Он кивал своей фотографии, похожей во тьме на черный прямоугольный провал в пустоту, соглашался, опасаясь противоречить, но понимал при этом, что ничего подобного не сделает. Не будет внезапного нападения, удавки, наволочки, короткой отчаянной схватки, не будет заброшенного цеха или ангара и тошнотворного звука, с которым стальной молоток переламывает пальцы на ногах.
Потому что он скорее сам себе перебил бы все кости и пробил молотком череп, закончив работу безвестных мордоворотов, чем причинил вред Карине. Наверное, все дело было в этих консервных банках, аккуратно составленных в шкафчик. Или в закладке на середине книжки, которую они так и не дочитали. Объяснить себе свою слабость он был не в силах, как и найти выход из ситуации.
Дни проплывали, как забытье.
К вечеру среды буря снова усилилась. Снег обрушился шквалом, мигом занес дороги и тропы, облепил провода, деревья и стены, и в белесой тьме не видно было ни зги: город пропал, провалившись в иную реальность. Вихри кружились на перекрестках, извиваясь и вскидываясь, как демоны в торжествующем танце. В семь часов вечера улицы опустели, отдавшись во власть урагана и до срока наставшей ночи, словно яростная непогода сдвинула временную ось мироздания.
Свет погас. На лестнице распахнулись одна за одной неплотно прикрытые оконные рамы, и ветер ворвался внутрь, разбивая вдребезги стекла и вдувая в сумрак подъезда белые тучи. Аркадий Леонидович задремал, поначалу прислушиваясь к дребезжащему грому, к зловещему торжествующему вою в колодце парадной, а вскоре забылся тонким тревожным сном.
Проснулся он оттого, что в квартире кто-то был. Из двери кухни в коридор падал неровный прямоугольник света. Негромко бубнили голоса. Аркадий Леонидович поднялся с дивана и вышел из комнаты. Страха не было; может быть, потому, что он догадывался, что за гости наведались к нему в этот час.
Они пришли вместе, все шестеро, те, которых он видел. Втиснулись в тесную кухню и ждали, переговариваясь и посмеиваясь, как ожидают друзья задержавшегося где-то товарища, чтобы начать веселье. Несло разрытой землей, гнилью и мертвой горелой плотью.
– Посмотрите-ка, кто явился! – раздался насмешливый голос со старческой хрипотцой. – А я уж хотела сама тебя разбудить! Ну, здравствуй, что ли, мил-человек!
Он остановился на пороге, прислонился плечом к косяку и обвел взглядом кухню. Старая карга Стефания сидела на табурете и ухмылялась, растянув широкий безгубый рот с осколками желтых зубов. Бесформенное обгоревшее тело было покрыто коричнево-красной коркой, из трещин в которой сочился желтеющий жир и проступало алое мясо. Руки и пальцы старухи скрючились, как поджатые когтистые лапы. На второй табуретке у окошка сидела портниха Оксана; побагровевшая, раздувшаяся, будто шар, голова печально покачивалась над обугленным торсом; некогда пышные груди свисали ошметками черной кожи. Рядом с ней стояла высокая стройная женщина, затянутая в мотоциклетный комбинезон; на голове у нее был надет шлем с вдребезги разбитым стеклом, за которым зиял кроваво-черный провал. На краешке подоконника пристроилась Терция, с головы и до пят вся в промокших красным и желтым бинтах, только клок рыжих и жестких, как проволока, волос торчал из дырки в повязке да поблескивали через прорезь в марле холодные, злые глаза. На плите восседала белобрысая Белладонна, сохранившаяся лучше всех: ни ран, ни ожогов, только рот залеплен перемазанным в блевотине скотчем и глаза закатились под лоб, так что только белки таращились бельмами. На краю стола рядом со своей патронессой сидела Лолита: в белой блузке, перепачканной землей и лесным сором, узких брюках и сапогах на высоких шпильках; черные волосы торчали дыбом, сбившись в колтун; она повернула голову к двери и лукаво мигнула единственным оставшимся глазом. Аркадий Леонидович нахмурился.
