и следовать во всем в рамках московской политики. Этот договор особенно выделял роль Москвы в отношениях с Ордой и подчеркивал новое положение Рязанского великого княжества: «А с татары аже будет князю великому Дмитрию миръ и его брату, князю Володимеру, или данье, ино и князю великому Олгу миръ или данье с одиного со княземъ с великимъ з Дмитреемъ. А будет немиръ князю великому Дмитрию и брату его, князю Володимеру, с татары, князю великому Олгу быти со княземъ с великимъ съ Дмитриемъ и сь его братомъ с одиного на татаръ и битися с ними»[989].
В это время изменился характер отношений Москвы и с Великим Новгородом. Согласно наблюдениям И. Б. Грекова, «если в 1379 г. на берегах Волхова присутствовал, как мы знаем, представитель Литовско-Русского княжества Юрий Наримантович, то в 1381 г. его здесь уже не было; зато тогда уже были восстановлены отношения Великого Новгорода с великим князем московским… О сближении Москвы с Великим Новгородом в 1381 г. говорит и факт закладки в этом же году на новгородской территории церкви Св. Дмитрия»[990].
Менее ясны отношения Москвы и Нижнего Новгорода. Как заметил И. Б. Греков, «у нас есть лишь косвенные данные о возможно намечавшемся в ту пору сближении суздальских князей с московским правящим домом». Некоторое прояснение позиции правителя Нижнего Новгорода дают известия о положении суздальского архиепископа Дионисия в эти годы. Так, И. Б. Греков считал, что, «если в период, предшествовавший Куликовской битве, Дионисий, поддержанный Ордой и нижегородскими князьями, энергично добивался предоставления ему митрополии всея Руси (Царьград тогда отклонил эти претензии, санкционировав сосуществование двух других митрополитов — московского Пимена и литовско-русского Киприана), то в послекуликовский период, когда реальным главой всей русской церкви оказался Киприан Дионисий, находясь сначала в Константинополе, а потом в Новгороде Великом, оставался скромным епископом Суздальским, поддерживавшим тесные связи с Нижегородским княжеством, сохранявшим лояльное отношение к Киприану и подтверждавшим этим существование такого же отношения нижегородских князей к Москве»[991].
Есть основания полагать, что Куликовская битва содействовала сближению Москвы и с рядом политических группировок в ВКЛ. Во многом именно с результатом изменившегося в 1380 г. соотношения сил в Восточной Европе надо связывать новый этап борьбы жителей Полоцкой земли летом 1381 г. против ставленника великого князя Ягайлы — Скиргайло.
Прямых свидетельств о поддержке Полоцка со стороны Москвы в источниках как будто нет. Тем не менее И. Б. Греков основываясь на наблюдениях российской и польской историографии, справедливо заметил, что «у нас есть основания считать, что московская поддержка все же была оказана как Полоцку, так и князю Полоцкой земли Андрею Ольгердовичу». Исследователь обращает внимание на тот факт, что эта помощь могла получить «юридическое оформление в том недатированном договоре Дмитрия Донского и Андрея Полоцкого, сведения о котором сохранились в описи архива Посольского приказа 1626 г.»[992]. По мнению И. Б. Грекова, и «пользу датировки этого договора 1381 г. говорит не только маловероятность его заключения в предшествующий период[993], когда Андрей Полоцкий был либо политическим союзником Ольгерда (до 1377 г.), либо князем-эмигрантом в Москве (в 1379–1380 гг.), не только фиксируемое источниками восстановление в 1381 г. влияния Андрея Ольгердовича в Полоцкой земле, вряд ли достижимое и тех условиях без поддержки московского князя, но и развитие последующих событий в Великом княжестве Литовском, особенно осенью 1381 г. и в начале 1382 г.»[994].
Именно с соглашением между великими князьями Дмитрием Московским и Андреем Полоцким И. Б. Греков склонен связывать внутриполитическую активизацию великого князя Кейстута Гедиминовича. В октябре 1381 г. он открыто выступил против Ягайло. Кейстут заставил своего племянника отказаться от великокняжеского престола в свою пользу. Став правителем Вильно, Кейстут и Дмитрий Московский заключили между собой союзный договор. Согласно его статьям, Ржевское княжество вернулось под сюзеренитет Москвы. Те же статьи уточняли московско-литовские рубежи[995].
Таким образом, фактически на протяжении почти двух лет после Куликовской битвы политическая обстановка в Восточной Европе оказывалась чрезвычайно благоприятной для политической консолидации земель Руси. Тем не менее, говоря о происходившем после Куликовской битвы процессе объединения русских земель, нельзя забывать, что он протекал неравномерно. И. Б. Греков подчеркивал, что «сначала в условиях полного ослабления власти Орды над Русью, в условиях военных поражений Мамая и медленного усиления власти Тохтамыша данный процесс протекал довольно интенсивно, потом, по мере восстановления под эгидой Тохтамыша политической мощи Ордынской державы, он замедлился, а после вторжения нового ордынского хана на территорию Руси почти приостановился»[996].
