[1208]. Ссылки на Куликовскую битву есть и в «Ином сказании», созданном в боярской среде в 1606 г.[1209] Это говорит о восприятии борьбы с Мамаем как необычайно значимого дела, но эта борьба в общественном сознании уже не является самоценной и выполняет роль фона для рассмотрения иных (внутренних) проблем. Однако Смута начала XVII в. заставила злободневно звучать события борьбы с иноверцами. Так, в Описи архива Посольского приказа 1614 г. прозвище Донской при имени князя Дмитрия Ивановича упоминалось в 11 из 15 случаев. Но в период умиротворения, наступившего в Русской земле после Смутного времени, эта тема стала не так актуальна. В Описи архива Посольского приказа 1626 г. прозвище Дмитрия упомянуто лишь дважды из 24 случаев[1210].
Интерес к событиям 1380 г. отразился в появлении еще одной редакции «Сказания о Мамаевом побоище», помещенной на страницах летописца князя И. Ф. Хворостинина. Ее текст был составлен с привлечением двух источников — «Летописной повести о Куликовской битве» из Степенной книги и Распространенной редакции «Сказания». Однако в условиях борьбы с Крымом и Турцией тема Куликовской битвы опять становится актуальной. Не случайно уроженец расположенного на южной окраине Курска А. Мезенцев в официальном документе «Книга Большому Чертежу», составленном в 1627 г., упомянул в качестве единственного хоронима Куликово поле[1211]. Показательно, что в «Повести об Азовском осадном сидении», призванной повлиять на решение вопроса о присоединении Азова к России, снова происходит обращение к теме Донского побоища[1212]. Восприятие Куликовской битвы как самого значимого события в жизни великого князя Московского закрепилось во втором издании Пролога 1642 г., неоднократно упоминавшем Дмитрия с прозвищем Донской[1213]. На его белокаменном надгробии, созданном в 1636–1637 гг., также помещено его прозвище, напоминающее о победе на Дону[1214]. В первой половине XVII в. возник Ермолаевский вид Основной редакции «Сказания о Мамаевом побоище», в котором, как отмечал С. К. Шамбинаго, видны следы народно-поэтических влияний[1215].
Интерес к Куликовской битве проявляли и в Малороссии. Так, в 1651 г. «Сказание о Мамаевом побоище» в Ермолаевском виде Основной редакции было присоединено к Ипатьевской летописи в списке Яроцкого (БАН 21.3.14)[1216], т. е. до воссоединения Украины и России. С этого списка в конце XVII — начале XVIII в. была снята копия, дошедшая до нас в Ермолаевском собрании[1217]. Тогда же в конце XVII в. был создан еще один список (ГИМ. Собр. Уварова № 802) этого вида Основной редакции, в котором текст памятника помещен среди воинских повестей — «Александрии» (Л. 1–164) и «Повести о прихождении Стефана Батория под Псков» (Л. 214–318)[1218].
События, связанные с Куликовской битвой, получают более широкое отражение в иллюстрациях, как на иконах, так и в миниатюре. В настоящее время известно 9 лицевых списков «Сказания о Мамаевом побоище»[1219]. Из них лишь рукопись «Лицевого летописного свода» датируется концом XVI в.; пять — XVII в. 1) Британский музей. Шифр: Т. 51[1220]; 2) ГИМ. Увар. № 1435[1221]; 3) ГИМ. Музейск. № 2596; 4) ГИМ. Увар. № 999 а (27 ил.)[1222]; 5) РГБ. Ф. 178. Муз. № 3123; два — XVIII в. 1) ГИМ. Барс. № 1798; 2) РГБ. Ф. 178. Муз. № 3155; одна — 1894 г. (РГБ. Ф. 242. Прянишн. № 203.)[1223]. Следовательно, от XVII в. до нас дошло лицевых рукописей «Сказания о Мамаевом побоище» больше, чем от всех остальных веков.
Все они иллюстрируют Основную редакцию «Сказания». По количеству и характеру лицевые списки делятся на Архаическую и Северную группы. Причем авторы миниатюр, с одной стороны, следуют некоему общему архетипу, а с другой — пытаются передать живописными средствами затаенные в тексте символы[1224]. Это делает лицевые рукописи важным источником по истории общественного сознания России XVII в., отражающим интерес русских людей к событиям 1380 г. и отмечающим моменты, вызывающие наивысшее сопереживание.
