[310]. Однако «Житие» еще не содержит сведений о Пересвете и Ослябе, рассказ о которых был бы здесь уместным[311]. Посещение Троице-Сергиевой обители великим князем Дмитрием Ивановичем и благословение его преподобным Сергием отнесено ко времени предшествующему появлению татарского войска у границ Руси. Скорее всего, в «Житии» речь шла о благословении князя Дмитрия перед битвой на Воже, как это обосновал В. А. Кучкин. К тому же в тексте «Жития» в качестве основанного в честь победы над татарами назван Успенский монастырь на Дубенке, в то время как Куликовская битва состоялась в праздник Рождества Пресвятой Богородицы. На праздник Успения же произошло столкновение па р. Воже в 1378 г.[312] Но для самого Епифания конкретное событие не имело значения, а позднее автор «Сказания о Мамаевом побоище» приурочил молитвенную помощь преподобного Сергия Радонежского князю Дмитрию Ивановичу к событиям 1380 г.
Исследователями высказывалось предположение о принадлежности «Жития Сергия Радонежского» и «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» Епифанию Премудрому[313]. А. Г. Бобров выдвинул идею о возможном написании им по повелению киевского митрополита Фотия всего летописного свода 1418 г., включавшего в себя и «Летописную повесть о Куликовской битве»[314].
Но сопоставление между собой рассказов о столкновении Дмитрия и Мамая в «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», «Житии преподобного Сергия Радонежского» и «Летописной повести о Куликовской битве» позволяет сделать вывод о том, что, несмотря на их необычайную близость друг другу, в этих текстах есть серьезные отличия, не позволяющие считать их произведениями одного автора[315].
Во-первых, в качестве причины разгоревшейся вражды между темником Мамаем и великим князем Дмитрием Ивановичем в «Слове о житии и преставлении» названы интриги завистников, а в «Житии Сергия Радонежского» и «Летописной повести о Куликовской битве» все объясняется традиционным для христианского мировосприятия наказанием за грехи.
Во-вторых, в каждом из названных произведений по-разному характеризуются ордынцы. Авторы не скупятся на нелестные эпитеты для них, но набор этих эпитетов различен. Наиболее характерное для «Слова» определение татар как «поганых» не так часто встречается в «Житии» и «Летописной повести». Автор «Жития» избегает называть ордынцев агарянами, в то время как сопоставление с библейскими народами широко применяется в «Слове» и «Летописной повести». Зато популярное в «Житии» и встречающееся в «Летописной повести» их определение как «безбожных» практически неизвестно в «Слове».
В-третьих, по-разному в каждом из произведений раскрыта и тема предателей христиан, действовавших в союзе с темником Мамаем. «Житие» ничего не знает о них, «Слово» упоминает о неких лукавых советниках, не называя их по имени. Между тем «Летописная повесть» имеет объемные филиппики против великого князя Олега Рязанского, якобы вступившего в союз с Мамаевой Ордой.
В-четвертых, великий князь Дмитрий в «Слове» сопоставляется с Авраамом, Моисеем и Ярославом Мудрым, а в «Летописной повести» — с Давидом.
Иначе звучат и молитвы князя. В «Житии» говорится об обращении его к Богу, в «Слове» говорится о призыве князем на помощь Бога, Богородицы и святителя Петра, приводится молитва к Богородице, а в «Летописной повести» говорится о молитве к Богу в Богородичном храме.
Иначе описывается и небесная помощь русским воинам на поле битвы. В «Житии» — это крестоносная хоругвь, в «Слове», подобно «Житию Александра Невского», ангелы и святые Борис и Глеб, в «Летописной повести» — святые Георгий, Дмитрий, Борис и Глеб и архангел Михаил.
Хорошо просматриваются отличия между названными памятниками и в титулатуре главных участников событий. Так, в «Летописной повести о Куликовской битве» Мамай, в соответствии с действительностью, носит титул «Ордынский князь». Его принадлежность к вовсе не ханскому роду подчеркнута упоминанием того, что темник «мнев себе аки царя». В то же время в «Слове о житии и преставлении» Мамай, в явном противоречии с реальностью, назван царем.
Отличаются и некоторые подробности в описании самого русско-татарского столкновения. Так, «Слово» ничего не сообщает нам об участии преподобного Сергия Радонежского в организации отпора Мамаю. Автор «Слова» считает, что Мамай погиб безвестно, в то время как в «Летописной повести» сообщается об убийстве темника в Каффе. Описание ожесточенности боя в «Житии», «Слове» и «Летописной повести» использует различные образы, получившие дальнейшее развитие в позднейших памятниках Куликовского цикла.
