— Ого, какое оно большое, — удивился Морозко.
— А чего в нем ничего не отражается? — переминаясь с ноги на ногу, что бы согреться, озадачился Никита.
— Ишь, прыткий какой, — засмеялась Лоухи. — Здесь нужно с толком, с расстановкой. Сейчас начнём. Неизвестно откуда, она выудила небольшую желтоватую чашу странной формы. Парни пригляделись повнимательнее.
— Дак это ж человеческий череп!!! — словно сговорившись, в один голос закричали они.
— А то, — согласилась хозяйка. — Магия эта древняя… Ну-ка ты, — она ткнула длинным ногтем в Никиту, — давай сюды руку.
— Это зачем еще?
— Давай, давай! Не спрашивай! — прикрикнула на него старуха. — Сейчас узнаешь!
Никита помялся, но руку всё — таки протянул. Старуха острым, словно нож, ногтем чиркнула по его запястью. Кровь хлынула щедрой струёй, прямо в подставленную чашу, сделанную из человеческого черепа.
— Ты чего! — заорал Никита, пытаясь выдернуть руку.
Но старуха держала на удивление крепко.
— Не дергайся, дурень! — зашипела она на Кожемяку. — Сказано было, древняя магия — крови требует. Да и с тебя не убудет, вон здоровый какой, словно телок.
Она подождала, покуда чаша не наполниться по самый край, и только потом отпустила Никиту. Тот зажал рану и с интересом продолжал смотреть за происходящим. Бабка что-то гортанно пропела и выплеснула кровь на девственно чистую поверхность зеркала. Кровь моментально впиталась, открывая зрителям удивительную картину: два огромных войска стоят друг против друга словно перед битвой. Картинка была настолько реальной, что казалось, сделай шаг и окажешься в самой гуще событий.
— Это наше войско, — узнал Никита, — а это печенеги!
Вдруг печенежское войско выплюнуло из своего чрева богатыря, раздетого до пояса. Печенег был не просто огромен, он был великаном. Стоя перед строем своих низкорослых кривоногих соплеменников, он возвышался над ними, словно медведь над сворой собак. Ноги — столбы, огромный живот и заплывшее жиром лицо создавали впечатление неповоротливого увальня. Однако… Ряды печенегов еще раз всколыхнулись и выпустили на этот раз десяток низкорослых печенегов, державших на верёвках разъярённого быка. Вытащив быка из толпы, они отпустили верёвки и растворились в безбрежном море вражеского войска. Налитый кровью взгляд быка остановился на полураздетом батыре. Рогатый взревел и без долгих раздумий бросился в атаку. Толстяк с прытью, которую трудно было от него ожидать, увернулся от бешеного животного, затем схватил его за холку одной рукой, а другой за спину и без видимых усилий, словно ягненка, он поднял над головой тяжёлое животное и с силой бросил его оземь. Бык забился в конвульсиях и вскоре затих: его позвоночник был безжалостно сломан. Печенеги за спиной батыра пришли в движение: что-то орали, размахивали руками и оружием.
— Уф, — шумно выдохнул Никита. — Как он его поломал! Я бы так не сумел…
И замолк. Из строя русичей, дотоле стоявших тихо и неподвижно, вперед вышел воин, так же раздетый до пояса. Он был рослым и крепким, однако по сравнению с толстым печенегом, выглядел младенцем. Поединщики начали сближаться.
— Никита! Это ж ты!! — закричал Морозко, узнав в поединщике русичей Кожемяку.
— Да узнал я себя. Только, — Никита показал на зеркало, — я…старше…
Поединщики стали сближаться, пока, наконец, не остановились друг против друга. Печенег нависал над Никитой словно скала. Кочевники бесновались, подбадривая своего богатыря. Русичи стояли молча, как будто боялись за исход поединка — с первого взгляда казалось, что силы бойцов неравны. Печенег раздувался, раздувался, затем страшно заревел. Он обхватил Никиту своими ручищами, пытаясь оторвать его от земли как перед этим быка. Лицо Никиты, который был сейчас на поле боя, исказилось от боли. И все…Видение исчезло. Зеркало вновь засияло первозданной чистотой. Несмотря на жуткий мороз, Никита вспотел. На его лбу огромными каплями выступила испарина. От разгорячённого тела шёл пар.
— Чего у них другого поединщика не было? — вытирая трясущейся рукой пот со лба, промямлил Никита. — А где Илья, Добрыня, другие богатыри киевские, что у князя в Золотой Палате гуляют? Куда мне, мужику лапотному, супротив них?
— Это твой рок, только твой! — произнесла Лоухи. — Можешь принять его как есть, можешь бороться с ним…Если ты судьбой вертишь, а не судьба тобою…
Лоухи повернулась к Морозке.
— Твоя очередь.
Парень без боязни протянул руку старухе. Процедура повторилась. Костяная чаша вновь была наполнена до краев. Зеркало, как и в первый раз, приняло свою жертву, явив зрителям новую картинку. Зима. Снег, хлопьями падающий на заснеженную землю. По свинцово- серому небу несется белоснежная тройка лошадей.
— Узнаю лошадок, — хихикнула Лоухи, — вот только возница мне незнаком. Хотя постой…
Неожиданно картинка исчезла.
— Это всё что — ли? — с досадой в голосе протянул Морозко. — Только я ничего не понял…ну показало оно, — он указал на зеркало, — летающие сани, а дальше чего?
