуму учить! — шикнула на него бабка. — Не всё, что записано Родом в книгу судеб, незыблемо. Я помню троих героев, что перевернули мир… к-хе… вырвав перо власти из клюва самого Рода, не убоявшись тем самым потревожить устои. В древности герои, конечно, покрепче были… Судьбу знать надобно, чтобы в нужный момент крутить ею по-своему усмотрению. Ну, так как, надумали, герои…
— Надумали! — в один голос крикнули парни.
— Тогда ты, — старуха указала корявым пальцем на Никиту, — отодвинь в сторону стол. Видишь кольцо?
— Вижу, отозвался Кожемяка.
— Поднимай крышку погреба.
Никита легко поднял крышку. Из подпола пахнуло холодом и сыростью.
— Ну, так пошли, что — ли? — спросил Никита, вглядываясь в темноту.
— Возьми лампу. Вон стоит, — показала Лоухи.
Никита взял лампу и первым спрыгнул в подвал. За ним следом Морозко. Последней, по-стариковски кряхтя, в подпол спустилась Лоухи. При тусклом свете лампы путникам открылся огромный погреб, весь заросший паутиной.
— Вот гадость какая, — ворчал Никита, безуспешно пытаясь отлепить паутину от лица.
— Да, давненько я сюда не спускалась, — согласилась Лоухи. — Нам туда, — она показала направление, откуда явственно чувствовался поток холода, — там почище будет. Не любит паучье племя холода…
Скудный свет масляной лампы осветил покрытую инеем дверь. Лоухи поднесла руку к двери, что-то пошептала на чудном, неизвестном друзьям языке. С оглушительным треском дверь распахнулась. В подвале заметно похолодало. Держа на вытянутой руке лампу, Никита переступил порог.
— Лестница здесь. Вниз ведет.
— Нам туда, — сказала Лоухи. — Только осторожней, здесь все ступени оледенели.
— Точно, тут прям ледник. Мы такой с отцом раз в три года строим, что б мясо хранить.
Все время, пока они спускались, Морозко молчал. Он чувствовал какое странное единение с этим местом.
— Что, почувствовал? — прокаркала рядом Лоухи. — Ему, — она кивнула в сторону Никиты, — этого не понять. Чувствуешь, дышать легче стало? Кровь по жилам быстрее бежит?
— Чувствую, — пораженно прошептал Морозко.
— Какой легче, — влез опять Никита, — мороз обжигает, продохнуть трудно! Ухи замерзли, нос отваливается! Давайте поскорее!
И он побежал по оледеневшим ступенькам словно горный козёл, оставляя за собой клубы морозного пара.
— Пусть бежит, — понизив голос, сказала Лоухи, — хочу я тебе сказать кое-что о мельнице…И чем меньше ушей это услышит, тем лучше, — и наклонившись к самому уху Морозки, она что — то заговорщически зашептала.
Наконец, лестница привела их в небольшой, сплошь покрытой льдом, зал. Дальняя стена показалась Морозке удивительно ровной и гладкой. Она не отражала света лампы.
— Вот оно, — с нежностью в голосе, произнесла старуха, любовно поглаживая абсолютно гладкую поверхность стены, — зеркало судеб!