К XVII в. относятся и сюжетные изображения событий 1380 г. на иконах. Так, в описи Оружейной палаты 1643 г. упоминается хоругвь походной церкви с изображением явления иконы Николы на дереве великому князю Дмитрию Ивановичу. Однако здесь еще изображено только само чудо, а события Куликовской битвы лишь предполагаются[1225].
Однако уже в 1680 г. на иконе «Преподобный Сергий Радонежский с житием», написанной для церкви Троицы Власьевского прихода города Ярославля[1226], автор изображения на доске, дополняющей образ преподобного Сергия Радонежского, проявил неподдельный интерес к Куликовской битве, сделав ее сюжетом композиции.
К кругу памятников, посвященных Мамаеву побоищу, относится и прорисовка иконы «Явление Николы на дереве князю Дмитрию Ивановичу перед Куликовской битвой», датируемая по бумаге и почерку приписок 1680–1690-ми гг.[1227] Кажется, что можно еще более уточнить время создания иконы. Башни Московского Кремля, изображенного на заднем плане, за исключением Спасской башни, еще не имеют высоких шатров. Высотные шатры на них возникли в последней четверти XVII в. (Боровицкая получила шатер в 1666–1680-х гг., Арсенальная и Водовзводная — в 1672–1686 гг., Беклемишевская — в 1680 г., Набатная — в 1676–1686 гг., Троицкая — в конце XVII в., Никольская в XVII в. так и не получила шатра)[1228]. Следовательно, икона, с которой была сделана прорисовка, была написана до начала последней трети XVII в. На иконе, помимо самого явления образа, на заднем плане переданы два основных момента русско-ордынского противостояния — выступление русской рати к Дону и погоня за убегающим неприятелем.
Вероятно, такое пристальное внимание к Куликовской битве связано и с ее 300-летним юбилеем, а также с Чигиринской войной. Традиции подробно («повествовательно») изображать Куликовскую битву достаточно глубоко укоренились в русском быту и в последующие эпохи нашли свое развитие в народном лубке[1229].
С празднованием 300-летнего юбилея, вероятно, связано и создание новых редакций «Сказания о Мамаевом побоище». Так, в третьем издании Синопсиса (краткого изложения русской истории с древнейших времен до 1670-х гг.) был помещен рассказ о Куликовской битве, составленный на основе Распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище»[1230]. Ссылаясь на то, что книга, имевшая на титульном листе указание на ее издание в 1680 г., на самом деле была напечатана в самом начале 1681 г.[1231], В. А. Кучкин именно этим годом (1681) датировал и помещенную в этой книге переделку памятника. Однако сама ошибка в указании на год издания на титульном листе «Синопсиса» представляется неслучайной. Очевидно, основная работа по созданию новой редакции «Сказания» и набора всей книги была проделана ранее — в 1680 г.
Автор новой редакции «Сказания», возможно, использовал два списка этого памятника, о чем свидетельствуют варианты к прозвищам некоторых героев, приводимые в Синопсисе («Захарию Тутчева, или Тушинина», «Данило Велевуж, или Белеутяк»). Один из списков принадлежал к Распространенной редакции «Сказания», откуда автор Синопсиса пропускал слова рассказа о посольстве 3. Тютчева; другой был списком Основной редакции, вслед за которой был пропущен рассказ об участии в событиях 1380 г. новгородцев[1232]. Киевские книжники пропустили первые 6 глав «Сказания» в Распространенной редакции, исключили целый ряд эпизодов, сократили длинные тексты молитв, плача, речей. Но при этом в текст были внесены добавления, призванные подчеркнуть благочестие великого князя Дмитрия Донского, обеспечившее его победу, и осудить Мамая как мусульманина, следовательно, ислам и другие религии. Так, в обращении московского князя к полкам есть вставка «Возрете на древня роды и видите, кто убо верова Господеви и постыдеся? Или кто призва его и презре и? Зане щедръ и милостивъ Господь, спасетъ въ время скорби»[1233].
При описании того, как Мамай, видя свое поражение, начал призывать своих богов, в том числе и «великаго пособника своего Бахмета», автор редакции Синопсиса уточняет: «Мнимого великого пособника своего Бахмета». В результате текст стал более сжатым, более ясным и логичным, что и сделало Синопсис весьма популярным чтением по русской истории в XVIII — начале XIX в., а помещенный в нем рассказ о Куликовской битве — основным источником знаний о ней[1234]. Не случайно, что в общественной памяти в качестве противника Александра Пересвета закрепился татарский богатырь Челубей, впервые упомянутый в Синопсисе, в то время как в ранних редакциях он именовался иначе (печенегом, Темир-мурз