– Ну и ну, – сказал он. – Чему обязан визитом?
– Ха! Вы только послушайте! – воскликнула Стефания. – Он еще спрашивает!
Она нагнулась вперед, оскалилась и объяснила:
– Неправильно ты живешь, Аркаша. Начатое до конца не довел, дело свое забросил, вот мы и решили тебе, так сказать, напомнить. Освежить, значит, память.
– Сестра наша Лисса, – невнятно прогудела сквозь бинты Терция. – Ей следует быть с нами.
– Карина, – пояснила Лолита. – Ты так ее называешь.
– Сестренки на тебя обижаются, – продолжала Стефания. – Говорят, где справедливость? Она тут живет себе, радуется. А мы-то чем хуже? Да, девки?
– Вот именно!
– Полюбуйся, что ты с нами сделал!
– Мне все кости переломал!
Голоса перебивали друг друга. Женщина в комбинезоне качнула головой в знак согласия. Безгласая Белладонна так старательно закивала, что из-под широкого скотча потекли зеленоватые зловонные струйки.
– Ты же такой принципиальный, – заговорила Оксана. – Помнишь, как я тебя просила не убивать меня? Ты сказал, что оставишь в живых, если признаюсь, а вместо этого удавил. А у меня остался ребенок. Девочка.
– Я, конечно, не в курсе, может, Лисса тебе как женщина нравится, – предположила Лолита, – но неужели больше, чем я?
И высунула распухший язык, вновь подмигнув одним глазом.
– Лисса точно такая, как мы, – сказала Терция. – Ничуть не лучше. Она два года была с нами. Двадцать четыре есбата, не считая праздничных ассамблей. Если взять всю кровь, которой она причащалась со всеми, и весь вытопленный жир, которым она мазалась, как и все, то хватит, чтобы собрать живого младенца. И все это только ради того, чтобы мстить.
– Ага, а я всего четыре месяца в ковене пробыла, и то из-за тебя, дурака! – обиженно надула Лолита синие губы. – А ты меня задушил и избил! Или наоборот, я что-то забыла, в каком точно порядке…
– Мне раздробил пальцы! А я только хотела с долгами рассчитаться!
– Меня ножом резал!
– Ой, девки, хватит. – Стефания сморщилась, и горелая кожа, как черная сажа, посыпалась пылью со лба. – Вы еще легко отделались, меня он заживо сжег, так что не галдите. Не для того мы отгул взяли, чтобы тут жаловаться. Ты чего молчишь-то, Аркаша? Некрасиво как-то: к тебе гости пришли, а ты в молчанку играешь. Ты же мужик разговорчивый: как там, «моего слуха коснулось», да? Ну вот касаюсь я твоего слуха: Карину убей. Мы тебе и помощников нашли уже, вместе оно веселей будет. У каждого, Аркаша, в жизни свое дело. У нас вот свое было, за что и страдаем. А у тебя другое.
– Убей ведьму! – прошипела сквозь бинты Терция.
– Убей ее! – умоляюще проныла Оксана.
– Убей! Убей! – взвизгнула Лолита.
Визг и вопли смешались со стуком и топотом: Белладонна и молчаливая мотоциклистка присоединились к общему гомону, колотя руками по железной плите и стуча каблуками в пол.
– Нет.
Стефания злобно вытаращилась.
– Что значит нет? Или ты больше не Инквизитор?
– Я не знаю, кто я, – медленно ответил он, – но теперь уверен, что Карина больше вам не сестра.
– Почему это?! Глаза разуй, баран тупорылый: на ней наше клеймо!
– Потому что вы уговариваете ее убить.
Он помолчал, чуть нахмурился, вспоминая, и проговорил:
– «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собой: как же устоит царство его?»[3]
– Что он несет? – прошипела Терция.
