Я устроился как можно удобнее, стерев предварительно пыль носовым платком с сиденья и подлокотников моего кресла. Сев, я еще раз спросил Волвертона, точно ли он намерен продолжать.
– Со всей определенностью, – холодно отвечал он.
Я задул лампу. В воцарившейся тьме поначалу было ровным счетом ничего не видно, но уже через несколько мгновений я начал различать напротив, на том конце стола, согбенную фигуру. Голова сэра Гарольда откинулась, опираясь шеей на плетеную спинку кресла. Рот медленно открылся, являя полный комплект не очень ровных и запятнанных табаком зубов. Глаза его оставались открыты, но выглядели настолько незрячими, что меня даже холод пробрал. Я сидел, глядя на него минут, наверное, сорок пять – а потом заметил, что его дыхание, кажется, остановилось. Признаться, я испугался за жизнь старого джентльмена: вдруг от ужасных воспоминаний – таких для него реальных – с ним приключился сердечный приступ! А потом в этом подвальном сумраке он вдруг принялся источать смутное желтоватое сияние. Я оглянулся на забранные матовым стеклом окна – свет исходил не от них. Всепоглощающий ужас начал охватывать меня. На своем веку я принимал участие в бесчисленных сеансах с самыми прославленными медиумами мира, но ни разу не испытывал ни малейшего страха. А сейчас с меня градом катил пот, и я никак не мог отвести взгляд от странной фигуры напротив.
И вот, глядя на нее, я заметил, как в ноздрях и углах рта постепенно собирается некая молочно-белая, вязкая, слизистая субстанция. Захваченный этим зрелищем, я молча наблюдал, как она бесшумно течет из носа и рта вниз по подбородку. Она тихо светилась собственным, равномерно пульсирующим светом, похожим на то, как если бы вы смотрели на очень далекий фонарь под водой. Также я обратил внимание, что эктоплазма вместо того, чтобы освещать комнату, лишь делала ее еще темнее. Еще совсем недавно отдельные предметы – и прежде всего сломанные стулья под окном – были видны достаточно четко, и вот уже в темноте выделялись только голова и плечи сэра Гарольда, его шея и манишка рубашки да несколько дюймов стола вокруг.
Теперь я уже горько жалел, что затеял все это. На свету, да еще со стаканом шерри в руках, истории о громадных зеленых монстрах выглядят такими очаровательно-нелепыми, но когда свет гаснет, их забавность тает на глазах. Мне не раз случалось видеть, как сеанс срывается, стоит только выключить свет – но я профессионал и к таким вещам должен быть привычен. Однако мне еще никогда, никогда не доводилось ощущать присутствия такого зла – и напряжения, оттого, что грядет нечто ужасное. Наверное, солдат в окопе, с минуты на минуту ждущий начала бомбардировки, чувствует нечто подобное.
Теперь тьма давила на меня вполне осязаемо, как мокрое одеяло, от которого замороженные холодной ночью окна стали сочиться влагой. Видно по-прежнему было одного только сэра Гарольда. Его открытые глаза явно ничего не различали. Казалось, он впал в беспамятство, но руки его на коленях яростно сжимались и разжимались. Он без сомнения бодрствовал, но был почти вне себя от ужаса, заново переживая ту ночь, унесшую несколько жизней и заставившую его навсегда удалиться от общества.
Между тем вязкая субстанция, текущая из его носа и рта, стала скапливаться в пространстве между нами, образуя массивный сгусток. Прямо у меня на глазах он стал обретать шарообразную форму – в страхе и отвращении я глядел на это, отчаянно надеясь, что в итоге получится не голова, и когда убедился, что именно к этому-то все и идет, заметался, стараясь стряхнуть оцепенение, приковывавшее меня к стулу. Теперь я понимал, что история сэра Гарольда была чистой правдой, и что мне нужно сделать все возможное, дабы не допустить повторения тех трагических событий. Возможно, и вам иногда снится, что вы в опасности – не очень понятно, в какой, но непосредственно связанной с тем, что вы смертны – и как ни стараетесь, не можете шевельнуться. Вот такой же физический паралич часто сопутствует психическим феноменам. Именно он случился со мной и, надо полагать, с сэром Гарольдом тоже. Некая сила, не то внутренней, не то внешней природы, приковывала нас к стульям, заставляя беспомощно смотреть, как призрачная тварь медленно вытекает из тела сэра Гарольда – или из его разума – и, не торопясь, обретает форму.
Голова уже была хорошо различима: огромная, раза в два больше человеческой, формой напоминающая дыню. Ее поддерживал столп пульсирующей эктоплазмы, постепенно лепящийся в рудиментарное тело с длинным цилиндрическим корпусом и чем-то вроде длинных, тонких рук и ног. В целом фигура была человекоподобной, но определенно не человеческой, ни по форме, ни по содержанию.
Теперь прямо у нас на глазах возникало лицо. Идеально гладкое, не отмеченное никакими экспрессивными чертами, свойственными существам думающим и чувствующим. Это был точно не призрак в обычном понимании слова и, безусловно, дух – то есть существо, пребывающее на отличном от нашего плане бытия, – но дух, который никогда не был человеческим. Скорее это был элементал – дух из тех, что, возможно, населяли землю до людей… и считали нас узурпаторами.
Невероятным усилием я сумел-таки отодвинуть свой стул чуть-чуть от стола. Ножки взвизгнули по грязному полу, и резкий звук помог мне до некоторой степени стряхнуть тяжелый ступор.