Сама же победа в Куликовской битве явилась одним из переломных моментов в истории непростых взаимоотношений Руси с Ордой. Сделав вполне очевидной саму возможность победы русских земель над мощными силами Орды, результаты сражения наметили путь дальнейших действий русских князей в отношении господства Орды в Восточной Европе. Это был, по словам И. Б. Грекова, «тот путь, который был связан с преодолением поддерживаемой Ордой искусственной расщепленности русских земель и на который встали уже в 90-е годы XIV в. ведущие политические силы данного региона. Не секрет, что именно они осуществляли в указанный период как военно-политическую подготовку к еще одной схватке с Ордынским государством (состоявшейся на берегах Ворсклы в 1399 г.), так и идеологическую подготовку к ней в форме создания соответствующей историко-публицистической литературы, ставившей своей целью не только пропаганду опыта Куликовской битвы, но и подчеркивание исторических заслуг как самой Московской Руси, так и определенных группировок Литовско-Русского государства»[997].
Немалое значение для оценок последствий событий 1380 г. имеют наблюдения над монетной чеканкой эпохи Куликовской битвы.
В первую очередь необходимо отметить, что денежное обращение в русских княжествах ХIII–ХIV вв. носило самостоятельный характер. Оно не зависело от денежной системы Джучиева улуса. Ордынский «выход» выплачивался в виде слитков. Ордынские монеты практически не обращались на территории центральных земель Руси. В основном серебряная ордынская монета в конце ХIII–ХIV вв. встречается в Среднем и Нижнем Поволжье, южнорусских степях, Крыму, Северном Кавказе и других местах. Лишь в землях русских княжеств по Верхнему Дону, Северскому Донцу, Верховьях Оки, землях Рязанского великого княжества и южных районах Нижегородского княжества встречаются золотоордынские дирхемы[998].
Главные русские княжества — Московское, Тверское, основная часть Нижегородского, Новгородская и Псковская земли до конца XIV в. не знают массового монетного обращения вообще. Ни свои, пи западные, ни золотоордынские монеты здесь практически не встречаются.
Монетная чеканка на Руси восстановилась во второй половине XIV в. Сначала в Московском, а затем в Нижегородско-Суздальском и Рязанском великих княжествах возникают собственные монетные дворы. Позже их собственный чекан начинает Тверское великое княжество.
Монеты начальной чеканки Московского великого княжества на лицевой стороне монет имели легенды с именем хана Токтамыша. Этот факт ярко свидетельствует о его политической зависимости от Орды[999]. Помещение имени хана на монетах Калитовичей говорит о санкции на это со стороны правителя Сарая. Таким образом, в отличие от правителей Рязани или Нижнего Новгорода они имели разрешение на помещение имени хана на своих монетах. Княжества, начавшие чеканку денег без санкции Сарая, нарушали прерогативы хана. Проводником ордынской политики на Руси формально становился правитель Москвы.
Между тем к 1410-м гг. Калитовичи начинают чеканить монеты с двумя русскими сторонами. После окончания правления в Орде хана Токтамыша великий князь Василий I Дмитриевич перестает размещать на своих деньгах знаки зависимости (в частности — имя хана)[1000]. В 1412 г. после возобновления вассальных отношений Руси и Орды в Москве начинается чеканка монет с нечитаемыми подражаниями. Как считал Г. А. Федоров-Давыдов, это событие было политической акцией, такой же, как и помещение имени хана «только на более низком уровне»[1001]. Оно выражало общую зависимость княжества от Орды, а не от конкретного, занимающего в данный момент престол хана. Однако к середине 1420-х гг. в Московском великом княжестве вновь чеканят монеты с обеими русскими сторонами. На них никогда более не появляются ни имена ханов, ни нечитаемые подражания.
Удельные московские князья, чеканя свои монеты (Воровско-Серпуховской, Дмитровский и Можайско-Белозерский), обычно не помещали на них никаких символов зависимости от Орды. Это объясняется тем фактом, что политические отношения с Сараем они осуществляли через Москву. Исключение составляют лишь монеты князя Владимира Андреевича Серпуховского. Ряд оборотных сторон его монет оформлен так же, как и московских: помещена арабская легенда с именем Токтамыша. Это ставит его монеты в один ряд с монетами Москвы. В них выражена явная претензия на более высокий статус княжества в составе Московского государства (по сравнению с другими уделами), а также на особые, по-видимому, самостоятельные от великого князя отношения с Сараем. Кроме того, права на чеканку монеты с довольно высоким статусом Владимир Серпуховской мог получить как владетель Московской трети. Указанные факты вполне согласуются с данными духовной серпуховского князя и сведениями договорных грамот Владимира Андреевича с Дмитрием Ивановичем Донским и его сыном Василием I Дмитриевичем. В этих документах князь Владимир Андреевич Храбрый обязуется внести отдельную сумму дани, причитающуюся с его удела, не в московскую ее часть, а во Владимирский «выход»