Бетсабула покорно склонил голову, прижав ладонь к груди.
После полудня у Настасьи появилась возможность наведаться в гарем, поскольку Мухаммед-Булак после сытного обеда завалился спать. Хитрые лекари подсыпали в пищу хана какого-то сонного порошку, чтобы их повелитель поспал подольше. В этом негласном заговоре лекарей поддерживали и ханские наложницы, помогая им втайне от поваров и евнухов опаивать Мухаммед-Булака различными снадобьями, уменьшающими его возбудимость и нервные припадки.
В гареме Бизбике были выделены три большие проходные комнаты, самая дальняя из которых была ее спальней. Еще одна из комнат служила трапезной, третья комната предназначалась для приема гостей. Из гостевой комнаты имелся выход во внутренний дворик с круглым бассейном посередине, обсаженный акациями, вишневыми и грушевыми деревьями. Там были дорожки, посыпанные речной галькой, вкопанные в землю массивные деревянные скамьи под круглыми навесами, качели, подвешенные между двух высоких столбов.
Теперь дорожки и деревья были засыпаны снегом, вода в бассейне покрылась коркой льда. На исходе был февраль. Хотя снег еще не таял, но с южной стороны уже веяло теплом приближающейся весны.
Настасье хотелось погулять во дворе по хрустящему снежку, побыть наедине со своими мыслями, но Бизбике, уставшая от безделья и одиночества, усадила ее на стул, дала в руки хур – трехструнный татарский музыкальный инструмент. Бизбике пообещала Мухаммед-Булаку обучить Настасью игре на хуре. После нескольких уроков Настасья уже могла сама подобрать на струнах какую-нибудь простенькую мелодию, но до полного мастерства ей было еще далеко.
– Где ты витаешь, милая? – сердилась Бизбике, видя, что Настасья сегодня какая-то слишком рассеянная. – Не выспалась, что ли? А может, влюбилась?
Настасья подняла голову и встретилась глазами с Бизбике, сидевшей напротив нее.
– Скажи, сколько воинов в тумене? – неожиданно спросила Настасья.
Строгие, чуть раскосые очи Бизбике наполнились недоумением, ее черные, красиво изогнутые брови чуть поднялись кверху, выражая удивление.
– Тумен – это десять тысяч всадников, – сказала Бизбике. – Почему ты об этом спрашиваешь, моя дорогая?
– Твой отец – темник, – уклончиво ответила Настасья, – значит, у него под началом десять тысяч воинов. Так?
– Да, – кивнула Бизбике.
– Мамай тоже темник, но у него гораздо больше войск, – продолжила Настасья. – Почему?
– Не знаю. – Бизбике пожала плечами. – Наверно, потому, что Мамай не просто военачальник. Он еще считается блюстителем ханского трона.
– Мухаммед-Булак боится и опасается Мамая, – заметила Настасья, понизив голос. – Он подговаривает твоего отца убить его. Я сама слышала это.
Бизбике побледнела и чуть не выронила хур, который держала в руках.
– Если мой отец пойдет на это, то он непременно погибнет! – воскликнула она. – А вместе с ним погибну и я. Мухаммед-Булак не мог сам решиться на такое, наверняка его подбивают на это улусные эмиры! Уверена, тут не обошлось без Коктая, который всюду сует свой нос!
Настасья сочувственно кивала головой в белой накидке, а сама думала о своем. Ей вспомнилось, как однажды княжеский тиун в разговоре с ее отцом, у которого он подковывал своего коня, упомянул о том, что население Серпухова увеличилось до шести тысяч человек.
«Выходит, у Мамая воинов в десять раз больше, чем жителей в Серпухове, – размышляла Настасья. – Причем весной Мамай собирается набрать еще сорок тысяч войска! А московский князь небось и не ведает, какая силища в Орде против него собирается!»
И опять, уже в который раз, Настасью посетила мысль о побеге из постылой неволи.
Глава девятаяНеожиданная встреча
Смуглые гибкие девушки плясали в нарядах легких и ярких, как лепестки цветов.
Позванивая бубенчиками, припаянными к браслетам на запястьях и щиколотках, танцовщицы то стремительно летели одна за другой в цветистом хороводе, то замирали на месте попарно, и тогда движения их рук, повороты их пленительных лиц, движения подведенных черной тушью глаз вели наполненный глубоким смыслом рассказ языком пластики о томной любви и стоящих на ее пути препятствиях. Этих танцовщиц доставили ко двору Мухаммед-Булака из далекого Гургана.
Непривычные к здешним холодам, девушки долго болели. Ханские лекари приложили немало усилий, чтобы поставить их на ноги. И вот сегодня, за полуденной трапезой, Мухаммед-Булак наконец-то увидел воочию этих полунагих богинь, в дивном танце которых проглядывались отблески того далекого мира, о котором в Сарае ходило так много слухов, один красочнее другого.
На танец невольно засмотрелись все, кто был в трапезной в этот час: евнухи, лекари, наложницы и сам хан. Настасья наблюдала за танцем гурганок, положив голову на плечо сидевшей рядом с нею Лейлы. Прошедшую ночь Настасья провела на ложе с ханом, поэтому сегодняшнее утро она встретила невыспавшейся. Лейла тоже постоянно клевала носом, поскольку ей пришлось ублажать Мухаммед-Булака с утра и до обеда. Евнухи подняли персиянку очень рано, чтобы отправить ее в объятия хана помытой, причесанной и умащенной благовониями.
