спорыш — «увеличивающийся, умножающийся», спорыня — «обилие». Оба этих термина неоднократно встречались в древнерусской литературе применительно к хлебу: «Е хлѣб въ е спори бывше» или «Егуптяне четь и требы кладут Нилу і огневѣ, рекуще: Нилъ плодавець и растителъ класом, огнь творит спорыню, сушить і зрѣетъ»{186}. Стоит отметить, что в последнем случае спорыня упоминается применительно к описанию египетских обычаев, а именно к этой стране славянский переводчик «Хроники» Иоанна Малалы приурочил мифологическое правление Сварога и Дажьбога. Дошедшие до нашего времени фольклорные материалы показывают, что в первую очередь спор связывался с хлебом. Помимо приводившихся выше примеров древнерусской письменности, это следует и из записанных еще в XIX в. В. И. Далем русских поговорок: «Назем спорит урожаю»; «Доспорит ли хлеб до весны?» в значении «станет ли его»; «Рожь спорее пшеницы»; «Спорина против спорины не приходится: ржи десять мер на десятину, а маку — мужичью шапку»{187}. Слова спорынья, спорила, спорость и в современном русском языке означают «успех, удача, выгода, прибыль, прок, рост», а производные от этого же корня спорный, споркий — «выгодный, прибыльный, прочный, успешный; дающий из малого количества много, служащий долго; сытный, питательный»{188}. Весьма показательно, что данный корень оказывается тесно связан и с семантикой числа два: спорыш — «двойчатка»{189}. Очевидно, подобное числовое восприятие этого воплощения изобилия также оказало свое влияние на то, что с посвященным ему праздником и в новой религии оказались связаны именно два новых святых, а не один или три. В. В. Усачева отмечает общеславянское распространение представления о чудодейственной силе спорыньи, равно и как ее внешнее воплощение: «Двойной колос (два и более колосьев на одном стебле: рус. двойчатка, житная матка, спорыш, спорынья, супорыжка, царъ-колос; бел. диал. блызнета, двачкы, спорышики; пол. parka; болг. клас-цар, житна-матка, близнаци, майка на нивата — Странджа) считается воплощением плодоносной силы, обеспечивающей урожай. В поверьях находка двойного колоса сулила счастье, успех в течение семи лет (укр., пол.), для чего его носили за лентой шляпы (верхне-силез.; луж.); девушке предвещала скорое замужество (колос носили при себе, зашив в одежду); парню — женитьбу, замужней женщине — рождение близнецов. В то же самое время у болгар находка двойного колоса предвещала смерть хозяина (Ловеч); в Страндже существовало поверье, что двойной колос мог быть или хорошим, или плохим знаком: если его находили в яровой ржи — это предвещало смерть одного из членов семьи, колос тут же закапывали в землю, если в озимой — это к добру»{190}. Как видим, помимо богатого урожая, двойной колос одновременно мог предвещать бракосочетание, рождение близнецов или смерть. Нельзя не заметить, что в своей совокупности все эти поверья весьма точно соответствуют рассмотренному в исследовании о Дажьбоге мифу об Иване-да-Марье: их гипотетическую близнечность, брак между собой и смерть. Подобное совпадение не является случайным и данные этнографии подтверждают связь между спорышем и главным мужским персонажем купальских песен. На Украине, как отмечает П. П. Чубинский, в ночь на Ивана Купалу искали во ржи два колоса на одном стебле, так называемую «Иванову голову», под ней должна была быть монетка, и считалось, что тот человек, который смог ее обнаружить, сможет отыскать с ее помощью клад{191}. Генетически родственные представления мы видим и у западных соседей украинцев: «Поляки Хелмского воеводства в ночь накануне Ивана Купалы разыскивали в злаковом поле двойной колос, считая, что его корень, похожий на человеческую голову, сделан из чистого серебра и способен осчастливить человека, выкопавшего его»{192}.
Как можно убедиться, различного рода магические манипуляции, связанные со спором, проводились в различных регионах славянского мира преимущественно перед праздниками, посвященными Ивану Купале и Борису и Глебу. Если первый праздник являлся лишь слегка видоизмененным под влиянием христианства языческим празднованием летнего солнцестояния, то и культ первых русских святых не только оказался приурочен к более раннему языческому празднику, но и в самом облике двух братьев отчетливо проступают древние солярные черты, перешедшие на них с двух божественных близнецов-сыновей Солнца, образ которых явно восходит к эпохе индоевропейского единства. Вместе с тем, если не непосредственно к той эпохе, то, во всяком случае, к более позднему периоду балто-славянской общности восходит представление о тесной связи сыновей дневного светила с плодородием и земледелием. В этом нас убеждает одна латышская песня, так описывающая аграрные функции божественных близнецов: «Вместе пришли сыновья Солнца; (вместе) работают, повсюду разбрасывают семена; они принесли золотые плуги, серебряные корзинки для семян»{193}.
