Он развернулся и побежал.
Карина проводила взглядом ретировавшегося противника и села прямо на землю, обняв колени и тяжело дыша. Снег сыпался на растрепанные черные волосы и голую кожу. Ее начала бить дрожь. Она повернулась, на четвереньках подползла к лежащему под навалившимся сверху здоровенным громилой Аркадию Леонидовичу. На его приоткрытых губах таяли льдистые снежинки. Из двух длинных шрамов на черепе толчками вытекала кровь, под головой растекалась густая багровая лужа. На левой скуле расплывался кровоподтек, быстро наливавшийся чернотой. Карина прижала пальцы к теплой коже шеи: пульс был тяжелым и редким. Проверила лежащего сверху человека, потом другого, с квадратной красно-синей вмятиной на виске, раскинувшегося в стороне на газоне. Оба дышали, но поверхностно, хрипло, неровно.
– Получилось? – прозвучало у нее за спиной.
В распахнутой двери подъезда стоял высокий паренек из соседней квартиры. Длинный свитер из свалявшейся шерсти свисал почти до колен трикотажных штанов. Взгляд выпуклых глаз со странным выражением восторга и страха блуждал по полю боя.
Карина кивнула, закашлялась и подняла большой палец.
Глава 15
Больше всего Даниила пугало то, как легко они все согласились на очередной ритуал. В этом чувствовалась какая-то мощная, не признающая сопротивления, бесконечно злая, чужая и непостижимая воля. Если свой собственный пятничный жуткий сон еще можно было, пусть и с некоторой натяжкой, счесть обыкновенным кошмаром, навеянным последними переживаниями, то сейчас Даниил понимал: она приходила ко всем. Мамочка так или иначе поговорила с каждым из них и была очень убедительной.
Они попались. Выхода не было. Древние боги злы и ревнивы и никогда не прощают. Им не нравится, когда их предают. Аполлон наслал чуму на войско ахейцев под Троей; Посейдон удавил Лаокоона и сыновей, отправив на свидание с ними чудовищных змей; Сизиф, умудрившийся дважды провести мрачных владык подземелий, где-то за гранью этого мира по сей день вкатывает вверх на гору свой камень; Тантал, усомнившийся во всеведении богов, мучается вечным голодом, жаждой и страхом. А то, что вызвали к жизни они, за одну ночь вернуло обратно своих злосчастных служителей, совсем как мать вновь собирает подле себя вздумавших разбежаться по сторонам малых детей – кого уговорами, а кого и шлепками.
Следы последних явственно были заметны на лице Макса: его всего перекосило от громадных кровоподтеков, на которые Даниилу было страшно смотреть, потому что он представлял себе, как они могли появиться. Ходил Макс медленно, то и дело кряхтя и морщась, и как-то боком. В неуклюжих движениях чувствовались боль и угроза, и Макс был похож на раненого, но от того еще более свирепого медведя. Он мрачно озирался по сторонам, и, когда взгляд его падал на Даниила, тот невольно сжимался: почему-то казалось, что друг сейчас ударит его, просто так, без всякой причины.
С двумя другими Мамочка обошлась без побоев, но выглядели они не менее жутко. Женя будто бы похудел, как сдувшийся шар: толстые щеки втянулись и побледнели, свитер висел как мешок там, где еще на прошлой неделе туго натягивался поверх грузного тела; россыпь прыщей на физиономии из багровой стала лихорадочно-красной, высохла и напоминала теперь торчащие обрывки пурпурных перьев или иголки. Он все время криво ухмылялся, посмеивался неприятными, ухающими смешками, а когда сидел, то чуть раскачивался вперед и назад, бессмысленно таращась перед собой. Рома, напротив, не улыбался вовсе; он был серьезен, сосредоточен, а иногда наклонял голову набок, прислушиваясь к чему-то, и даже кивал в ответ или бормотал что-то невнятное.
«Он же шаман, – понимал Даниил, и по коже бежали мурашки. – Разговаривает с ней».
Впрочем, сам он, видимо, тоже выглядел не очень-то празднично: это стало понятно, когда товарищи, бросив на него быстрые и внимательные взгляды, понимающе отвернулись. Даниил полагал, что справляется, но на перемене зашел в туалет и осторожно заглянул в зеркало; из сумрачного зазеркалья на него уставилась физиономия с взъерошенными рыжими волосами, похожими на шерсть перепуганного зверька, и круглыми затравленными глазами. Веснушки сливались на бледной коже в одно большое бесформенное пятно.
Вот такой компанией они и сошлись в понедельник вечером, после уроков, на четвертом этаже, дождавшись, когда из школы уйдут последние ученики, а преподаватели соберутся в столовой на банкете по случаю Дня учителя. Никто никого ни о чем не спрашивал и ничего не обсуждал. Они просто помолчали немного, а потом Рома сказал:
– В пятницу идем в яму.
Все кивнули. Даниил помедлил, может быть, долю секунды, но потом вспомнил чудовищную рыбную вонь, тьму, сплетенье кошмарных костей на кровати родителей, комки грязных волос, и тоже мотнул головой.
– Делаем все как всегда?
Он подумал, что, если что-то вдруг изменилось, Рома в курсе. Так и оказалось.
– Есть одно новое условие. Кукла больше не прокатит. Мамочке нужна кровь.
Все промолчали, только блестели глаза в тяжелых темно-сиреневых сумерках. За окном, объятые паникой, деревья махали безлистыми ветками. За углом в конце коридора прозвучали и смолкли два голоса и хлопнула дверь.
– В смысле, кровь? – решился уточнить Даниил. – Чья?
– Не волнуйся, – успокоил Рома. – Этот вопрос я решу.
Но стало не спокойнее, а только тревожнее.
