В том же духе написаны два стихотворения Н. М. Языкова: «Песнь барда» и «Боян к русскому воину при Дмитрии Донском»[1319]. Вольнолюбивые декларации вкладывались в уста древних героев и служили намеками на современность[1320]: «Сокрылися века полночной славы, / Побед и вольностей века». В 1825 г. К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев публикуют в своем альманахе «Полярная звезда» на 1825 г. стихотворение Василия Никифоровича Григорьева (1803–1876) «Нашествие Мамая (песнь Баяна)»[1321]. Оно явно носит тираноборческий характер. В это время в «Украинском журнале» увидело свет и стихотворение В. Розальон-Сошальского «Баян на Куликовом поле». В нем также мы услышим близкие декабристам, но далекие от нравов и идей XIV в. слова, воспевающие свободу: «Проснулся грозный глас свободы. / Восстаньте предки из гробов / Зреть торжество своих сынов, / Постыдный бег презренного тирана!» Стихотворение завершается славословием Дмитрию, пробудившему свой народ и заслужившему благодарность потомков[1322].
Однако после разгрома декабристского движения атмосфера в стране меняется. Это не могло не найти отражение в восприятии событий Мамаева побоища. Историки продолжали заниматься Куликовской битвой, но в их взглядах на события 1380 г. происходит смещение акцентов. Так, Н. С. Арцыбашев в 1827 г. выпустил в свет статью «Дмитрий Донской»[1323], написанную в духе «скептического» направления историографии. Критически разобрав показания источников (летописей, актов, историко-географических материалов, родословцев и сообщений иностранцев), а также труды предшественников, Н. С. Арцыбашев пришел к выводу, что «обстоятельства сей войны так искажены витийством и разноречием летописцев, что во множестве переиначек и прибавок весьма трудно усмотреть настоящее»[1324]. Однако при изложении событий с 1361 по 1389 г. его рассказ фактически повторяет труд Н. М. Карамзина[1325]. Н. А. Полевой считал, что «Куликовская битва — первая победная песня Руссов»[1326]. Он восхваляет вдохновителей и руководителей борьбы с Ордой, осуждает князей, которые уклонились от похода против Мамая[1327].
В 1820–1840-х гг. продолжалась публикация популярных книг и статей о Куликовской битве и Дмитрии Донском, но они уже носили иной характер. Основную массу исторической литературы о событиях 1380 г. составляли популярные сочинения, основанные главным образом на сочинениях И. Г. Стриттера и Н. М. Карамзина. Они прославляли власть монарха[1328]. Бросается в глаза «нарочитость» используемых авторами художественных средств. Часто герои этих книг «со страстной откровенностью, "декоративно" выражают свои чувства»[1329]. Такие книжки стоят на грани исторического повествования и лубочной литературы.
В 1827 г. Александр Орлов издал в Москве в университетской типографии героическую поэму «Дмитрий Донской или начало российского величия». Основной ее идеей было напоминание о подвиге предков. В предисловии к ней поэт признается, что ему хотелось бы рассказать о более современных событиях, но, не чувствуя в себе достаточного умения и таланта, он вынужден обратиться к давно минувшим. героическим событиям. Таким образом, вновь подчеркивается актуализация памяти о Куликовской битве, которая служит аналогом событий 1812 г. Однако автор относится к Мамаеву побоищу именно как к событию давно ушедших времен. Несмотря на то что во второй четверти XIX в. в русской литературе давно уже господствовал романтизм, поэт написал свое произведение в стиле классицизма, воспринимая его как архаический и, следовательно, более подходящий к XIV в.
Художественные приемы А. Орлов заимствовал из «Россияды» Хераскова, фактический материал для поэмы — из «Синопсиса». Часть подробностей он опускал, излагал многое по-своему и домысливал. В текст вводятся рассказ об унынии, воцарившемся в Москве после получения известий о походе Мамая; описание чудесного видения Бессмертия, Правды и Славы; видения святых русских князей Владимира, Александра Невского и Михаила Черниговского; рассказ о стихийных бедствиях и безумце, смущающем народ страшными предсказаниям и; видение небесного воинства переносится из описания окончания сражения в сцену ночного гадания князя[1330]. При этом А. Орлов, в нарушение реалий XIV в., считает, что московский великий князь был самодержавным правителем (Дмитрий Донской приказывает послу Мамая: «Скажи ему, что я России властелин, и повелитель мой Небесный царь один») и вел борьбу за укрепление величия Русского государства (святые князя обращаются к нему: «Спасай отечество, крепи его державу, / России возврати утраченную славу»).