– Сэр Гарольд, – выдавил я, – сэр Гарольд, вы должны двигаться!
Он сделал видимое усилие – руки его поднялись до уровня стола и даже попробовали его оттолкнуть, но тщетно. Он слегка повел плечами и тряхнул кистями, как бы говоря: «Видите, я не могу».
Истекая потом от напряжения, я начал тянуться через стол в надежде достать до лампы и включить ее. Она стояла слишком далеко, и к тому же этим движением я приблизился к твари, которая парила, уже почти полностью сформированная, над столешницей – я отшатнулся и съежился у себя на стуле. Еще несколько секунд, и она отделится от сэра Гарольда и заживет собственной жизнью. Я каким-то образом понимал, что нам нужен свет. Нетвердой рукой я полез в карман и достал спички; разумеется, я уронил несколько штук, прежде чем сумел, наконец, зажечь одну. Спичка вспыхнула, я поднял ее повыше, и комната ненадолго осветилась. Тварь тут же принялась растворяться: уже ясно различимые черты ее расплавились обратно в массу эктоплазмы. Но как только спичка замигала, плотность стала к ней возвращаться. Увы, спички не дадут достаточно света, чтобы ее уничтожить, понял я – они только смогут отсрочить ее полное воплощение. И к тому же их у меня оставалось всего пять или шесть. Как только спичка погасла, я немедленно зажег вторую и с тем же эффектом – они лишь откладывали неизбежное. Я решил поставить на кон всё и поджечь все сразу, вместе с коробкой – за эту более долгую и яркую вспышку я попытаюсь добраться до двери.
Чиркнув спичкой, я сунул ее в коробку, и когда та начала дымиться по углам, прицельно подтолкнул ее под извивающуюся в воздухе фигуру, которая уже знала – если, конечно, обладала хоть каким-то интеллектом – что кто-то здесь работает против нее. Когда остальные спички вспыхнули, я взял ноги в руки, прыгнул, отшвырнув стул, к двери, распахнул ее и кинулся по лестнице вверх. На площадке я заорал во все горло, призывая старика-слугу, который почти сразу же примчался из глубин дома, одетый в ночную сорочку.
– Святые небеса, что случилось сэр? – вопросил он, донельзя потрясенный самим моим явлением посреди ночи и тем ужасом, с которым я звал на помощь.
– Скорее зажигайте лампу и идемте со мной! – велел я.
Он исполнил мое распоряжение с недюжинной для его возраста прытью.
Мы оба ринулись вниз, я – впереди. Лампа в руках слуги еще с лестницы плеснула светом в комнату, я жадно устремил туда взгляд через порог: там было совершенно темно, хотя во мраке я смутно различал силуэт сэра Гарольда, сидящего за столом в той же самой позе. Никакой эктоплазмы нигде не было видно. Я выдохнул с облегчением – кажется, мы победили!
Тут старик, наконец, догнал меня, мы вошли в комнату и водрузили лампу на стол.
Зрелище, представшее нашим глазам, я не забуду никогда. Несмотря на все дальнейшие споры, могу со всей ответственностью заявить: я никогда и не сомневался, что передо мной именно сэр Гарольд… хотя полиция согласилась с этим только ввиду полного отсутствия в комнате того, что еще могло бы им быть.
За столом сидел практически скелет, туго обтянутый кожей; глаза так ввалились внутрь черепа, что совсем исчезли из виду. Одежда сэра Гарольда свободно болталась на этом остове, а руки, которые произвольно шевелились всего несколько минут назад, теперь представляли собой лишенные всякого мяса кости, которые в обычных обстоятельствах могли бы принадлежать только человеку, давно покойному.
Я невольно сделал шаг назад от ужаса и налетел на слугу, который едва слышно бормотал, не в силах отвести глаз от жуткой сцены:
– Этого не может быть, этого просто не может быть…
Демон действительно мог полностью материализоваться, но только ценою жизни сэра Гарольда, питаясь не только его разумом и духом, но и телом тоже. Каждая капля эктоплазмы, истекавшая из сэра Гарольда, была каплей его собственной жизненной силы. Неудивительно, что после первой материализации он превратился в дряхлого старика: одни полученные в ту ночь ранения никак не могли объяснить его стремительный физический упадок. И сейчас, глядя на его останки, я понимал, что эта смерть могла означать только одно: тварь жива!
От осознания, что ужасное существо теперь обрело плоть и находится в одной комнате с нами, меня начало неудержимо трясти. Схватив со стола лампу, я поднял ее повыше, обшаривая взглядом каждую тень по углам подвала. До слуги, видимо, тоже что-то дошло, так как он кинулся к двери.
– Не открывайте! – закричал я. – Вы его выпустите!
Я ошибся.
Чудовище уже стояло в холле, сразу за границей отбрасываемого лампой светового круга. Оно было мраморно-желтого цвета, возможно, сливочного (точнее разглядеть было трудно), с более темными пятнами. Росту в нем было футов восемь или девять; голова – идеально круглая, без ушей; длинные, хилые руки с, кажется, слишком большим количеством суставов и громадными костистыми кистями, по футу в поперечнике. Поразительнее всего были его глаза – огромные дыры по обе стороны темного пятна, предположительно являвшегося носом. Как и говорил сэр Гарольд, они действительно сияли зеленым, тусклой яростной зеленью, источавшей первобытный гнев, снести который не сумел бы никто из людей.