Не успел я раскрыть рот, чтобы позвать слугу, велеть ему не покидать световой круг, как одна из этих паучьих лап выстрелила вперед и схватила его поперек туловища. Старик только ахнул, и тут же чудовище с недвусмысленным хрустом разорвало тело пополам и швырнуло останки в комнату, к моим ногам, где они и остались лежать в быстро расплывающейся луже крови.
Злобно полыхнув на меня глазами, оно начало медленно придвигаться. Я выставил лампу перед собой – сердце у меня так и упало: она была всего наполовину полна, масла хватит от силы на несколько часов. И я знал, что как только лампа начнет угасать, тварь станет приближаться… и приближаться… пока не сможет достать меня этими своими жуткими руками.
Так оно и случилось. Время текло, фитиль моргал; она подходила все ближе. Время от времени она тянулась ко мне, но быстро отшатывалась, так как свет, судя по всему, причинял ей боль. Я сидел на краю стола, с ужасом глядя на пустеющее тулово лампы. В ушах у меня звенело от неестественной тишины, а голова кружилась от уже пережитого ужаса – и того, что еще только ждал меня впереди. А чудовище стояло в коридоре, глазея на меня, и пасть его пялилась в широкой щербатой улыбке.
Наконец, буквально за несколько минут до последнего предсмертного содрогания фитиля, за окнами начал разгораться рассвет, и свет потек в комнату через матовые стекла. Тварь стала отодвигаться обратно в холл, оставив меня наедине с двумя ужасными компаньонами. Понимая, что в холле целый день царит сумрак, я последним усилием стряхнул изнеможение и морок. Иногда судьба в минуту испытаний благословляет нас чем-то вроде второго дыхания. Я схватил стул и что было сил кинул его в окно, потом вскочил на стол, смахнул с подоконника битое стекло и выкарабкался на промерзший двор.
Никогда еще Лондон не выглядел таким чарующим; никогда таким сладким не казался мне воздух. Солнце еще не согрело морозное утро, но даже в ранний этот час люди уже спешили на работу, закутанные в шарфы, ритмично испуская облачка переливающегося пара. Наплевав на свое легкое платье и взмокшую от пота спину, я ринулся на улицу, громко зовя на помощь. Когда она прибыла, я лишился чувств.
Полиция отнеслась к моему рассказу с известным скептицизмом, хотя мой шок и невыразимое состояние двух найденных в подвале трупов определенно говорило в его пользу. Коронер поначалу твердо стоял на том, что, судя по состоянию тела, сэр Гарольд мертв уже много месяцев, но, в конце концов, сдался: кольца были точно его, как и некоторые характерные физические признаки, засвидетельствованные личным врачом покойного – между тем, хозяина дома видели в живых не далее как неделю назад, когда сэр Клайв Мэтьюз, баронет, заезжал к нему поговорить о продаже кое-какой земельной собственности близ Брайтона. Более того, у меня имелось письмо сэра Гарольда, датированное всего парой дней до трагической ночи. Ну, и кроме всего этого, старый слуга, которого звали Томом, оказался разорван в буквальном смысле слова пополам, и ни коронер, ни шеф полиции не сумели выдвинуть теорию, кто и при помощи чего мог бы проделать такое с человеческим телом.
Короче говоря, полиция нехотя пришла к заключению, что «некое неизвестное лицо или лица напали на сэра Гарольда Волвертона и его слугу, Томаса Купера, и убили их по неизвестной причине». На том делу и настал конец.
Но чудовище, живое жизнью злосчастного сэра Гарольда, оставившее жалкую иссохшую оболочку таращиться слепым взором в потолок подвальной комнаты, теперь ушло в город, и, я уверен, в последней волне убийств и увечий повинно именно оно.
Полагаю, гнездом его стал ныне заброшенный Волвертон-хаус. Ускользнуть от полиции, прочесавшей после двойного убийства весь дом, ему, полагаю, труда не составило – оно могло скрыться на чердаке или за обшивкой стен, или даже под землей. Кто знает, какими силами оно обладает, и на что способен его разум?
Волвертон-хаус – весьма лакомый кусок недвижимости и к тому же расположен в превосходном районе, но вокруг него вечно клубятся тревожные слухи, так что, думаю, ему еще долго стоять пустым.
Джон Глэсби. Миф
– Ну, – сказал Митчелл, посасывая трубку и пристально глядя на него через стол. – Что вы об этом думаете? Может оно быть подлинным отчетом о событиях или так, очередная утка?
Вид у Нордхерста был скучающий. Он бросил рукопись на стол, выпрямился, зажег сигарету и уставился в окно, выдыхая дым через нос.
– Некоторое время назад я собирался с вами об этом поговорить, Митчелл, – негромко промолвил он. – Знаю, вы подавали на финансирование, чтобы организовать туда экспедицию. Думаю, вы должны знать, что лично я категорически против всего проекта. У вас, как всегда, собственные взгляды на предмет, твердые и непоколебимые. За два или три последних года вы перекопали все, что у нас есть в библиотеке по этой теме. Я даже не пытался вас остановить – вреда от вас никакого не было, а что-нибудь новенькое вы найти могли. Но это…
Он резко махнул рукой в сторону рукописи.
