К вечеру город опустел и умолк. По улицам ездили только машины с полицией и солдатами.
На следующее утро Фараджи разложил поудобнее листовки в корзине, накрыл их тряпкой, накрепко завязал сверху веревкой и пошел на рынок. Он шел медленно, держа корзину на голове, опасаясь, как бы полицейский патруль не остановил его и не стал проверять. К счастью, он добрался до Малинди без приключений, но знакомой женщины на месте не оказалось. Он отошел в сторону, оглядевшись, поставил корзину на землю и стал прохаживаться по рыночной площади, поминутно бросая взгляд на свою драгоценную ношу. В семь часов начали открываться склады, засновали взад-вперед грузчики с тележками, и рынок стал оживать. Уже заняли свои места под деревьями другие торговки, а знакомой женщины все не было, и Фараджи начал беспокоиться. Наконец показалась и она, неся на голове большой котелок с дымящейся едой. За нею поспевали два ее сынишки, каждый из них тоже тащил по котелку поменьше.
Фараджи подошел к ней и поздоровался:
— Шикамоо!
— Марахаба, сынок. Как дела?
— Все по-прежнему. Дай я тебе помогу, — и он поднял руку, чтобы взять у женщины котелок.
— Спасибо, сынок, не надо. Я уже почти донесла.
Фараджи проводил женщину до ее прилавка и помог ей снять ношу. Когда женщина начала подметать около своего прилавка, он нагнулся к ней и прошептал на ухо:
— Я принес листовки.
— Где они?
— Сейчас.
Он подтащил корзину к прилавку.
— Ну ладно, я пошел. Надеюсь, ты все сделаешь, как договорились.
— Не беспокойся, сынок.
Женщина развязала корзину, достала листовки и раздала их своим товаркам. Скоро под деревьями начали собираться люди. Первый покупатель, который подошел к прилавку, начал было возмущаться:
— Вот это да! Совсем обнищали! Даже мисок не стало — еду в бумагу заворачивают.
Но женщина тихо сказала ему:
— Ты бы не кричал, а поел бы и прочел, что написано в этом листке.
Мужчина заинтересовался. Поев, он расправил листок и стал читать:
Товарищи рабочие!
Пошла третья неделя нашей забастовки. Мы переживаем большие трудности и поэтому просим вас прийти на наш митинг в Мвемберекунда. Нам нужна поддержка всех рабочих страны, и одним из проявлений ее будет ваше участие в митинге, который состоится сегодня в четыре часа дня.
Прочитай этот листок и передай его другому.
Да здравствует единство трудящихся!
— Ну и дела! — удивился мужчина.
Подняв глаза, он увидел в руках у многих такие же листки. Люди собирались группами, и умеющие читать зачитывали их вслух. Женщины продолжали заворачивать еду в бумагу, но покупателей в тот день было не меньше, а больше обычного. Многие из них приходили не столько поесть, сколько прочитать, что написано в листовке, и часа через четыре все листовки были розданы, а в городе не оставалось ни одного уголка, где бы их не читали.
— Они с ума сошли, — громко говорил своему приятелю какой-то грузчик средних лет, — забыли, что собрания запрещены.
— Как бы не так! Они знают, что делают, — отвечал ему товарищ.
— Вот они сколько уже бастуют, а что из этого вышло? — не унимался грузчик. — Когда взвоют от голода, как миленькие на работу вернутся!
— Вот ты какой? Значит, если мы начнем забастовку, ты струсишь?
Подобные споры разгорались повсюду. Одни поддерживали портовых рабочих, другие сомневались. Листовки взбудоражили весь город.
В два часа дня Бакари зашел к Фараджи.
— Наши листовки читает весь город! — возбужденно выпалил он.
— А я что тебе говорил?
— Как же тебе это удалось?
— Рыночные торговки помогли.
— Да, они свое дело знают. Если бы мы попробовали распространять листовки сами, нас бы уже давно схватили.
— Они сделали для нас большое дело.
— Значит, сегодня митинг? — спросил Бакари, радостно улыбаясь.
— Да, к четырем часам мы должны быть на месте. Я уверен, что там будет полно народу — нас многие поддерживают. Давай теперь подумаем, что мы скажем.
Бакари поудобнее устроился на стуле.
— Главное, чтобы все узнали, что наша забастовка продолжается. Надо воодушевить забастовщиков, которые сейчас терпят лишения, и предупредить их, что, возможно, впереди нас ждут еще более серьезные испытания. Нужно призвать других рабочих поддержать бастующих и, может быть, прямо на митинге организовать сбор денег в их пользу. Я думаю, это не помешает: ведь денег, которые мне удалось получить в Дар-эс-Саламе, вряд ли хватит надолго.
— Ты прав. Нам нужны деньги, — согласился Фараджи.
С трех часов люди начали стекаться в Мвемберикунда и рассаживаться под манговыми деревьями в ожидании митинга. Площадь, где он должен был состояться, — открытое место с импровизированной трибуной посередине — постепенно заполнялась народом. Здесь были почти все бастующие портовые рабочие. Над площадью стоял гул.
