[1139]. Таким образом, Киприан «с помощью апелляций к библейским цитатам и примеру из церковной истории (осада Юлианом отступником Кесарии) переводит суть конфликта в противостояние смирения (Дмитрий) и гордыни (Мамай)»[1140]. Правда, в конечном итоге митрополит благословляет князя на вооруженное сопротивление ордынцам: «Пресвященыи же митрополитъ великому князю рече: "…ты же именем господнимъ противися имъ, и господь в правду будеть помощник, а от всеведущаго владычня ока не можеше избыти, от крепкия руки его"»[1141].
Отрицательными персонажами «Сказания о Мамаевом побоище» являются великие князья — Олег Рязанский и Ольгерд/Ягайло Литовский. Последний из них титулуется королевским титулом, что отражает ситуацию, сложившуюся в 1386 г., когда Ягайло стал королем Польши.
Отношения Олега и Мамая характеризуются следующим образом: «Посла же Олег великий князь Резянскыи к царю Мамаю беззаконному своего посла с великою честию и со многими дарми, ярлык свой написа к нему сицевым образом: "… твой посажник Олег Резанский… що хощеши ити на Русь, на своего служебника князя Дмитрия Ивановича Московского, огрозитися ему хощеши… Мене же, раба твоего, Олга Резанского, держава твоя пощадит… И еще, царю, молю тя, оба есмы твои рабы, и я велику обиду приях от того ж Димитрия"»[1142]. В источнике подчеркивается, что великие князья Ольгерд Литовский и Олег Рязанский «не ведяху, что помышляху, что глаголаху яко несмысленныи младыи детща, не ведуща божия силы и владычня смотрения. Поистине рече: "Аще кто ко богу веру держит з добрыми делы и во правду в сердци имеяй, не может бытии без многих враг"»[1143]. Как метко подметил А. И. Филюшкин, они «ведут себя как малые дети, изъявили покорность татарам, прежде всего, от "неразумия" и нетвердости в истинной вере»[1144].
Поведение князей не может получить никакого оправдания, и автор «Сказания» отмечает: «О таковых пророкъ рече: не сътвори суседу своему зла и не копай под нимъ ямы. Да и тебе богъ в горшее не вержеть» или «О таковех бо рече пророк: "Не сотвори суседу своему, ни ближнему своему зла; ни рый, не подкопывай под другом своим ямы. Сам бо горше в ню ввержен будеши"». Данные слова являются практически точной цитатой из Книги Притчей Соломоновых:
Автор «Сказания о Мамаевом побоище» вложил в уста темника следующий ответ: «И царь Мамай… списавъ списание сице Олгерду литовскому и Олгу рязяньскому: "…мне убо ваша пособья не надобна, но аще бы азъ хотелъ, своею силою древней Иерусалимъ пленил бы, яко халдеи, но чести вашей ради, но моимъ именемъ, [а] вашею рукою распужен будетъ унязь Дмитрии московскыи [и] огрозиться имя ваше въ странах ваших. Мне убо царя достоить победить подобна себе и довлиет ми царская честь"»[1145]. Князья же «скудни умомъ велми възрадовашеся о суетне привете безбожнаго царя, а не ведущее, яко богъ власть даетъ, ему же хощеть». Вероятно, здесь необходимо искать библейские представления о природе власти:
Далее автор памятника отмечает, что «ныне же едина вера, едино крещение, а к безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру Христову. О таковых бо пророкъ рече: "Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивии масличне»… Ныне же сего Олга рязанскаго втораго Святополка нареку»[1146]. Данные слова также связываются автором со словами Нового Завета:
В конечном итоге великий князь Олег Рязанский пришел к выводу: «Аще убо великому князю поработати — весть бо отнюдь измену мою, то не примет мене. Аще приложуся к нечестивому Мамаю то поистине яко древний гонитель на Христову веру, яко новаго Святополка земля мя пожрет…»[1147]. Таким образом, союзники Мамая рассматриваются в памятнике как неразумные отступники от Истинной Веры, которых ждет неминуемое наказание Всевышнего. При этом, как отметил В. В. Колесов, в «соответствии с замыслом Сказания ни Олег, ни Ольгерд не даны в движении»[1148].