Еще одно поэтическое обращение к теме Куликовской битвы связано с Василием Ивановичем Красовым (1810–1854). Пылкий поэт, чуткий филолог, член кружка Н. В. Станкевича, В. И. Красов был выходцем из семьи священников и, в силу этого обстоятельства, отражал взгляды разночинцев на славную страницу отечественной истории. Летом 1832 г. по пути в имение Станкевичей он посетил место битвы и посвятил Куликову полю стихи[1331]. В этом лиро-эпическом произведении плач о былой погибели Руси переплетается с прославлением победы русского оружия. Куликово поле становится местом объединения трагедии и славы, символом бесконечных пространств России. Автор воздает хвалу великому князю Дмитрию Донскому. Его образ превращается в образ русского духа. В стихотворении сочетаются удачное мелодическое построение, яркие образы с порой примитивными рифмами и сбивчивыми ритмами. Возможно, поэтому оно не стало популярным.
В 1832 г. в Москве в Университетской типографии вышел в свет исторический роман XIV в. «Сокольники или поколебание владычества татар над Россиею. Эпизод из княжения Димитрия Донского». Хотя, судя по заглавию, его автор — Сергей …кий — хотел раскрыть одну из ярчайших страниц русской истории. Однако центром его повествования стал любовный сюжет. Автор посвятил роман приключениям двух пар: боярина Всеслава и простой девушки Марии, а также разбойника Владимира и боярышни Елены. Лишь в третьей части поднята тема Мамаева побоища. Чувствуется, что автор ориентируется на читателя, которого в большей степени интересует судьба двух неравных пар. Подобно В. А. Озерову, он пытается показать развитие личных судеб героев на фоне судьбы страны. Но, признавая закономерность хода событий, автор строит любовный сюжет уже не с князем, а с вымышленными героями. В 1870 г. этот роман, привлекший невзыскательные вкусы публики, был переиздан в несколько сокращенном виде.
В 1837 г. в типографии А. Ф. Смирдина печатается еще один исторический роман, посвященный событиям русской истории второй половины XIV в. Это сочинение, подписанное М. Д., представляет собой образец запоздалого сентиментализма. Автор, абсолютно незнакомый с русским и татарским бытом эпохи начала национального возрождения Руси, заставляет своих героев говорить языком начала XIX в., подчиняет их действия логике дворян первой половины своего столетия. Возвеличивание самодержавной России, свойственное эпохе императора Николая I Павловича, породило в этом произведении патетику и восторженность. Автор пытался показать идеального государя, постоянное народное ликование при его появлении. Помня о судьбе декабристов, автор на историческом примере оправдывает суровое наказание заговорщиков. Желая развлечь публику, М. Д. вводит ненужные для развития сюжета романа романтические истории (встречи заговорщиков с волшебником, спасение заточенной в башне пленницы ее женихом, которому помогает друг-татарин, поставление сельского священника в епископы и др.)[1332].
В том же 1837 г. увидела свет работа Н. В. Савельева-Ростиславича «Историческое значение и личный характер Дмитрия Донского», изданная сразу в двух журналах и в виде отдельной книжки[1333]. Написанная в консервативно-романтическом духе, она была направлена на доказательство самобытности русского исторического пути. Автор не скрывал горького негодования, возникающего при чтении книг, «в которых для вида, прикрываясь личиною мнимого космополитизма» «стараются исказить истину, выставить на позор и посмеяние то, что составляет драгоценнейшее достоинство народа — славу его собственную и славу тех лиц, которых он единодушно, единогласно будет признавать представителями этой славы»[1334]. Он был уверен, что «уважение и слава предков есть уважение самих себя, залог будущего величия, источник самостоятельности, единства и возвышенности народного духа». Восхваляя великого князя Дмитрия, Н. В. Савельев-Ростиславич писал, что «борьба с монголами и свержение ига их были не действиями одного человека, но целого народа»[1335]. Однако в целом его сочинение было апологетикой монархического строя. Книга Н. В. Савельева-Ростиславича и другие работы на эту тему вызвали полемику. В ней приняли участие В. Г. Белинский и Н. А. Полевой. Эта полемика — пример того, каким образом интерпретация и оценка в историографии дел «давно минувших дней» могли приобрести остроту звучания в общественной борьбе в России XIX в.[1336]