– Дядя Вадим, можно взять у тебя кувалду? Ту, которая в кладовке?
– Зачем тебе?
– Да надо. – Макс был не мастер придумывать поводы.
Но это и не потребовалось. Теперь увесистый молот болтался у него за спиной в большом рюкзаке.
Почти всю дорогу они молчали, едва перекинувшись парой слов.
Огромная, выложенная камнем яма в земле показалась уютной, как будто их тут кто-то ждал и был рад, что они наконец появились. Женя зажег лампу и аккуратно поставил ее на пол, точно на середину, как в прошлый раз.
– Черт, я забыл! Нам нужен жертвенник!
– Что?
– Ну, алтарь для жертвоприношения. Камень какой-нибудь.
Макс и Женя, пыхтя, с трудом вытащили из верхнего края кладки большой плоский камень и тяжело уронили его на песчаный пол.
– Пойдет?
Алтарь поместили рядом с лампой. Рома вытащил из плоской широкой сумки, в которой когда-то его мама студенткой носила свои картины, четыре маски и раздал друзьям.
– Вот, держите.
– Круто!
– Жесть!
Они надели личины. Освещенные голубоватым светом маски выглядели странно живыми и неживыми одновременно: словно духи древних, давно исчезнувших с планеты зверей вернулись и собрались здесь, в подземелье. Другой Волк, другой Лис, другой Филин, другой Медведь, ничего общего не имевшие с теми, что бегали и летали в лесах. Человеческие глаза блестели в прорезях, как зрачки.
Даниил включил планшет и поставил его на каменную полку. Массивная фигура Мамочки повисла в черном пространстве экрана, выйдя из пустоты. Серебристый огрызок яблока на кромке планшета сиял у нее над головой, как причудливая корона.
– Нужно решить, кто будет шаманом.
– Я грибы есть не буду.
– А я бы съел!
– А это что значит?
– Должен быть кто-то один, кто будет передавать просьбы от всех, – объяснил Даниил. – Как бы представитель. Нужно будет повторять Мамочке все, что мы скажем.
– Давай я, – сказал Рома.
– Тогда держи, – Даниил протянул Роме листок бумаги. – Я тут текст доработал немного, но главное осталось без изменений.
Все сели на свои места: Рома и Даниил по обе стороны от Мамочки, Женя и Макс – ближе к лестнице.
– Готовы? Начинаем.
Сердце билось в груди так, что казалось – стук идет откуда-то снизу, снаружи, извне.
Рома взял листок и громко начал читать:
– Мы пришли к тебе, благодатная Мать, поклониться смиренно и славу воздать! Я, Волк!
– Я, Лис!
– Я, Филин!
– Я, Медведь!
– Прими славословие и песнопения в честь твоего от сна пробуждения!
– Филин, Медведь, начинайте, – шепнул Лис.
Раздались низкие, ухающие звуки и гулкие, ритмичные шлепки.
Уммм-уммм-умм-умм, уммм-уммм-умм-умм…
– Теперь главная песня, – подсказал Лис.
Волк кивнул и начал:
– Слава тебе, о великая Мать!
– Дай нам тебя за жопу обнять!
Теперь никто не смеялся. Древние звери не умеют смеяться.
– К сиськам твоим дружно мы припадем…
– Желаний любых исполнения ждем!
Уммм-уммм-умм-умм, уммм-уммм-умм-умм…
– А сейчас время жертвы…
Филин расстегнул сумку, вынул оттуда что-то белое, продолговатое и осторожно положил на камень.
– Бля, – сказал Медведь.
– Зашибись, – недовольно прорычал Волк.
На камне, ярко освещенном лампой, как актриса на сцене, лежала голая кукла с длинными черными волосами, огромными накрашенными глазами, выпяченными губами и торчащими грудями без сосков. Длинные тонкие руки и ноги куклы были аккуратно связаны тонкими веревками.
– Вообще-то, в жертву нужно приносить что-то ценное, – заметил Лис.
– Это ценное, – заверил Филин. – Очень, очень ценное!
…Так оно и было. Куклу эту он стащил у сестры года два назад: она и не искала особо, выйдя из возраста, когда девочкам интересны куклы. Он немедленно раздел ее и стал играть: кукла была его пленницей, рабыней, с которой можно было делать все что пожелаешь, а она только умоляла о пощаде и обещала быть покорной. Пленница содержалась в тайнике под нижним ящиком письменного стола, а когда мать и сестра уходили из дома, извлекалась из своего заточения для развлечения господина: в грудь и между ног ей втыкались длинные канцелярские кнопки, по круглой заднице хлестала плеть из переплетенной проволоки, а еще ее можно было вешать, топить, а после всего этого кончать на лицо, заливая густым и белым распахнутые глаза, грудь и пухлые губы. Правда, последнее время кукла редко покидала тюрьму под столом: у хозяина появились другие игрушки, но все равно – она была ценной. И похожей на человека.
– Ладно, делаем, – решил Волк и продолжил читать нараспев.
– Щедрую жертву от нас ты прими!
– Будем тебе мы вечно верны!
– Гимн тебе этот сейчас допоем…
– Голову жертве тотчас разобьем!
Медведь встал и передал Волку молот для первого удара. Тот с натугой поднял тяжелую кувалду и с размаху опустил на пластиковую голову куклы.
– Черт!
Пластик спружинил, и молот откинуло назад так, что железо врезалось в камень стены.