Он в недоумении развел руками.
— Знать судьба твоя такая, непонятная, — отозвалась Лоухи.
— Д — давайте наверх быстрее, — клацая зубами от холода, попросил Никита. — Так и ок — к - кочуриться недолго!
Никита приплясывал на месте, хлопая себя руками по бокам.
— Ладно, дело сделано, — проворчала бабка, явно не желая уходить от чудесного зеркала. — А то ить и прям, замерзнет бедолага!
После этих слов, Кожемяка без промедления рванул вверх по обледенелой лестнице. Несколько раз поскользнулся и упал, оглашая лестницу потоком отборных ругательств, но все-таки выбрался наверх с горем пополам. Морозко и Лоухи неспешно шествовали вслед за Никитой, обсуждая какие-то свои тайны. Наконец, все снова очутились наверху, в избушке Лоухи.
— А, явились, — произнес появившийся на пороге банник. — Я тут харчей собрал парням в дорогу!
Он потряс пузатым мешком.
— Самая нужная вещь в дороге: это хороший харч! — с довольным видом подытожил банник.
— Спасибо, друже! — поблагодарил его Никита. — Харч в дороге это…ну… ты понимаешь…
Затем парни поклонились в ноги старой Лоухи:
— Спасибо, бабушка, за хлеб, за соль, за помощь…
— Да, чего уж там, — отмахнулась старуха, — вы мне тоже добре пособили! А сейчас присядем на дорожку.
Они сели. В избушке воцарилась тишина, прерываемая лишь сопеньем банника, что-то бубнившего себе под нос. Никита прислушался.
— Ну, вот, — ворчал банник, — уходют. В кои-то веки так душевно было.
— Да не переживай ты так, дед!
Никита обнял банника как родного.
— Баньку-то в порядке содержи, а то, глядишь, нагрянем в гости нежданно — негаданно!
— Ну уж нежданно не получиться! — банник расплылся в довольной улыбке. — Я вас таперича всегда ждать буду. Энто вы не забывайте стариков: почаще наведвайтеся. А мы уж завсегда вас примем, — сказал он и замолчал.
— Ну, прощевайте, что ли! — сказал Морозко, поднимаясь с лавки и низко кланяясь. — Не поминайте лихом! Пора нам.
— Пора! — поддержал его Никита, вставая. — Спасибо хозяева дорогие, — сказал он с поклоном, — обогрели, накормили.
Все вместе вышли из избы во двор. Морозко бросил клубок на землю:
— Выводи, родной! В Киев нам надобно!
Клубок лежал без движения.
— Может, волшба из него вся вышла за давностию лет? — предположил Никита.
— Ну уж, — усмехнулась бабка. — Старые ведуны не чета нынешним. Он смотри, — она ткнула корявым узловатым пальцем в клубок, — шевелиться.
Клубочек немного покрутился на месте, словно определяя направление, затем неспешно покатился в сторону леса. Путники махнули на прощанье и двинулись за волшебным проводником.
Глава 8
И вечный пир, покой нам только сниться. Великий князь тяжело вздохнул и отвернулся: ему опротивело созерцать пьяные рожи богатырей. Владимир поднялся из-за стола и подошел к островерхому резному окошку. Перед ним во всей красе расстилался стольный Киев-град. Сердце радостно застучало, ведь этот город находится под его сильной рукой. Никому до Владимира не удавалось собрать вокруг княжеского стола столько могучих богатырей, даже овеянному легендами Святославу. Князь обернулся, окинув взглядом просторную палату. Радостное настроение вмиг улетучилось. Да, у его стола вся сила Руси, да какая… даже массивные лавки, вытесанные из цельных дубов, ломятся под тяжестью этой силы. Владимир криво усмехнулся, усаживаясь на свое законное место:
— Что-что, а пить-есть здесь умеют. И не только пить-есть, но и языками чесать. Вон Фарлаф, трёх Боянов перепоет! И всё у него так складно выходит, и не повторился сегодня ни разу…
— Ты чего, княже, такой смурной сидишь? — окликнул князя подвыпивший Претич.
Воевода небрежно держал в одной руке полуведерную чару хмельного меда, наполненную до краёв, и при этом умудрялся не пролить ни капли. Ушедший с головой в свои мысли, князь вздрогнул.
— А это ты, — отмахнулся он от Претича словно от назойливой мухи, — не мешай!
— Здрав будь, княже! — не обращая внимания на плохое настроение князя, заревел воевода и запрокинул чару.
Претич шумно глотал, а чара стремительно пустела. По длинным седым усам воеводы стекали на грудь ручейки браги, но он не замечал этого. Наконец, Претич оторвался от чары и с размаху впечатал бронзовую ножку сосуда в стол.
— Эх, хороша! — крякнул он с наслаждением.
— Куда в него столько лезет? — с удивлением подумал Владимир. — И ведь не пьян еще, — определил он намётанным глазом, — все его пошатывания — это так, для отвода глаз. Пусть все зрят: воевода такой же, как и все остальные. Так же пьет в три горла, а жрет так и вовсе… Ох, хитёр, старый лис, хитёр!
Претич отёр тыльной стороной ладони мокрые усы и пристально посмотрел князю в глаза.
— Так в чём кручина, князь? — спросил он Владимира совершенно трезвым голосом. — Надрали ляхам задницу? Надрали! Червенские земли теперь твои? Твои! Так чего же тебе еще? Радуйся!