Поэтому едва ли справедлив вывод о принадлежности всех трех произведений Епифанию Премудрому. Сходство же «Жития», «Слова» и «Летописной повести» объясняется тем, что они достаточно близки друг другу по времени своего написания и отражают мироощущение одной эпохи.
Интересно, что в последнем произведении рязанский великий князь традиционно для древнерусской литературы сопоставляется со Святополком Окаянным, что в целом логично, поскольку речь идет о человеке, выступившем против Руси, а в «Слове» со Святополком сравнивают уже самого Мамая, что позволяет думать о первичности «Летописной повести» по сравнению со «Словом».
Итак, исторические источники сохранили массу разнообразных прямых и косвенных сведений о битве на Куликовом поле 8 сентября 1380 г. Однако степень достоверности донесенной до нас информации в тех или иных памятниках постоянно подвергается критическому анализу: «На протяжении времени изображение Куликовской битвы в литературных источниках менялось, переосмысляясь в духе мифологем своего времени»[316]. По наблюдениям А. И. Филюшкина, «современное источниковедение выводит на первый план проблему герменевтического исследования текста, отделения в нем адекватного отражения исторической реальности от ее мифологического осмысления»[317].
При этом «отбор информации для включения в письменные рассказы производился в зависимости от личности автора, его взглядов, особенностей темперамента», а «временной момент включения отдельных фактов и деталей битвы в письменные рассказы о ней может служить отражением этапов обработки общественным сознанием информации воспринятой "самовидцами". Исходя из этого С. И. Демидов, на наш взгляд, верно определяет этапы указанной обработки: "первоначальный минимум, отраженный как в… самых ранних рассказах… так и в последующих"; "информация второго плана", отраженная в рассказах» Новгородской I, Новгородской IV, Софийской I летописей, Кирилло-Белозерском списке «Задонщины» и списке В. М. Ундольского «Сказания о Мамаевом побоище». Исследователь отмечает, что «в связи с изменившимися критериями отбора была привлечена новая информация, ранее, очевидно, известная только участникам сражения и не представлявшая интереса в кратких рассказах о сражении». И, наконец, «"информация третьего плана", вошедшая лишь в "Сказание о Мамаевом побоище" Эта информация ранее также не привлекала внимания, но стала важной для усиления увлекательности и поучительности рассказа»[318].
Здесь мы сталкиваемся с особенностями восприятия и отображения информации в средневековой культуре. В древнерусской письменной традиции, «как и в Библии, которая рассматривалась как высший образец для подражания, литературное повествование часто должно было передавать двойное содержание, а именно — духовное, понимаемое как провозглашение вселенской правды, выходящей за рамки отдельного случайного события, и историческое, относящиеся к конкретным земным ситуациям. Эти два уровня значения были равно истинны. Они не могли быть ни смешаны друг с другом, ни отделены друг от друга»[319].
Таким образом, для реконструкции событий, связанных с Куликовской битвой, необходимо максимально выверенное уточнение свидетельств источников. Задачей подобного исследования должно стать четкое уяснение следующего: 1) какие из сохранившихся сведений представляют собой точное отражение событий и соответствуют реалиям сражения; 2) какие из них, являясь достоверными, были призваны иллюстрировать сакральный смысл произошедшего события (и каким образом это было достигнуто); 3) какие — носят исключительно мифологический вымышленный характер и должны быть учтены лишь при анализе изменения оценок битвы в исторической ретроспективе.
Глава 3Геополитическая ситуация в Восточной Европе и сопредельных с ней регионах накануне Куликовской битвы
Монголо-татарские завоевания в XIII в. привели к образованию на обширных пространствах Евразии огромной империи, которая к концу столетия распалась на ряд самостоятельных и полусамостоятельных ханств.
Улус Джучи (в русских источниках — Орда, а с XVI в. — Золотая Орда) был образован при выделении старшему сыну Чингис хана кочевого удела[320]. Это произошло, по обоснованному мнению М. Г. Сафаргалиева, в 1207–1208 гг.[321]
После похода монголо-татарских войск на государство хорезмшахов в 1219–1221 гг. и его покорения владения Джучи расширились за счет захваченных в Средней Азии земель. В частности, старший сын Чингисхана получил город Ургенч (Хорезм) и степные территории по берегам реки Иртыш. Там же, на Иртыше, располагалась и ставка Джучи[322].
После смерти Джучи-хана в феврале 1227 г. во главе улуса стал его второй сын Бату (Батый). При нем территория удела значительно выросла. За две военные кампании (1229–1230 и 1235–1242 гг.) были присоединены степные территории Башкирии, Дешт-и-Кипчака (половецкой степи), завоеваны Волжская Булгария, Русь, признало свою вассальную зависимость от татар Закавказье