а юге, и средства из бюджета на организацию филиала. Так-то вот.
Повисло молчание. По улице проехала, воя сиреной, карета «Скорой помощи».
– Знаете, у меня сын есть, – сказал Сизых. – Ему сейчас пятнадцать. Хороший парень, умный. И вот он в последнее время взялся со мной все время спорить, причем на тему истории, представляете? Пятнадцатилетний пацан с кандидатом наук. Конечно, нельзя быть экспертом во всем, историческая наука многообразна, но есть какие-то вещи… ну, общеизвестные, очевидные. А он спорит, особенно на тему новейшей истории: русская революция, Великая Отечественная война, история СССР – и так убедительно, сыплет цифрами, фактами, я даже сомневаться начал в некоторых вопросах, как бывает, когда сто раз подряд видишь неправильно написанное слово и уже думаешь, что, может, оно так и верно. Я спрашиваю его: сын, а откуда ты берешь такие сведения? А он так, высокомерно: из социальной сети, разумеется. Мол, ты, папа, от жизни совсем отстал. Я подумал, может быть, и правда отстал. Покажи, говорю, свои источники. Думал, он мне ссылки даст на какие-то новые исследования, статьи, а он, представляете, показывает мне картинки. Вот просто картинки с подписями: типа, столько и столько погибло, а столько казнено, а столько разрушено… И везде цифры, причем с претензией на точность, и даже указания на исходные данные, как правило, материалы каких-то несуществующих архивов или исследовательских институтов. Чушь дикая, даже не чушь – какая-то злобная, неприятная ахинея. Именно злобная, понимаете? Но для подростка выглядит убедительно. Вот так и с этим раскопом: выглядит убедительно только для тех, кто по каким-то причинам позволяет себя убедить. Ну и для детей, быть может. А так – просто яма в земле, большая песочница, не более того.
«И в песочнице этой кто-то играет», – подумал Аркадий Леонидович, а вслух сказал:
– Ну а вы-то что, Гавриил? Вы же понимаете это все. Не пытались кому-то сказать, написать, просигнализировать?
Сизых посмотрел неприязненно.
– Я, конечно, не знаю, почему ученый из петербургского университета переезжает в Северосумск, чтобы работать учителем. Может, у вас там в больших городах мода такая. А я в музее уже двадцать лет. Старший научный сотрудник. Занимаюсь исследованиями, публикуюсь. И оказаться перед необходимостью трудоустраиваться в школу не хочу.
Он выбросил окурок, взялся за ручку двери и произнес:
– Если что, этого разговора вообще не было. Это я вам как коллега коллеге, понимаете? Накипело просто.
– Понимаю, – заверил Аркадий Леонидович. – Не беспокойтесь.
– Прощайте.
И Сизых ушел, не заметив протянутой руки.
Аркадий Леонидович поднял воротник пальто и отправился на поиски места, где можно выпить кофе и поразмыслить.
Кофе был горячим и горьким, столик липким, за грязным окном, покрытым испариной дождя, шумел унылый проспект. В тонкостях бизнес-стратегий и финансовой деятельности Аркадий Леонидович не разбирался, интересы всех участников дела ему были не вполне ясны, но цепочка событий выстраивалась во вполне внятную логическую линию. На стройплощадке «Лиги» роют фальшивое капище – вероятно, силами той самой бригады, что работала там в ту ночь. Для правдоподобия кидают на дно несколько заблаговременно позаимствованных из музея археологических артефактов. Жена губернатора, по каким-то причинам заинтересованная в создании этой подделки, сообщает о предстоящей находке своей подруге Львовой, которая обеспечивает первичную огласку и таким образом не дает сразу закопать яму, как, несомненно, поступил бы Трок. В итоге археологическая группа получает премии, директор музея Трипольский – финансирование филиала и, в качестве бонуса, громкое археологическое открытие в копилку своих научных достижений. Команда независимых экспертов после разговора с тем же Трипольским очень быстро перестает быть независимой, пишет нужное заключение и в прекрасном расположении духа возвращается в Петербург. В проигрыше только Трок, у которого остановился многомиллиардный проект, и город Северосумск, сотрясаемый невиданными доселе трагическими событиями.
Но если капище – фальшивка, то в чем причина смертей, катастроф, насилия, страха и ощущения присутствия зла? Кто принес в жертву куклу, размозжив ей голову на жертвенном камне?..
Две истории явно не пересекались друг с другом. Впрочем, об этом еще будет время подумать. Сейчас нужно доделать другое дело.
Сначала Аркадий Леонидович хотел сразу позвонить Троку и рассказать то, о чем узнал от обиженного судьбой старшего научного сотрудника Сизых. Но потом решил сделать иначе. Последний удар он нанесет сам, а там уже пусть в дело вступает Петр Маркович.
На звонок в приемную Комитета по охране памятников истории и культуры ответил приятный женский голос.
– Добрый день, – поздоровался Аркадий Леонидович. – Я бы хотел записаться на прием к председателю комитета. Если можно, сегодня.
– К сожалению, сегодня Виталий Александрович не принимает, – ответила девушка. – Я могу записать на завтра, с трех до пяти часов. По какому вопросу вы хотите переговорить?
– По поводу взятого под охрану археологического объекта в Северосумске. Вы, наверное, слышали – культовая постройка эпохи неолита. У меня есть чрезвычайно важная информация: дело в том, что произошла ошибка, и я склонен полагать…
– Как вас представить? – перебила его секретарша.