– Херню всякую, как обычно, – злобно отозвалась Стефания.
Аркадий Леонидович покачал головой.
– Вам пора возвращаться туда, откуда пришли, дамы. Прощайте.
И вышел из кухни.
– Импотент! – понеслось ему вслед.
– Неудачник поганый!
– Слабак!
– Чтоб ты сдох!
Аркадий Леонидович вошел в комнату, лег на диван, проснулся и открыл глаза.
За окном бушевало ненастье. Он протянул руку, взял телефон, посмотрел на экран: 20.57. Интересно, какого дня? Сколько он спал: два часа или, может быть, сутки?
В дверь постучали. Он вздрогнул и прислушался. Стук повторился: вначале отрывистый, осторожный, а потом все сильнее, пока входная дверь не затряслась от частых и сильных ударов.
– Ну, это уж слишком, – пробормотал он, вставая.
Открыл шкаф, достал из злополучной сумки с молотком, маской и скотчем мешочек с освященной травой и воском и надел на шею. За дверью кто-то продолжал отчаянно барабанить.
– Иду, иду! – крикнул он.
Стук стих.
Проходя мимо кухни, бросил быстрый взгляд в темноту: ничего, пусто, тихо, только чуть сдвинуты табуретки и витает слабый, но отчетливый запах гари и гнили – может быть, из-за испортившегося мяса. Аркадий Леонидович подошел к двери и прислушался. В тишине кто-то отчетливо шмыгнул носом. Он повернул ручку замка и удивленно воззрился на гостя: в темноте перед ним стоял Даниил Трок, весь облепленный снегом, который уже начал таять, и капли влаги дрожали на шерстяной шапке, шарфе, куртке и на мокрых стеклах очков. Даниил снова шмыгнул курносым носом, втягивая морозные сопли, шаркнул ногой и сказал:
– Добрый вечер.
Глава 19
«Сбор на Предпортовой, 11, в 22.00. Явка обязательна!»
Сообщение от Ромы пришло в восемь часов вечера. Даниил отвернулся от монитора и посмотрел за окно.
Там, в снежных вихрях, наступал конец света. Даниил вспоминал, что в мифологии какого-то северного народа Апокалипсис представлялся именно так: не гибель всего сущего в бушующем пламени, а постепенное, тихое умирание под бесконечным, усыпляющим снегопадом. Город как будто накрыл белым пологом какой-то дьявольский фокусник, бормочущий там, над тучами, слова заклинания; а потом он сдернет завесу – и под ней останется лишь пустота, голый берег серого моря, песчаные отмели, лес, как тысячи лет назад.
В «единице» после трагической смерти завуча занятия были официально отменены: не осталось ни тех, кто мог бы учить, ни тех, кто хотел бы учиться. Ходили слухи, что школу расформируют, а учащихся перераспределят по другим учебным заведениям. В другое время Даниил бы, наверное, радовался таким неожиданным каникулам, но не сейчас, потому что сидеть дома было еще тоскливее. Отец больше не ходил на работу и не засиживался допоздна с мамой в гостиной, проводя напряженные совещания и пытаясь справиться с навалившимися трудностями: похоже, что все его проблемы действительно кончились, как того и пожелал Даниил, вот только радостно от этого никому не было. Папа целыми днями бесцельно слонялся по дому, как пойманный в клетку лев, еще не смирившийся с неволей, но уже ощущающий собственную обреченность. Он то пропадал в спортзале, то молча сидел перед шахматной доской – не играл, не трогал фигуры, просто глядел на черно-белые клетки невидящим взглядом, а в последние пару дней даже стал смотреть телевизор, чего раньше за ним не водилось. Мама следовала за ним, как тень, бросая тревожные взгляды, словно в любой момент готовая отобрать у него бритву, заряженное ружье или самодельную петлю. Если и раньше Даниил не мог заставить себя подойти к родителям со своими проблемами, то теперь это казалось уже совсем неуместным.