Из гостиницы вышли водители Мишка и Ромка. Видимо, ходили на ужин в общее кафе, в то время как гостей владельца базы кормили в отдельном зале. Нинель вовремя их увидела, в то время как они ее, стоящую чуть в стороне, не заметили вовсе. Она отступила на шаг, не желая начинать долгие объяснения, аккуратно, чтобы не скрипнули ступени, спустилась с боковых ступенек и пошла вдоль дома, чтобы дать время водителям уйти.
Она уже дошла до угла здания и собиралась завернуть за него, когда сверху со свистом пролетело что-то тяжелое, едва не задев ее. Нинель инстинктивно пригнулась, а потом присела, пытаясь понять, что именно чуть не раскроило ей голову. В земле под кустами роз, уже заботливо приготовленных к зиме – присыпанных опилками, но пока не укрытых, – лежала небольшая стеклянная банка с завинчивающейся крышкой.
Нинель взяла ее в руки. Небольшая банка с каперсами фирмы «Фрегат». Кто и зачем выкинул ее в окно? Она задрала голову и посмотрела вверх. Разумеется, все окна осенним вечером были плотно закрыты. Она пожала плечами, положила банку обратно под розовый куст, обошла здание, с удовлетворением отметив, что Мишки и Ромки на крыльце уже нет, и вернулась в столовую, где заканчивался ужин. Оставалось съесть только десерт.
Она долго не могла заснуть, ворочаясь на пусть и удобном, но все-таки диване и прислушиваясь к звукам из-за двери, где располагалась гостиная, а потом спальня, в которой спал Артем Докучаев. Близость шефа тревожила Нинель. Что она будет делать, если сейчас повернется ручка двери и он появится на пороге ее комнаты? Закричит? Ударит его? Чем она вообще думала, когда согласилась остаться на ночь в одном номере с мужчиной?
Даже самой себе Нинель была не готова признаться: она согласилась вовсе не потому, что у нее не было другого выбора. Чушь все это. Выбор всегда есть. Просто ей нравился Артем Докучаев. Как мужчина нравился. И это чувство было для Нинель Быстровой внове. Никогда раньше ни один мужчина не заставлял ее сердце учащенно биться. На самом деле ей ужасно хотелось, чтобы ручка повернулась и он вошел. Только в номере по-прежнему стояла тишина, не прерываемая ни чьими-то крадущимися шагами, ни скрипом несчастной дверной ручки. Только стоном. Тихим жалобным стоном, ритмично доносившимся из-за плотно прикрытой, но не запертой двери.
Стон повторился, и Нинель рывком села в постели. Он не свидетельствовал о наслаждении, напротив. Это был звук беды, и звучал он оттуда, где находился сейчас Артем Павлович Докучаев. Мужчина ее фантазий и по совместительству грозный шеф.
Нинель слетела с дивана, напялила все тот же махровый халат, сиротливо лежащий на подлокотнике кресла, рванула дверь и понеслась в спальню шефа. Тот лежал поперек кровати, свесив голову вниз, его мучительно рвало какой-то пеной, которая пузырилась на его губах.
Нинель подбежала и шлепнулась рядом на колени, нимало не заботясь о том, что махра халата впитывает отвратительное месиво на полу.
– Артем Павлович, что с вами? Вам плохо?
Вопрос был дурацким – при одном взгляде на шефа становилось понятно, что ему не просто плохо, а очень плохо. Лицо у Докучаева было не бледным, а скорее зеленым, с иссиня-черными кругами под глазами, нос заострился, спутанные влажные волосы прилипли ко лбу, покрытому крупными каплями пота. Он часто, тяжело и неглубоко дышал, а еще подтягивал колени к животу, как бывает при острой боли, которую таким образом пытаются унять.
Налицо была картина острого отравления, и Нинель прислушалась к себе. Они и за обедом, и за ужином ели одно и то же. Нет, ее не тошнило и не мутило, живот не болел. Странно, очень странно. Дальше Нинель действовала на автомате. Позвонив на ресепшен, она велела разбудить Аржанова и вызвать «Скорую помощь», после чего, не тратя время на дальнейшие объяснения, начала вливать воду из стоящего в номере кулера в ничего не соображающего шефа.
Он уже фактически терял сознание, но послушно глотал, обливаясь и мотая головой. Потом его снова рвало, и Нинель повторяла эту операцию до бесконечности, вливая воду снова и снова и пережидая пароксизмальные приступы нечеловеческой рвоты. Вокруг бегали какие-то люди. Кажется, она слышала голос Аржанова, отдающего короткие указания, но не обращала внимания ни на что, кроме воды и головы шефа у себя на коленях. Это продолжалось долго, очень долго, как ей показалось, целую вечность. А потом наконец приехала «Скорая», и шефа увезли в больницу.
Нинель смотрела, как его уносят на носилках, измученного и страшного, но у нее не было сил ничего сказать и встать тоже, она продолжала сидеть на изгаженной постели в мокром, воняющем рвотой халате, уставившись в одну точку и мерно раскачиваясь от пережитого потрясения.
– Девушка, вам надо в душ, – услышала она голос Аржанова и уставилась на него, не очень понимая, что он говорит. – Вас же Нина зовут? Злата, отведи ее. Ей нужно хорошенько вымыться.
– Сейчас-сейчас. – Теперь голос Златы Аржановой раздался над ухом, и нежные, но сильные руки заставили ее встать с кровати.
Нинель послушно пошла туда, куда они ее вели, в ванную комнату. Руки сняли с нее халат, включили очень горячую воду и начали мыть, словно она была маленькой девочкой, а не взрослой тридцатидвухлетней женщиной, смело глядящей жизни в лицо и отвечающей за себя самостоятельно. Сама. Всегда. Никто другой.
– Вот сейчас мы намылимся. – Злата подробно объясняла все, что она собирается делать. Так действительно говорят только с маленькими детьми. – Вот. Хорошо. А теперь смоем всю пену. Вот так. А сейчас еще раз.
Душистая пена для ванны стекала с лица и тела, унося ужасную вонь. Кажется, Злата намылила ее три или четыре раза, а потом щедро ополоснула из душа, выключила воду, завернула в чистый халат и накрутила на голове тюрбан из белоснежного полотенца.
– Вот так. А теперь пойдем. Не бойся, там уже все убрали.
В гостиничном номере действительно было чисто. Поднятые Аржановым по тревоге уборщицы отмыли все до скрипа, заменили постельное белье, матрас и даже ковер. Ничего больше не напоминало о той ужасной картине, что открылась глазам Нинель часом ранее. Она глянула на стоящие на каминной полке часы: точнее, уже двумя часами.
– Вы звонили в больницу? Они его… довезли? – Голос у нее дрогнул.
Стоящий у окна Аржанов поморщился.
– Да, все в порядке. Врачи сказали, что Артема отравили крысиным ядом, и если бы не вовремя сделанное промывание желудка, то смертельного исхода было бы не миновать. А так обошлось. Его жизни ничего не угрожает.
У Нинель мелко-мелко задрожала щека. Аржанов посмотрел на нее.
– Нина, вы понимаете, что спасли ему жизнь?
– Меня Нинель зовут, – зачем-то уточнила она.
Как будто это что-то меняло. Артема Быстрова отравили крысиным ядом. Пока она воображала, как все будет, когда он откроет дверь в ее комнату, он умирал и совсем умер бы, если бы она не услышала, как он стонет. Крысиным ядом? Но кто? И как?
– Я вызвал полицию, – снова заговорил Аржанов. – На базе опять чуть не произошло убийство. Мне это не нравится. Я велел всех разбудить и собрать в столовой. Нинель, вы можете идти?
Нинель вяло кивнула. Конечно, она может идти, это же не ее травили крысиным ядом. Пройдя в свою комнату, она стащила халат, снова натянула джинсы и свитер прямо на голое и влажное тело, скинула полотенце, собрала рассыпавшиеся по плечам мокрые волосы в хвост. Какая разница, как она выглядит, если лучший мужчина на земле сейчас ее не увидит, потому что лежит на больничной койке.
Она вышла обратно, к поджидавшим ее Аржанову и его жене. Злата смотрела с тревогой, но Александр Федорович качнул головой, мол, не бойся, все в порядке. Они спустились по лестнице и снова оказались в столовой, где уже собрались все остальные. Кроме участников ужина и официанток Нинель увидела Матвея, а также двух горничных и администратора. Ну да. Яд мог быть подсыпан во что угодно.
Хотя нет. Как раз во что угодно его подсыпать не могли, иначе отравились бы и другие люди. Они же все ели одинаковую еду, лежащую в общих тарелках. Так, думай, Нинель, думай. Если отрава предназначалась конкретно Докучаеву, то и подать ему ее должны были персонально, чтобы исключить возможную ошибку. Какое блюдо было на ужине порционным?
Не вальдшнепы, лежащие в общем блюде. Не запеченный картофель, который тоже каждый накладывал сам из общей миски. Не мясное ассорти, нет. Оливье! Оливье с рябчиком – салат каждому принесли на отдельной тарелке, выложенный красивой горкой и украшенный черной икрой.
Так-так-так. Получается, что Докучаева отравил Матвей? Он же готовил салат и смешивал все ингредиенты. А яд мог добавить потом, когда разделил все по порциям. Непосредственно перед подачей. Как? Например, положив что-то из отдельной банки.
Мысли Нинель бежали стройно и четко, как лесные лани. Ей казалось, что окружающим слышен их мерный топот. Рябчики и язык отравлены быть не могли. Злосчастная соя кабуль, сиречь соус для заправки салата тоже. Яйца, огурцы, салат, икру тоже вычеркиваем. Остаются пикули и каперсы. Каперсы! Банка, которая чудом не прилетела ей в голову, скорее всего, так и лежит под розовым кустом. И почему Нинель сразу не пришло в голову, что ее выбросили не просто так?
Она повернулась на сто восемьдесят градусов и бросилась вон из комнаты.
– Нинель, вы куда? – закричал ей вслед Аржанов, но она даже не обернулась.
Измазанная землей банка с каперсами лежала там же. Ну да, убийца избавился от нее не для того, чтобы позже забрать. Понимал: после того, как обнаружат тело Артема Павловича, в дом понаедет полиция, возможен обыск в комнатах. А под кустом никто искать не станет. Просто Нинель оказалась там, где никто не ходит, не вовремя.
Думать про шефа как про «тело» было совершенно невыносимо. Нинель подышала сквозь стиснутые зубы. Шеф жив. Это она его спасла. Хотела поднять банку, но вовремя вспомнила про отпечатки пальцев. Хотя она уже брала ее в руки. Вот балда! Если бы полиция все-таки обнаружила этот вещдок, то отпечатки пальцев Нинель Быстровой указывали бы на нее. Дурная привычка хватать все, что валяется под ногами!