В «Сказании о Мамаевом побоище» битва представляется как место Божьего суда. Так, например, великий князь Дмитрий Иванович заявляет: «Суди, господи, межи ими и мною, яко и бысть и в преднии дни и приде Исаф на брата своего Иякова и Израиля, и Яковъ, ставь на граде и рече Асфу: брате, богъ межи мною и тобою»[1149]; «И паки рече: «Хвалю тя, боже мои, и почитаю имя твое святое, яко не далъ еси нас в погибель врагомъ нашим, не дал еси похвалы иному языку. Но суди, господи, по правди моей, азъ въ веки уповаю на тя»[1150]. После битвы автор вкладывает в его уста следующие слова: «Слава и ныне, господь богъ, помилуй нас грешных. А вамъ, братие, князи и бояри и молодые люди, суженое место межи Доном и Днепра, на поле Куликви и на речки на Небрядни, а положили есте головы своя за святыя церкви и за землю Русскую и за веру християнскую… а чести есмя собе укупили, славнаго имени»[1151]. Ниже великий князь подчеркивает: «Господи боже нашъ, владыко страшный и крепкыи, воистину бо ты еси царь славы, помилуй насъ грешных и остави нас и не отступи от насъ. Суди, Господи, обидящимъ нас и возбрани борющаа насъ, прими оружие и щить и въстани в помощь мне. Дай же ми, Господи, победу на противныя враги, да и ти познають славу твою»[1152]. Данные слова связываются с установками 34-го псалма:
Показательно в этом плане, что при описании битвы «много устойчивых сочетаний, обычных для средневековых воинских повестей, и нейтральность традиционного штампа как бы стирает в глазах автора противопоставление русского воина вражескому: в бою они равны… Равные друг другу в бою, русские и вражеские воины погибают одинаково…». Однако в тексте «Сказания» «передано основное различие между христианским воином, положившим свою голову за правое дело, и "безбожными агаряны", которые, утрачивая свой живот (курсив В. Колесова) (телесную жизнь), не получают жизни небесной»[1153].
Сражение рассматривается как грандиозная жертва русских воинов. Автор памятника вкладывает в уста преподобного Сергия Радонежского следующие слова: «Рече ему (Дмитрию. — Авт.) старец: "Сие замедление су[гу]бо ти поспешиво будетъ, не [у]же бо ти венець сия победы носити, [но впредь будущих летехъ] а инемъ уже мнозимъ венце плетутся"»[1154]. В ходе сражения отмечается: «Мнози же сынове рустии начата радоватися зрящее своего желанна подвига… и чающее свыше оного обетованиа прекрасных венцовъ, о них же прорече преподобный Сергии»[1155], а также: «…той же облакъ исполненъ рукъ человеческъ, кааждо рука дръжаще веньци, ова же яко проповедническа и пророческа, ины же яко некаия дарове. Егда же наставшу 6-му часу, мнози венцы от облака того отпустишася на главы христианьския»[1156].
Другим признаком искупительной жертвы в ходе битвы и по ее окончании является явно подчеркиваемое автором кровопролитие сражения. В первую очередь отмечается, что перед битвой «князь же великыи видевъ полци по достоянию учрежены и сшед с коня, паде на земли зелени прямо великому полку черному знамени, на немъ же въображен образ нашего Христа, въздохнув из глубины душа и нача звати велигласно: "Владыко вседръжителю, веждь смотрительным окомъ на люди сия, иже твоею десницею сътворены суть и твоею кровию искуплении суть от работы аристора"»[1157]. Таким образом, автор связывает битву на Куликовом поле с искуплением грехов человечества Иисусом Христом на кресте. При этом особо отмечено, что после сражения «Донъ река кровия текла 3 дни, а река Мечь вся запрудилася трупом тотарским»[1158].
Здесь необходимо сказать, что именно жертвенная смерть на кресте Иисуса Христа приводит к искуплению грехов человечества. В частности, в Послании к евреям святого апостола Павла подчеркивается: «И потому Он есть ходатай нового завета, дабы вследствие смерти Его, бывшей для искупления от преступлений, сделанных в первом завете (курсив мой. — Авт.), призванные к вечному наследию получили обетованное» (Евр. 9: 15). Далее в Послании отмечается: «Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения (курсив мой. — Авт.)» (Евр. 9: 22).
Кроме того, при описании событий после битвы цитируется 24-й стих 117-го псалма, который, как отметил Л. А. Дмитриева, исполняется в стихирах к пасхальным службам[1159]. Таким образом, комплекс рассмотренных образов подтверждает вывод А. И. Филюшкина о том, что «битва приравнивалась по значению к воскресению»[1160].
Перед великим князем Дмитрием Ивановичем открывается возможность не просто политического выбора, но выбора пути истиной веры: «Гнездо есмо князя Володимира Киевского, иже изведе нас от смерти еллинская, ему же господь откры познати веру христианскую, якоже оному стратилату Плакиде, он же заповеда нам тую веру крепко держати и поборяти по ней. Аще кто ради постраждет в оней, то во оном веце со святыми божиими будет». Поэтому столкновение в Куликовской битве рассматривается как сражение против разрушителей истинной веры: «Сам же князь великий воздев руци свои на небо и нача плакатися глаголати: "Господи, боже, творче и человеколюбче, молитвою святых мученик Бориса и Глеба, помози, господи, яко же Моисею на Амалика, перво Ярославу на Святополка, и прадеду моему Александру на хвалящагося короля римского разорити его отчество. Не по грехом моим воздаждь ми, излий на ны милость свою, простри на нас