– Значит, договорились. Собираемся в пятницу у Макса и идем…
– Нет, пацаны, – откликнулся Макс. Голос был хриплый и чужой. – У меня нельзя сейчас. Просто вам в Слободку лучше пока не соваться, а особенно ходить там вместе со мной.
– Ладно, – согласился Рома и не стал ничего уточнять. – Тогда на остановке автобуса, на Передовиков, там, где обычно садимся.
На том и договорились. Даниил, Женя и Макс ушли, Рома остался ждать маму.
До пятницы оставалось четыре дня.
Ночные кошмары больше не повторялись, но Даниилу все равно было страшно. Вообще, вся жизнь превратилась в сплошное переживание страха. Хуже всего было дома: в квартире оказалось неожиданно много укромных углов, косых отражений, случайных звуков и скрипов; темнота в комнатах кого-то скрывала, тишина походила на маскировочное покрывало, под которым неслышно подбирались все ближе хищные беды. Даниил просыпался теперь каждую ночь: лежал в черном, непроницаемом сумраке и прислушивался к пустому безмолвию; свет не включал – боялся, что лампочка не зажжется, и этого он просто не выдержит. Дважды, осторожно ступая, спускался к родительской спальне и заглядывал в дверь. Из темноты доносилось дыхание, на подушках темнели длинные волосы мамы и едва различимо белел папин профиль. Даниил успокаивался, убеждаясь хотя бы на время, что все обошлось, и возвращался к себе. Наступало утро, и все начиналось сначала: вздрагивать от отражений в зеркалах, от шума воды в трубах, в школе сидеть, уткнувшись носом в тетрадь и учебник, возвращаться домой и со страхом ждать ночи.
Во вторник Рома не пришел в школу. В классе сразу стало легче дышать, причем не только тем, кто его боялся и ненавидел, но не знал, как вести себя с ним и что делать после страшной пятничной драки, но и трем друзьям. Никто ничего не сказал, ни о чем не спрашивал, а Даниил даже не стал писать или звонить другу, чтобы узнать, не случилось ли с ним чего. Елене Сергеевне задавать такой вопрос тоже не хотелось. Может быть, он просто боялся услышать ответ, узнать нечто такое, что сделает совершенно невыносимым груз безысходного страха, повисший у него на плечах.
Но когда в среду на уроки не явился Женя, задавать вопросы все же пришлось: Даниил представил себе, что завтра точно так же исчезнет он сам. Они с Максом, не сговариваясь, отошли на перемене в угол, и Даниил послал два одинаковых сообщения: «Привет! Ты в порядке?» Ответы пришли довольно быстро:
«Да».
«Норм».
– Спроси, планы не меняются? – посоветовал Макс.
«На пятницу все в силе?» – написал Даниил Роме.
«Да, как договаривались».
Оставалось ждать.
Трудности на работе у отца не только не миновали, а, похоже, стали еще тяжелее. Родители возвращались с работы домой еще позже, подолгу засиживались в гостиной, разложив перед собой мобильные телефоны, бумаги, раскрыв ноутбуки, и переговаривались напряженными голосами. До Даниила долетали непонятные слова и обрывки фраз: «вывести активы», «сделаем свою кредиторку», «попробовать обанкротить», то и дело перемежаемые такими выражениями, что за их фантастической грубостью терялся смысл. Отец даже один раз пропустил рабочую встречу с сыном в девять вечера, извинившись, впрочем, и пообещав, что на следующий день посвятит ему не час, как обычно, а два.
Радости от этого Даниил не испытал.
Он понимал, что родителям сейчас не до него, и старался не мешать и не отвлекать их от дел, но страх и тяжесть в груди не давали покоя, и он слонялся неподалеку, стараясь попасться кому-то из них на глаза и услышать вопрос: «С тобой все в порядке, сынок?»
Это сработало. В среду мама действительно заметила подавленное состояние сына, посмотрела внимательно и спросила:
– Ты не заболел? Как себя чувствуешь?
И быстро прижалась губами ко лбу.
– Нет, вроде бы температуры нет. Точно не заболел?
– Все в порядке. – Чтобы ответить, пришлось проглотить ком в горле размером с большое яйцо.
– Ну хорошо. А то я подумала, что ты простыл. Завтра шерстяную жилетку надень под пиджак.
И вернулась в гостиную – к отцу и работе.
В четверг Даниил всерьез взялся за обдумывание новых желаний. Если уж от проведения проклятого ритуала не отвертеться, можно попробовать как-то переиграть Мамочку. Волшебные сказки народов мира оценивали такую возможность как довольно высокую: справились ведь с Румпельштильцхеном, например, или с Тителитури; от злокозненных джиннов тоже случалось успешно избавиться. Впрочем, хватало и обратных примеров, так что к обдумыванию верной стратегии стоило отнестись всерьез. Первое, что приходило в голову, – пожелать, чтобы Мамочка оставила их в покое, раз и навсегда. Но от этой идеи пришлось отказаться: во-первых, такое желание необходимо согласовать со всеми, а Даниил не без оснований подозревал, что ни один из его друзей эту инициативу не поддержит. Он представил себе мрачного Макса, Женю, то и дело хихикающего и косящегося куда-то вбок, серьезного Рому, разговаривающего с невидимым собеседником, и содрогнулся. Даже подходить к ним с таким предложением было боязно. К тому же Мамочка ведь ничего им не обещала: они не выпускали ее из векового заточения в бутылке, не ловили сетью, вымогая исполнение просьб в обмен на свободу; «желаний любых исполнения ждем» – это оставляло ей свободу маневра. Ждали, да не дождались. А в-третьих, просить о таком – значит серьезно рискнуть вызвать ее гнев, а об этом не хотелось и думать.