Однако до того, как она оказалась связана с земледелием, спорила была связана со скотоводством, следы чего также неоднократно фиксировались этнографами в различных регионах славянского мира в XIX–XX вв. «Приемы симпатической магии, связанные с двойным предметом, — отмечает Н. Н. Тихоницкая, — ярко выступают в скотоводстве с целью увеличения приплода. В Белоруссии верят: если спорыши, двойные колосья, дать съесть овце, то она родит близнецов. На Больше, в Головнице двойной колос дается овцам, чтобы имели близнецов. Такое же поверье существует в Гонлинском районе»{194}. Применительно ко всему восточнославянскому региону такое же поверье констатирует и В. В. Усачева: «Считалось, что двойной колос способствует плодовитости скота: если корова или овца съест его, родится двойня (Брест., Гомел., Витеб), ср. восточнославянский ритуал скармливания спорыша овцам»{195}.
Солярная символикаженских орудий труда и украшений
Обратившись к женским орудиям труда, мы увидим на них не меньшее количество знаков дневного светила, связанных в первую очередь с процессом изготовления одежды. Лен высушивали, выбивали из него семена, мяли его и очищали с помощью трепала, а, если надо было получить более тонкое полотно, дополнительно еще и лощили его специальной щеткой или гребнем. После этого начинался процесс прядения. Солярные знаки встречаются нам уже на трепалах, а на прялках становятся повсеместными (рис. 8). Данная архаичная орнаментация сохраняется, как свидетельствуют этнографические материалы, на русских прялках до 30-х гг. XX в., однако начинает постепенно размываться уже после отмены крепостного права. Солярные знаки встречаются также и на отдельных элементах ткацкого станка и других предметах, связанных с процессом прядения, таких как донце и светец. В. Л. Даркевич так объясняет их появление на данных предметах: «Здесь нашел отражение миф об уподоблении солнца колесу прялки, причем солнечные лучи являются нитями, наматываемыми на веретено. Народная загадка уподобляет солнечный луч веретену: «Из окна в окно готово веретено»{196}. Другой вариант той же загадки гласит: «Из окошка в окошко — золотно веретешко»{197}. Однако прялка была у славян не только орудием труда, но и весьма важным символом, вписанным в восходящую к эпохе индоевропейской общности мифо-магической картине мира. Проанализировавшая под этим углом комплекс представлений, соотносящихся с этим одним из основных орудий женского труда, С. В. Жарникова пришла к следующим выводам: «Наличествующие на северорусских прялках фаллические изображения или вырезанные или процарапанные надписи, представляющие собой только одно слово, обозначающее в русской профанной лексике мужское производящее начало, свидетельствуют о том, что прялка, вероятно, являлась своеобразным символом мужского начала, участвовала в процессе прядения, аналогичном акту творения жизни.
Рис. 8. Прялки и трепала с солярными знаками
Во-вторых, прялка в северорусской традиции, судя по строго фиксированным числовым отношениям геометрических элементов (часто кратным семи), была, вероятно, своеобразным календарем, символом упорядоченного, цикличного времени.
В-третьих, прялка, тесно связаниая с символикой воспроизводства, плодородия, должна была играть значительную роль в отправлении культа предков — подателей плодородия. В этом своем качестве она, вероятно, в течение долгого времени выполняла роль надмогильного памятника. В этом убеждает тот факт, что в Сербии еще в ХVIII в. архиепископ Павел Ненадович требовал от своей паствы ставить на могилах кресты вместо «воздружаемых» по обычаю прялок. Кроме того, думается, что неслучайно нуристанские надмогильные резные доски совершенно идентичны по форме и декору северорусским прялкам и швейкам. И, наконец, очень показательно то, что резной трехгранно-выемчатый декор, покрывающий всю поверхность каменных надмогильных плит Московского Кремля ХIV–XV вв., абсолютно аналогичен резному декору северорусских прялок конца XIX — начала XX в.
В-четвертых, судя по структуре орнаментальных комплексов северорусских прялок, они являлись своеобразным зримым образом Вселенной, «древа жизни» и воплощали в себе идею перво-творения, или первой божественной пары создателей мира. Это находит ясную параллель в гимнах «Ригведы», утверждающих, что первотворцы мира — Адити, двуполы Пуруша и Рудра, состоящий из двух половин — мужской и женской, непременно связаны с деревом, лесом, а материалом Вселенной были дерево и пряжа»