– Филин, твою мать!..
– Спокойнее! Просто не так сильно, дай я…
Лис вцепился тонкими лапами в массивную деревянную рукоять, приподнял молот и опустил его вниз, стараясь плотно прижать. На этот раз получилось удачнее: голова сплющилась, волосы расползлись по алтарю, как щупальца раздавленной медузы.
– Давай, Филин! Покажи класс!
После третьего удара пластик треснул, так что глаза жертвы уставились вверх и вниз, а лицо стало похоже на египетский рисунок. Медведь ухнул и с грохотом вдарил по жертвеннику – брызнула каменная крошка, а пластиковая голова оторвалась от тела.
Все тяжело дышали.
– Все. Теперь желания. В том же порядке, как и прошлый раз.
– Лис, начинай, ты первый.
Тот замялся.
– Ну? Ты что?
Глубокий вздох.
– Хочу, чтобы Лиля Скворцова обратила на меня внимание!
Филин хрюкнул под маской.
– Ну и желание! Хоть бы за сиськи потрогать загадал!
– Нет. Не за сиськи. Я хочу, чтобы Лиля Скворцова обратила на меня внимание.
…На самом деле Даниил хотел, разумеется, пощупать выдающуюся грудь Лили. Да и не только грудь, если уж на то пошло. Но ему представлялось, что это не главное, что это должно быть следствием чего-то другого, более важного. Например, ее восхищения. Или, как это называется в старых романах, благосклонности. Если и можно было загадать Мамочке желание более невероятное, то Лис его не знал. Уже почти год каждый вечер он заходил на страницу Лили в социальной сети, чтобы нажать на значок «сердечко» под каждой фотографией, с тоской понимая, что он двадцать четвертый… тридцать пятый… восемнадцатый… а в случае с изображением Лили, выходящей из бассейна в крошечном красном купальнике, который как будто растворялся на ее блестящей от воды груди и покатых бедрах, – так и вовсе девяносто второй. Он ставил «лайк» под каждой ее записью на стене, понимая, что это глупо, но все-таки ждал, что однажды она подойдет к нему на перемене и скажет: «О, это ты тот парень, которому понравились стихи у меня на стене? Как мило, спасибо!» Он вешал свою куртку рядом с ее пальто в школьном гардеробе, ждал, когда у нее закончатся уроки, следил, чтобы войти вместе с ней в раздевалку и там, между плотных мягких рядов висящей одежды, пройти совсем рядом, даже иногда чуть касаясь, и втянуть ноздрями ее сладкий, томный, тревожащий аромат, похожий на смесь молока и меда. Лиля смотрела на него, улыбалась, говорила: «Проходи, мальчик», и он протискивался мимо нее, а великолепная грудь маячила на уровне его очков, потому что Лиля Скворцова была на три года старше и на голову выше. Иногда Даниил представлял себе, очень живо, как она однажды придвинется ближе, навалившись мягкой тяжестью, и прошепчет что-то, и прижмется плотнее… но потом чувствовал такое сильное возбуждение, что ему становилось стыдно за эти мысли, и он снова открывал ее страницу и бесконечно кликал мышкой. «О, так это тебе понравилась моя фотография?..»
– Как скажешь.
Волк простер руки к Мамочке, парящей в потусторонней пустоте, и произнес:
– Пусть на Лиса обратит внимание Лиля Скворцова!
«Ну, и за сиськи тоже можно», – подумал Лис неожиданно для себя и услышал: «Да, молодец!»
Низкий женский голос прозвучал в голове так отчетливо, что он вздрогнул и оглянулся по сторонам. Если бы маски могли менять цвет, то в этот момент рыжий Лес превратился бы в бледно-серого.
Тем временем Волк вздохнул и, четко выговаривая слова, произнес:
– Пусть исчезнет мой дед, и мы с мамой будем жить вдвоем!
«Что значит исчезнет? – вкрадчиво спросил женский голос в голове Волка. – Ты же хочешь, чтобы он умер, да? Чтобы сдох, как собака? Ну, смелее!»
Волк не стал вздрагивать и крутить головой. Чего-то в этом роде он ждал.
«Да, я хочу, чтобы он умер».
Экран планшета мигнул и на мгновение потускнел.
– Ты что, зарядить забыл?
– Нет, все в порядке вроде было…
– Филин, твоя очередь!
…В четверг вечером мама и сестра сидели на кухне. Из коридора он услышал их смех и слова матери:
– Только проговориться не вздумай, что я тут тебе рассказываю…
Когда он вошел, обе замолчали, только смотрели на него насмешливо и вызывающе, как на маленького, которому еще рано знать то веселое, что они обсуждают. На столе перед ними стояла бутылка и два широких бокала. Пахло алкогольным и сладким, а еще теми резкими мужскими духами, которые он так ненавидел. Он сделал себе бутерброд и ушел в комнату, слыша из-за стены взрывы смеха и громкий шепот. Защелкнул задвижку и, чтобы заглушить звуки, надел наушники. «Mom&son», «sister brother love».
– Я хочу, – тщательно подбирая слова, сказал Филин, – чтобы мама перестала встречаться с тем, с кем встречается сейчас. У меня все.
Никто не издал ни звука. Волк негромко, будто чего-то стесняясь, повторил слова Филина, протянув руки к Мамочке, а тот вдруг добавил, словно обращаясь к кому-то: