ведьма!
– Тогда котел ищи! – подсказала я.
– Какой еще котел?
– Большой. В котором она нас сварит!
– Ищи свои рецепты лучше, – заворчала Ксюша и осторожно взяла веретено в руки. – Это же чтобы прясть!
– Или пасть мертвецким сном, как в «Спящей красавице», – кивнула я, озираясь в поисках чемодана.
Наконец я нашла его. Пыли на кожаной поверхности было заметно меньше, чем на остальных предметах. Два ржавых замка не были закрыты, и я осторожно приподняла крышку.
Ксюша подошла и наклонилась над содержимым, тут же громко чихнув. Из чемодана на нас смотрел ворох старых тетрадей и книг. Не без труда я нашла среди них то, что искала: подборку рецептов на пожелтевших страницах. Чернила кое-где выцвели, но все же еще читались. Свет одинокой электрической лампочки пришелся сейчас как нельзя кстати.
– Фотографируй, – кивнула подруга на тетрадь в моих руках.
– Нужный рецепт не вижу.
– Значит, спускаемся, посмотришь при нормальном освещении.
Ей явно не терпелось покинуть чердак. Я бы с удовольствием здесь задержалась, чтобы рассмотреть старую утварь, но спорить не решилась.
Ирина Юрьевна разливала по тарелкам ароматный сливочный суп, а мы с Ксюшей топтались возле работы, над которой она всего несколько мгновений назад трудилась в гостиной.
– Странно, – прошептала подруга.
– Что именно?
– Чего это ей вздумалось наш дом изобразить?
– А по-моему, он довольно живописно смотрится на холсте. Сугробы, темное небо…
– Если она рассчитывает, что я, как Валентин Александрович, поведусь и выкуплю эту мазню, пусть знает: не на ту напала!
Я промолчала. Мне картина очень нравилась, и, признаться, я сама успела задуматься над ее приобретением.
Карельская уха оказалась невероятно вкусной, а хозяйка гостеприимной. Ирина Юрьевна напоила нас чаем с вареньем из морошки.
– Вкус детства, – не без удовольствия заметила подруга, уплетая одну ложку за другой.
После обеда я попросила хозяйку дать мне лист бумаги и ручку. Рецепт мне почему-то хотелось именно переписать от руки, а не сфотографировать на свой смартфон. Ирина Юрьевна с пониманием отнеслась к моей просьбе, а выдав все необходимое, извинилась и отправилась в комнату продолжать работу над картиной.
Я начала переписывать рецепт, который обнаружился на одной из последних страниц.
– Читай вслух, что ли, – со скучающим видом попросила подруга.
И я принялась, не торопясь, зачитывать то, что значилось на потрепанной странице тетради:
«Калакукко.
Муки ржаной взять три стакана.
Пшеничной муки – один стакан.
Рыбка ряпушка или форель – четыре горсти.
Сало – две горсти.
Масло – три ложки.
Воды, масла и соли в муку добавить, тесто вымесить, да на час оставить.
Тонко раскатать и рыбу выложить, от кишок очистить.
Сверху сало рубленое добавить.
Тонкой лепешкой из теста накрыть.
В печи томить несколько часов».
– Не так уж и сложно, – заключила Ксюша, дослушав рецепт.
– Можем попробовать, – предложила я.
– А рыбу где возьмем?
– Может, рыбаки на днях пожалуют.
Мы собрались домой, я уже встала, чтобы попрощаться с хозяйкой, которая все еще находилась в комнате за мольбертом, когда вспомнила, что тетрадь, должно быть, надо вернуть на чердак.
Недолго думая я отправилась в сени и залезла на чердак. Открыла чемодан и, прежде чем положить тетрадь на место, зачем-то решила снова взглянуть на рецепт и все-таки для верности его сфотографировать. Я достала телефон, сделала снимок и на всякий случай проверила, нет ли еще чего-то важного на следующей странице. На оборотной стороне листа я, к своему удивлению, обнаружила следующую запись: «Муку в доме Миккоевых взять, с севера восьмая половица». Заметка меня удивила, и я сделала снимок и этой страницы.
Только когда мы вернулись в дом к подруге, я протянула ей телефон с фотографией.
– Что это?
– Было записано на обороте рецепта.
Ксюша выхватила из моих рук телефон и с жадностью стала рассматривать снимок.
– Ты их знаешь? – догадалась я.
– Миккоева – это девичья фамилия моей бабушки.
Я присвистнула.
– Они что, мукой промышляли?
Подруга посмотрела на меня как на полоумную, и я замолчала.
– Странно это все…
– Может быть, рецепт кто-то из вашей семьи хозяевам одиннадцатого дома дал?
– Да говорю же тебе, никто у нас никакую калакукко не готовил никогда.
– Забыли со временем об этом блюде, возможно.
– Но половицу надо проверить, – деловито произнесла подруга. – Солнце у нас где встает? Ага… Запад, восток… Север там. – Она словно забыла обо мне.
Ксюша опустилась на четвереньки, отсчитала восьмую половицу и попросила:
– Можешь из-за печки ящик с инструментом принести?
– Ты серьезно?
– Вполне.
Снять старую половицу оказалось делом непростым и заняло больше часа. Впрочем, охваченные любопытством, мы и не заметили, как он пролетел. Наконец доска поддалась. Ксюша взялась за нее с таким рвением, что я на секунду побоялась, что старая древесина ее натиска не выдержит.