Люди сидели на земле. Фараджи, Бакари и другие члены исполкома профсоюза расположились поближе к трибуне. Бакари встал, чтобы получше рассмотреть пришедших на митинг, и тут же гул затих. Сотни глаз устремились на Бакари: его знали и любили. Он обвел глазами площадь и посмотрел на Фараджи.
— Начинай, — сказал тот.
В полной тишине Бакари поднялся на трибуну. Он видел лица людей, познавших все тяготы и лишения бедняцкой жизни. В стороне стояла группа женщин в кангах и буибуи. За спинами у многих были привязаны дети. Пришли сюда и рыночные торговки, которые помогли рабочим созвать митинг и считали его теперь своим кровным делом.
Бакари еще раз оглядел площадь и заговорил:
— Товарищи! Я благодарю всех вас за то, что вы откликнулись на наш призыв, несмотря на напряженное положение в стране и угрозы властей. Я благодарю вас за мужество, которое вы проявили, придя сюда, презрев распоряжение правительства. Сегодня…
И вдруг Бакари заметил, что люди тревожно переглядываются. Повернувшись, он увидел четыре грузовика с вооруженными полицейскими, которые приближались к площади. Полицейские машины подъезжали со всех сторон, и Бакари понял, что площадь оцеплена.
Люди стали жаться друг к другу, пятиться, и Бакари, опасаясь, как бы не началась паника, решительно крикнул:
— Спокойно! Спокойно, товарищи! Не устраивайте давки!
Полицейские напали на безоружных людей и стали избивать их ногами и ружейными прикладами. Бакари еще не успел спуститься с трибуны.
— Бей их! — крикнул он во всю мощь своих легких. — Бей!
Разгорелось настоящее сражение. Рабочие яростно отбивались от наседавших полицейских, но нескольким "блюстителям порядка" все же удалось пробиться к трибуне. Один из них попытался ударить Фараджи прикладом, но тот ловко увернулся, а Бакари сверху ударил полицейского ногой в подбородок. Быстро обернувшись, Бакари хотел было оттолкнуть и другого полицейского, который пытался за ногу стащить его с трибуны, но в этот момент раздался выстрел, и он рухнул на руки Фараджи. Из раны хлынула кровь, тело его несколько раз дернулось, он выпрямился и затих.
— Бакари! Бакари, вставай! — крикнул Фараджи. Он еще не мог поверить в то, что произошло. Осторожно положив на землю тело друга, он встал.
— Собаки! Убийцы! — крикнул он. Увидев перед собой полицейского, он бросился на него, схватил за горло, но в этот момент раздался еще один выстрел, и Фараджи с простреленной головой упал на землю.
Сражение становилось все яростнее. Люди разобрали поленницу, находившуюся неподалеку, у печи, где выпекали лепешки, и пустили в ход поленья. Они обламывали сучья на манговых деревьях и пользовались ими как дубинками. Женщины бились плечом к плечу с мужчинами. Те из них, кто жил по соседству, сбегали домой и принесли ножи, железные прутья, жернова ручных мельниц; в оружие превратилось все, что было под рукой.
Полицейские применили гранаты со слезоточивым газом, и рабочие побежали. Ничего не видя перед собой, они натыкались на изгороди, стены домов, налетали друг на друга. Через полчаса на площади остались лишь трупы убитых. Никто не знает, сколько человек погибло тогда.
Голод и нужда сломили сопротивление портовых рабочих. Через неделю после разгона митинга они один за другим стали выходить на работу, многие — даже не залечив ран, полученных при столкновении с полицией.
Рашиди находился под следствием три месяца. Наконец был назначен суд.
Глава XII
Зал суда был заполнен до отказа. Он не смог вместить всех портовых рабочих, которые пришли на слушание дела, и многие из них стояли снаружи. В половине десятого утра в зал ввели Рашиди.
Перед ним на судейском месте сидел толстый англичанин лет шестидесяти в черной мантии и белом парике. На кончике его длинного носа дрожали очки. Рядом с судьей сидел переводчик. Судебное заседание началось с того, что переводчик спросил Рашиди:
— Вы мусульманин или христианин?
— Мусульманин, — ответил Рашиди.
Переводчик взял лежащий перед ним Коран и дал его Рашиди, после чего заставил повторять за собой слова клятвы: "Именем аллаха клянусь говорить правду, всю правду, одну только правду…" Затем судья начал говорить по-английски, а переводчик переводил:
— Рашиди бин-Маджалива, вы обвиняетесь в том, что спровоцировали столкновение в порту, в ходе которого офицеры и рядовые полицейские получили ранения.
— Я не согласен с обвинением, — спокойно и твердо сказал Рашиди.
Встал прокурор.
— Рашиди бин-Маджалива, сколько вам лет? — спросил он.
— Двадцать пять.
— Где вы живете?
— В Гулиони.
— Где вы родились?
— На Занзибаре.
— Вы женаты?
— Да.
— Есть дети?
— Жена ждет ребенка.
— Рашиди бин-Маджалива, вы помните, как в субботу двенадцатого марта сего года вы спровоцировали конфликт, в результате которого офицеры и рядовые полицейские получили ранения?
— Я не провоцировал конфликт, и если вы судите меня по этому обвинению, то знайте, что судите невиновного. Его спровоцировали те самые офицеры и рядовые полицейские, о которых вы говорите, и именно они должны были бы предстать перед судом.