Уже седмица минула с тех пор, как друзья переступили порог дома Кожемяки. За эти дни они отъелись, отоспались, нагуляли жирку. В день приезда сына старый Кожем устроил грандиозный пир, не хуже княжьего. Столы с угощением выставили прямо во дворе, чтобы каждый прохожий мог разделить с ними радость. Все повторилось и на второй день, и на третий. Затем парни просто отдыхали, били баклуши, одним словом, набирались сил после долгой дороги. Ругер на удивление быстро освоился, начал натаскивать охрану купца: после гибели Твердилы этим заниматься было некому. Торговля кожами шла споро: их с удовольствием покупали и северяне, и вятичи, и кривичи, и еще незнамо где. Многочисленные обозы требовали хорошей охраны. Неудачная поездка в Царьград была тому подтверждением. Поэтому Кожем, не долго думая, предложил Ругеру остаться у него. Тот с радостью согласился. Так все и шло по накатаной, пока однажды Морозко, укладываясь спать, не сказал Никите:
— Никита! Я завтра с утра ухожу!
— Куда? — изумился Кожемяка. — Только-только отдыхать от долгой дороги начали, а ты уходить собрался!
— Дело у меня, иль ты забыл?
— Ты все рог добыть мечтаешь? Плюнь ты на него! Все равно счастья на всех не хватит!
— Думай, как знаешь, — Морозко отвернулся к стене, — а я спозаранку ухожу!
— Постой, не пори горячку, — приподнялся с подушек Никита, — я обещал тебе помочь, помогу. Завтра переговорю с отцом! И вообще, — Кожемяка спрыгнул с мягкой перины и в возбуждении начал ходить по горнице, — я с тобой пойду!
— Зачем? — удивился Морозко, поворачиваясь лицом к другу. — Это только мое дело!
— Ты мне друг? Друг! — резко заговорил Кожемяка. — Ты меня в трудную минуту не бросил! А я что хуже? Давай — ка сейчас спать, а завтра обсудим все с отцом. Утро вечера…, - уже мягче сказал он, рухнув обратно на лебяжью перину, заботливо постеленную матерью.
Через мгновение до Морозки донесся мерный храп. Под это громкое сопение Морозко долго не мог уснуть. Он лежал, вспоминая Силиверста, свое обещание, дорогу в Киев. Постепенно мысли Морозки закружились в веселом хороводе, и он незаметно уснул. Утром, едва только петухи пропели свою победную песню, Морозко вскочил с лежанки.
— Никита! — позвал он товарища. — Никита вставай — утро на дворе!
— У-у-у! — промычал с закрытыми глазами Кожемяка. — Еще немного!
— Никита! — повысил голос Морозко. — Ты обещал!
Кожемяка с трудом приоткрыл один глаз:
— Давай чуть попозже, какая разница?
— Большая! — отрезал Морозко. — Если сейчас не встанешь, я ухожу!
— А, ё-моё! — ворчал, поднимаясь, Кожемяка.
Но, увидев испепеляющий взгляд друга, он поспешно добавил:
— Да встал я уже, встал! Позавтракать-то хоть можно?
Мать Кожемяки быстро собрала на стол и поинтересовалась:
— Чего же это вы, дитятки, в такую рань поднялись? Спали бы себе, а сынок?
Никита неопределённо махнул рукой: нужно мол. Они быстро поели и вышли во двор. Несмотря на ранний час, старый Кожем уже был на своем месте: приглядывал за работниками. Завидев издали друзей, он негромко окрикнул их:
— Че, надоело баклуши бить?
— Бать! — позвал старика Никита. — Дело к тебе есть!
— Говори, — заинтересованно произнес старик.
— У Морозки обещание осталось невыполненное, он его деду перед смертью дал!
— Дал слово держи! — согласился Кожем. — А я чем могу помочь?
— Ему нужно на Буян-остров для этого попасть!
Кожем озадаченно почесал седую голову:
— И сколь быстро тебе туды надобно?
— Чем быстрей, тем лучше! — не медля, выпалил Морозко.
— Хм! Задал ты мне задачку! — задумался старик. — Хотя постой, завтра в Новгород с товаром отправляется мой старый приятель Оркель. Доберёшься с ним до Ключ-города. В Смоленске есть друг закадычный, отпишу ему грамоту, он поможет до моря Варяжского добраться.
— Ну, батя, — расцвел Кожемяка, — ну…
Он схватил старика в охапку и принялся скакать с ним по двору.
— Отпусти, — отбивался старик, — раздавишь, шут тебя задери! Такой телок вымахал!
Никита бережно поставил отца на землю.
— Только это, батя, — тихо, но твердо сказал он, отводя взгляд, — я с Морозкой пойду!
Старик на мгновение опешил, затем, пристально глядя сыну в глаза, спросил:
— Ты это серьезно?
— Серьезно! — ответил Никита. — Мне Морозко помог в трудную минуту, и я его не брошу!
Кожем потух, словно догоревшая свеча, и тяжело вздохнул.
— Ну и чего мы матери скажем? — устало произнес он.
— Бать, но ты же понимаешь! — голос Никиты предательски дрожал.
— Понимаю, сынок, понимаю! Сам такой был! Мать жалко, она на тебя еще наглядеться как следует не успела, а ты уже…
Старик развернулся и тяжёлой поступью вошел в дом.
Глава 13
Вскоре после встречи с Волчьим Пастырем старая дорога растворилась в густом лесу.
— И куда теперь? — полюбопытствовал Дунай. — Дорога-то тю-тю! Кончилась! Это проклятый колдун ее спрятал!