Едва танец закончился и гурганки быстрой вереницей удалились из трапезной, перед ханом возник гонец с кожаным мешком в руках.
– Подарок от эмира Бетсабулы, повелитель, – сказал воин.
Шагнув к столу с яствами, гонец развязал мешок и вытряхнул его содержимое прямо в блюдо с горячей лапшой, залитой чесночной подливкой с перцем.
Среди ханской свиты прозвучал хор испуганных возгласов. Евнухи и служанки в едином порыве подались прочь от стола: там, на дымящейся теплым паром лапше, лежала голова человека с открытым ртом и вытаращенными в ужасе глазами. Это была голова эмира Коктая.
Не вдаваясь в объяснения, посланец Бетсабулы быстрым шагом вышел из трапезной.
Мухаммед-Булак затрясся от страха и завопил, чтобы к нему немедля вызвали дворецкого и кого-нибудь из улусных эмиров. Поднялась суматоха. Кто-то из евнухов кинулся выполнять повеление хана. Кто-то пытался его успокоить. Лекари велели музыкантам играть что-нибудь веселое, а блюдо с отрубленной головой засунули под стол.
Наложницы бросились было наутек, но в дверях столкнулись с отрядом воинов, которые были явно не из числа ханских телохранителей. Воины шли, тесня друг друга, в руках у них были обнаженные сабли и короткие копья. От них исходил запах железа, отсыревшей кожи и лошадиного пота. Их шлемы были украшены пучками конских волос.
Рабыням пришлось отбежать в сторону, чтобы не напороться на острия клинков и копий.
Воинский отряд заполнил почти всю трапезную, расположившись полукругом перед столом, за которым полулежал побелевший от страха Мухаммед-Булак.
– Я – чингисид! Я – хан! – дрожащим голосом выкрикивал Мухаммед-Булак в воцарившейся гнетущей тишине. – Меня нельзя убивать! Нельзя!..
Из толпы воинов вышел низкорослый желтолицый военачальник в позолоченном панцире и ребристом островерхом шлеме, его левый глаз был заметно у́же правого. На поясе у него висела сабля в позолоченных ножнах, с рукоятью, украшенной красными и синими драгоценными камнями.
– Рад приветствовать тебя, хан! – насмешливо проговорил военачальник, скрестив руки на груди. – Уверен, ты соскучился по мне. Мы так долго с тобой не виделись. Ну, не трясись! Тебя никто не тронет.
При виде желтолицего военачальника вся ханская свита склонилась в поклоне, кто-то даже упал на колени.
Лейла потянула Настасью за руку, видя, что та не спешит кланяться.
– Живо падай на колени, глупая! – сердито прошипела персиянка. – Иначе горько пожалеешь!
Настасья нехотя опустилась на колени рядом с Лейлой. Согнув спину и опершись руками в пол, она тихо спросила:
– Кто этот желтолицый?
– Это Мамай! – шепотом ответила Лейла.
Изумление и разочарование, овладевшие Настасьей, были так сильны, что она набралась смелости и распрямила спину, желая разглядеть Мамая получше. Так вот каков он, истинный владыка Золотой Орды! Маленький, худой и совсем не грозный с виду! Даже в рыхлом дородстве Мухаммед-Булака, по мнению Настасьи, было больше величия, присущего правителю.
Мамай долго упрекал Мухаммед-Булака своим скрипучим надтреснутым голоском, в котором слышались нотки презрения и плохо скрываемого злорадства. Мамай напоминал Мухаммед-Булаку, что тот стал ханом благодаря ему. Если бы не старания Мамая по укреплению Золотой Орды, то неизвестно, как долго усидел бы на троне Мухаммед-Булак, так много мнящий о себе, а на деле не обладающий и тенью власти.
– Даже у Коктая и Бувалая могущества было больше, чем у тебя, друг мой, – молвил Мамай и по-отечески погладил Мухаммед-Булака по гладкой бритой голове. – Эти двое обманывали тебя, творя свои темные делишки за твоей спиной. Но всякому злу когда-то приходит конец, – Мамай криво усмехнулся. – Я велел отсечь Коктаю его безмозглую башку. А Бувалая мои нукеры изрубили на куски и скормили псам. Тебя, дружок, постигнет та же участь, если ты еще раз попытаешься нанести мне удар в спину.
Мамай погрозил хану кривым пальцем, словно перед ним был проказливый мальчишка.
Мухаммед-Булак униженно выпрашивал у Мамая прощения, лобызал его руки и полы плаща, слезы раскаяния катились из его глаз. Наконец Мамай простил его.
Тут же было объявлено, что визирем отныне будет эмир Бетсабула. Беклербеком Мамай назначил своего племянника Акбугу.
Не задержавшись более ни на час, Мамай и его воины в тот же день покинули Сарай. Золотоордынская знать вздохнула с облегчением, радуясь, что гнев Мамая не обрушился на друзей и родственников казненных эмиров. А ведь среди них были и такие, кто знал об этом заговоре и одобрял его.
Наступила весна. Снег на улицах Сарая растаял очень быстро. Навоз и мусор, всю зиму пролежавшие под снегом, теперь оттаяли и, перегорая на солнце, издавали резкий неприятный запах. Гулистан, предместье Сарая, где было много загонов для скота и лошадей, страдал от этих тяжелых миазмов особенно сильно.