– Майзель Аркадий Леонидович. Кандидат исторических наук.
– Хорошо, я записала вас на прием в пятнадцать сорок пять, на завтра, в пятницу, девятого октября.
Теперь оставалось найти, где переночевать. Не самая простая задача, если учесть, что города он не знал, а денег было в обрез.
К вечеру Аркадий Леонидович отыскал на северной окраине города пристанище под названием «Гранд-отель «Элит». Располагался гранд-отель в цокольном этаже хмурого девятиэтажного дома, затерянного среди хаотично застроенного плоского пустыря, а ко входу пришлось спускаться по лестнице, над которой трепетал на ветру небольшой баннер с надписью красным по синему: «Элит. Отель. Сауна».
В номере пахло застоявшимся табачным дымом и водопроводными трубами. Окон как таковых не было, если не считать узкой, похожей на бойницу, застекленной щели под потолком, мимо которой изредка мелькали ботинки случайных прохожих. Зато была довольно сносная кровать, тумбочка, древний телевизор кубической формы и душ – правда, вода шла только холодная и неприятного желтого цвета. Еще имелся стул с протертым и прожженным сигаретами сиденьем, достаточно прочный, чтобы выдержать вес Аркадия Леонидовича, когда тот взобрался на него, придерживаясь рукой за скос бойницы-окна – иначе сигнал мобильной связи было не поймать.
Сначала он позвонил Крупской.
– Слушаю, – сухо ответила она.
С памятного вечера понедельника они больше не разговаривали. При встрече Крупская только кивала и сразу отворачивалась, в беседы не вступала, а информацию о замещениях, если таковая была, предпочитала доводить до него через других преподавателей. Сперва это нервировало, он даже испытывал неловкость, как бывает, если невольно обидишь кого-то, а потом успокоился. В конце концов, так было лучше, чем когда Светлана Николаевна при каждой встрече подхватывала его под руку и норовила прижаться грудью.
– Света, это я. У меня возникли непредвиденные обстоятельства, и я, к огромному сожалению, не смогу выйти завтра на работу. Получится заменить меня кем-нибудь?
– Ну а что мне еще остается делать, – сказала Крупская. – Ты же меня перед фактом поставил. Попробую. Знаешь ведь, какая у нас ситуация.
Аркадию Леонидовичу немедленно стало стыдно.
– Да, я знаю, извини, так получается…
– Я поняла уже. Но часы эти у тебя из табеля вычеркну.
Потом он набрал номер Карины. Ее голос донесся издалека, откуда-то, где было мирно, тепло, тихо, спокойно и очень уютно. Он почувствовал, что очень соскучился – странно, как влияет расстояние на чувства: они не виделись всего один день, а ведь иногда могли не видеться и сутками, но почему-то сейчас, находясь в семидесяти километрах от дома, Аркадий Леонидович ощутил особую, щемящую нежность. Он коротко рассказал о визите в музей, опуская подробности, и предупредил, что вернется лишь завтра вечером.
– А где ты будешь ночевать? – спросила Карина.
– Ты не поверишь, – усмехнулся Аркадий Леонидович, обозревая с высоты стула убогую обстановку крошечного подвального номера, – в «Гранд-отеле «Элит».
– Наверное, шикарное место? – И он услышал, как Карина тихо смеется.
– Роскошное. – Он тоже улыбнулся. – Сейчас приму ванну в джакузи, а потом буду ждать, пока в номер принесут фламбе, трюфеля и шампанское.
– Тогда не стану отвлекать, – отозвалась Карина и добавила неожиданно: – Я люблю тебя.
Аркадий Леонидович оступился и зашатался на стуле, с трудом удержав равновесие.
Слова прозвучали впервые. Они были звонкими, как золото, и сладкими, как леденцы в детстве.
– Я тоже тебя люблю, – выговорил он, пробуя фразу на вкус. Ему показалось, что Карина совсем рядом, и он даже как будто почувствовал тепло дыхания и легкое прикосновение к лицу ее длинных, легких волос. Потом забеспокоился и все же спросил:
– У тебя все в порядке?
– Да, – голос звучал радостно и как-то светло. – У меня все просто прекрасно.
Глава 13
Когда Карина размышляла о чем-то – событиях, людях, явлениях, – она иногда представляла себе, какого они цвета. Впечатления прошедшего дня могли быть, например, цвета пожухлой травы, или грозовых облаков на закате, или глубокого ультрамарина, как океанские волны в хорошую погоду. Страшная трагедия в клубе «Селедка» вспыхивала тревожным синим и голубым, как проблесковые маячки полицейских машин или огни стробоскопов; рабочие смены в интернате, неважно, дневные или ночные, – как правило, цвета топленого молока, в который иногда подмешивались чуть более темные оттенки. Петербург был желтоватого цвета обшарпанных, пропитанных сыростью стен во дворах центра города, Северосумск – усыпляюще серый, как небо над пасмурным морем; их квартира светилась уютно-янтарным, хотя в последнее время цвет этот и потускнел, словно внутри янтаря притаился окаменевший тысячелетия назад доисторический паразит. Люди тоже имели цвета: Леокадия Адольфовна, например, была розовой, с белыми прожилками, как пастила. А. Л. почему-то виделся темно-зеленым, хотя ничего в его облике ассоциации с таким цветом не вызывало: это был цвет густого елового леса в солнечный полдень, когда воздух дрожит от зноя, а из темных глубин под ветками бора тянет холодком и загадками, манящими и немного пугающими одновременно.