— Ты понапрасну-то Пастыря не оскорбляй! — одернул побратима Дорыня. — Дорога пропала: так по ней не уже давно никто ездит — волчары Пастыря испокон здесь коней резали. Не колдун он вовсе!
Но Дунай не унимался, поправляя притороченный у седла изодранный волчьими зубами колчан, он заметил:
— Как же не колдун раз волком перекидываться может? Ты вожака видел? Вылитый пастырь, только о четырех ногах!
— Это не колдовство — таким уж его создал Род! Он невр! Ты что-нибудь о неврах слышал?
— Да так, немного. Бабушка в детстве рассказывала. Я думал, что все это сказки.
— Сказки? — рассмеялся Добрыня. — Нет, это быль! Мало их осталось, — пояснил он, — невров, но нет-нет да встречаются.
— Знать правду бабка баяла, что бессмертные они, на вроде богов?
— Насчет бессмертия не скажу, но то, что отмерим им Великий Род поболе нашего — точно!
— А я от знающих людей слышал, — Дунай понизил голос, словно его в этом лесу мог кто-то услышать, — что сам Олег Вещий с неврами одного корня.
— Это от кого ж? — изобразив на лице удивление, поинтересовался Добрыня. — Не от Рудого ли с Асмудом?
Дунай потупил взгляд, словно Добрыня уличил его в чем-то постыдном.
— Ага, — продолжил Добрыня, — от них! Больше просто не от кого! Это тебе мог еще и Белоян сказать, но ты с волхвами не больно-то общаешься! А вот с Рудым в корчме…
— Да всего-то пару раз и посидели! — оправдывался Дунай.
— Ты не смори, что Рудый еще у Рюрика лучшим воем считался, — хмуро выговаривал побратиму Добрыня, — он до сих пор за подвиг считает калиту с пояса у кого-нибудь срезать! Он тебя такому научит… Тпру!
В подступающей ночной темноте лес неожиданно ощетинился острыми сучьями. Кони едва не напоролись на почти неразличимые во мраке поваленные деревья.
Добрыня спрыгнул со Снежка и, напрягая зрение, вгляделся в темноту.
— Кажись, на старую засеку наткнулись! Дальше не пройти! Придется здесь заночевать!
Дунай зябко поежился и передернул плечами.
— Не хотелось бы здесь! До логова Пастыря рукой подать! — пояснил он. — Пешими мы от волков не отобьемся!
— Дальше хода нет, — стоял на своем Добрыня. — А ночью по лесу плутать — еще хуже! Будем по очереди дозор нести!
— Ладно, — нехотя согласился Дунай, — ты прав! Сейчас костерок сообразим, пожуем чего-нибудь и от любой напасти играючи отмахнемся!
Добрыня ничего не ответил, лишь укоризненно покачал головой.
Ночь прошла спокойно. Волчий Пастырь, видимо смирившись с нарушившими вековые устои богатырями, не стал мстить. Хотя витязи несколько раз за ночь замечали сверкающие в темноте злобные желтые глаза. С рассветом путники принялись пробиваться через старую засеку. Коней пришлось вести в поводу. В некоторых местах вал деревьев был настолько плотным, что богатырям пришлось прорубать себе дорогу мечами.
— Я вот одного не пойму, — наткнувшись на очередной острый сук, сказал Дунай, — деревья-то не срублены, их словно неведомая сила сломала! А кое-где просто с корнем вывернула!
— Я тоже это заметил, — согласился Добрыня. — Но уж больно похоже на засеку! Сам неоднократно такие возводил! Супротив конников — первое дело!
Дунай с сожаление оглядел испорченную одежду: больше всего пострадали не закрытые доспехом рукава кафтана и штаны.
— Первое-то первое, — со вздохом сказал он, — но как мы в таком виде ко двору Турберна покажемся?
— Прорвемся как-нибудь, — утешил Добрыня, — по одежке встречают…
Лишь поздним вечером, когда ночь уже вступала в свои права, лес неожиданно раздался в стороны, открывая витязям большую поляну, сплошь усеянную старыми костями. Белеющие в темноте многочисленные останки древнего воинства выглядели жутковато.
— Недоброе место! — буркнул вполголоса Добрыня, боясь потревожить прах не погребенных воинов. — Гиблое! Нужно объехать!
Дунай обернулся назад, оглядел мрачную стену леса.
— Не хочется мне чего-то вновь в лес соваться! Надо на ночлег становиться!
— Ты хочешь заночевать здесь?
— Да в чем дело-то, Добрыня? Подумаешь горстка старых костей! Ты вон прошлой ночью можно сказать в обнимку с волками ночевал, и ничего! Мы здесь у самого краешка расположимся… сам говорил — отдохнуть нужно!
С последним доводом Добрыня не мог не согласиться — они действительно нуждались в отдыхе. С тяжелым сердцем он слез со Снежка. Расседлал и стреножил. Дунай вызвался первым стоять в карауле. Махнув на все рукой, Добрыня согласился. На душе у него было неспокойно. Положив под голову седло, богатырь заставил себя заснуть.
— В этих лесах затеряться — раз плюнуть! — зло выругался Тарган, получив в очередной раз хлесткий удар веткой по лицу от ехавшего впереди тельника. — Приведите ко мне этого ромейского болтуна!
Старшая дружина светлого князя Таргана вот уже четыре седмицы плутала в мрачных дебрях волынянских лесов. Благо, что до ближайшего жилья в этих местах было как до луны пешком, иначе…