– …Митчелл, право, я был лучшего о вас мнения.
– Но, сэр, – мягко запротестовал тот, приподняв бровь, – вы же не можете вот так, запросто от всего отмахнуться. Должны же мы, по крайней мере, попытаться изучить вопрос поближе. В конце концов, предания острова Пасхи хотя бы частично известны уже очень давно, с тех самых пор, как Роггевен открыл – или, если угодно, еще раз открыл – его на Пасху 1772 года. Но, насколько мне известно, никому до сих пор не удалось раскрыть тайны древнего культа или религии, которой мы обязаны найденными на острове колоссальными каменными изваяниями…
– Доктор Митчелл, – ядовито оборвал его Нордхерст. – Как заведующий кафедрой археологии могу вас заверить, что обладаю достаточной информацией об острове Пасхи, не трудитесь.
– Я со всем уважением отношусь к этому факту, профессор, – примирительно заявил его собеседник, не в силах отделаться от впечатления, что беседа ни к чему не приведет. – Я ни в коем случае не ставлю под сомнение ваши личные знания и компетентность. Все, чего я прошу, это совсем маленькая экспедиция для проверки фактов, приведенных в этом документе. Я совершенно уверен, что записки дона Фелипе Гонсалеса способны пролить свет на тайны, которыми окутано это место.
– Вздор! – Нордхерст с негодованием встряхнул головой. – Неужели вам не приходило в голову, что, организовав экспедицию на основе таких безосновательных, чтобы не сказать нелепых данных, мы выставим себя на посмешище перед всем университетом?
Он даже вскочил на ноги и отошел к окну, где и встал спиной к посетителю.
– Попробуйте посмотреть на это объективно, Митчелл, – продолжал он, не поворачивая головы. – Понимаю, это может оказаться для вас нелегко, так как вы, возможно, сами того не сознавая, пристрастно относитесь к предмету – но рассудите сами, что у нас есть: всего лишь запись в дневнике некоего испанского капитана, который вторым высадился на остров уже после того, как отплыли голландцы. Судя по всему, они с командой некоторое время пробыли на острове и успели объявить его собственностью испанской короны. За это время семеро человек бесследно исчезли, и никто их больше никогда не видел. На корабли они так и не вернулись. Это все, в чем мы можем быть уверены. Эти люди вполне могли остаться на острове: там предостаточно мест, где можно спрятаться, так что отправленные на поиски товарищи по команде никогда тебя не найдут. Впрочем, куда более достоверной мне представляется версия, что островитяне убили их, а тела спрятали.
– Понятно… – Митчелл выбил трубку в пепельницу и откинулся на спинку кресла. – Правильно ли я понимаю, что добро на экспедицию от руководства можно не ждать?
– Не обязательно. Я всего лишь профессор. Вопрос будет поставлен перед комитетом, который я возглавляю. Последнее слово принадлежит ему. Если комитет выскажется против, но вы будете упорствовать, у вас, я полагаю, всегда остается возможность найти под свою идею какое-то частное финансирование – если, конечно, вы сумеете в достаточной степени заинтересовать потенциального спонсора.
– А вы сами не желали бы выступить в таком качестве, сэр?
Нордхерст поглядел на выражение лица собеседника, и в голосе его прорезались повелительные нотки.
– Я понимаю ваши чувства, доктор Митчелл, и слышу в сказанном некоторый сарказм. Несмотря на то, что в ваши теории я не верю, я все-таки прежде всего археолог… и если мне представится возможность отвлечься на время от исполнения обязанностей здесь, в университете, я буду только рад составить вам компанию – хотя бы ради того, чтобы поприсуствовать при вашем провале.
– А если вам придется поприсутствовать при моем триумфе, сэр?
Митчелл медленно поднялся, вцепился в свою рукопись и стоял теперь, вызывающе глядя на Нордхерста через стол.
– Тогда заниматься этим придется не археологам, а специалистам по колдовству и тому подобным смежным темам – если вы сумеете найти хоть одного.
Митчелл помрачнел, но виду попытался не показать. Он примерно этого и ожидал, еще до того, как пришел к Нордхерсту. У профессора просто нет воображения, сказал себе Митчелл, дальше своих каменюк и черепков из раскопа ничего не видит. Что этот Нордхерст вообще понимает? Месопотамия и долина Тигра – вот его потолок. Цивилизация, которую он, Митчелл, пытается найти, вполне способна соперничать с древними культурами, в которых Нордхерст так хорошо разбирается – пусть между ними и пролегают тысячи миль открытого моря. Ему ничего не стоит настроить комитет так, чтобы они отвергли заявку, а на второе персональное слушание после принятия такого решения можно даже не надеяться.
– Вы полагаете, у меня просто буйное воображение, не так ли, профессор?
Тот проследовал обратно, к столу, и опустился в кресло, затушив сигарету в пепельнице.
– Вам и самому недурно было бы признать, что теория у вас дикая и безосновательная.
Однако не успел Митчелл дойти до двери, как его остановили. Нордхерст элегантно восседал в кресле, полностью владея собой, совершенно уверенный, что однажды принятое решение может быть только правильным и ничто его вовеки не изменит.