Наконец доска была отложена в сторону. Среди пыли и грязи, копившейся тут десятилетиями, мы увидели черную пуговицу, обрезки бумаги и калакукко. Из углубления в полу на нас смотрел настоящий карельский пирог, покрытый плотным слоем грязи.
– Вот те на… – разинула рот Ксюха.
– Пекли у вас калакукко, оказывается.
– И прятали?
– Ну, времена разные были, голодные в том числе.
– Тебе не кажется, что рыба успела бы протухнуть?
Мы еще долго строили догадки. Затем осторожно извлекли пирог и принялись по очереди крутить в руках твердую, как камень, выпечку, неизвестно когда приготовленную.
– Странно, что мыши не съели, – удивилась я.
– Может, обработали чем-то?
– Не знаю, – задумалась подруга и передала калакукко мне в руки.
Сперва я подумала, что мне показалось, но все-таки я решила как следует потрясти пирог.
– Слышишь? – спросила я. – Там что-то есть.
– Начинка, – невесело хохотнула Ксюша.
До начинки мы решили добраться любой ценой. Подруга принесла откуда-то пилу, а я предложила замочить Калакукко в горячей воде. Способы мы попробовали разные, даже бросали несчастное хлебобулочное изделие об пол. В итоге после долгой отмочки и остервенелой работы пилой моей подруги мы своей цели добились. Добились и ахнули. Прямо в пироге лежало самое настоящее золото: монеты, броши, цепочки и перстни с камнями.
Мы переглянулись, не в силах вымолвить ни слова.
– Откуда это? – обратилась ко мне Ксюша.
– Так это ваш дом, – напомнила я.
– Да, но жили родственники не особенно богато, насколько мне известно.
– Поговорить бы с твоими родителями.
– Это точно, только вот связи нет, – напомнила она.
– Может, в город вернемся? – предложила я.
– Лучше к Тухкиным сходим картиной полюбоваться.
Я быстро поняла, что целью нашего визита будет не живопись. Бегло оценив работу Ирины Юрьевны и выпив чай одним глотком, Ксюша задала тревоживший ее вопрос:
– Валентин Александрович, а вы что о прежних хозяевах одиннадцатого дома знаете?
– С Савелием Бороевым я в одной школе учился. Мать его там учительницей работала. Грамоту нам преподавала. Отец рыбачил. Дом-то отцу Савелия от родителей достался.
– А они что? Тоже рыбачили?
– Да все так или иначе рыбачили. Но за Иваном Бороевым плохая молва ходила.
– Это какая?
– Была у нас тут деревня одна. Семозеро называлась. Тебе, Ксения, может, родители рассказывали?
– Это которая сгорела? – догадалась я, вспомнив, откуда родом Ирина Юрьевна.
– Она самая.
– И что?
– Большое поселение было, полторы тысячи человек там проживало. Приторговывал Иван в этой деревне, да так удачно, что жила семья очень неплохо. А вот чем торговали – никто не знал, только небылицы всякие наш народ выдумывал. Ну а теперь уж никто не расскажет. Нет деревни-то…
– А что люди-то говорили? – нетерпеливо спросила Ксюша.
– Да всякое, – махнул рукой сосед. – Будто и вовсе не предметами какими промышлял, а услугами.
– А что он такого умел, что жители Семозера не могли? – удивилась я.
– Уж не знаю, правда ли… За что купил, за то и продаю. Слухи ходили, будто Иван колдуном был. Как по мне, так это небылицы. Сами знаете, как бывает: если человек хорошо живет, народ думает, что без дьявольщины там не обходится.
– И что он… наколдовывал? – с трудом сформулировала я вопрос.
– А кто его знает. Я вообще в эту чепуху не верю. Только рассказывали, что. с появлением там Ивана те бабы, что годами родить не могли, вдруг потомство производить начали.
– Ха, – усмехнулась Ксюша. – Тоже мне дьявольское вмешательство!
– Вот и я так думаю.
– Ну а более приземленные версии были? – осторожно поинтересовалась я.
– В Петрозаводске после революции большие проблемы с отоплением возникли. Горсовет с поставкой дров не справлялся, и были они тогда на вес золота. Дед мой говаривал, что тогда дерево в городе в буквальном смысле на золото выменивали. Ну а у нас тут этого добра, сами знаете… – Валентин Александрович кивком указал за окно, на стоявшую во дворе вековую сосну.
– А почему бы здесь, в Мяндусельге лес не валить? – задала резонный вопрос подруга.
– Так кто ж даст! Бороевых бы отсюда вмиг выжили. Своего бы никто не отдал. Каждое деревце, каждая брусничная полянка в лесу – это же наше, родное.
– Согласна, – живо откликнулась Ксюша.
Я вспомнила, что подруга рассказывала мне о том, что с бабушкой они всегда собирали ягоды специальными совками, которые мастерил их дед.
Мы еще немного поболтали о том о сем и откланялись.
– Что скажешь? – выжидательно посмотрела на меня Ксюха, когда мы оказались на улице.
– Скажу, что мы на лыжах собирались побегать.
– Не занудствуй, – попросила она.
– Как по мне, история с вырубкой леса – вполне себе жизнеспособна. Сам Валентин Александрович сказал, что дрова тогда буквально на золото выменивали.