{231}. Следует отмстить, что июнь, месяц летнего солнцеворота, в древнерусском языке назывался словом кресень, что чисто этимологически указывает на его связь с крестом, этим символом земного и небесного огня. Лингвистический факт находит свое подтверждение в археологическом материале: на календарном сосуде IV в. н. э. Черняховской культуры из Ленесовки, расшифрованном Б. А. Рыбаковым, июнь был единственным из двенадцати месяцев, отмеченный двумя косыми крестами. В свете этого становится понятной и фиксируемая археологами устойчивая ориентировка умерших у славян лицом к восходящему солнцу: человек уподоблялся дневному светилу и, умерев, подобно тому, как каждый вечер умирало солнце, он, наподобие ему, должен был затем воскреснуть для новой жизни. Точно определить время окончательного формулирования этой идее трудно, но, судя по всему, уже в каменном веке человек дал себе ответ на вставший перед ним главный вопрос своего бытия: что будет с его душой после смерти тела? «Позаимствовав» не только символ креста, но и идею бессмертия человеческой души и се последующего воскресения к новой жизни, да вдобавок еще и извратив се, отнеся само воскресите к моменту Страшного суда, христианство в этом плане не могло дать ничего нового индоевропейцам, а только способствовало забвенно ими унаследованных от предков космических истин.
Приведенные в данной главе факты убедительно свидетельствуют, что солнечная символика присутствовала в жизни наших предков на протяжении, как минимум, последней тысячи лет. Сравните с культурами других народов показывает, что традиция эта восходит, самое меньшее, к эпохе индоевропейской общности, а в отдельных случаях уходит корнями своими даже в каменный век. В силу необходимости мы были вынуждены ограничиться в основном примерами из различных регионов восточных славян, однако даже небольшое количество приведенных фактов говорят о том, что поклонение солнцу было свойственно всему славянскому миру. Изучая различные его проявления в жизни далеких предков, трудно удержаться от вывода, что вся их жизнь была пронизана солнечной символикой. Даже если избегать столь категоричных суждений, все равно следует признать, что изображение дневного светила было одним из самых главных в их жизни на протяжении последних десяти веков. Рассмотрев различные примеры солнечной символики в повседневной жизни русского человека, следует отмстить, что она безусловно играла функцию оберега, защищая человека от окружающих его невидимых злых сил, что неоднократно уже подчеркивалось исследователями. Однако тотальность, всеохватность данной символики, присутствовавшей практически во всех сторонах жизни славянина-язычника, вряд ли будет правильно объяснять одними только утилитарно-магическими соображениями. Подобное обилие, даже сверхобилие солнечной символики в повседневной жизни наших предков красноречиво говорит об их чувство глубокой внутренней сопричастности к дневному светилу и об их стремлении освятить свое обыденное, повседневное бытие этим символом, сделать его буквально пронизанным солнечным светом. Все это — внешнее материальное проявление некоей внутренней духовной потребности нашего народа, подробно рассмотренной в книге, посвященной Дажьбогу. Солнце, этот всемогущий источник животворной энергии, стало в славянском язычестве единым основополагающим принципом, образующим пространственно-временную систему координат древнего человека. Восходя каждое утро над Землей, оно пересекало небосвод, освещая человеку окружающий его мир. Стремясь уподобить свой микрокосмос макрокосмосу, человек обычно насыщал солнечной символикой свое жилище, ворота, орудия труда, с помощью которых оп использовал окружающее его пространство, свою одежду и оружие, с помощью которого он это пространство защищал. Во временном аспекте дневное светило не только регулировало смену дня и ночи, по и определяло годовой цикл, основанный за наблюдением за четырьмя его ключевыми фазами.
Солнце как главный эстетический принцип славянского мира
Из главного жизнесохраняющего начала солнце постепенно превратилось и в главный эстетический признак. Представление о дневном светиле как об эталоне красоты нагляднее всего выразилось в русской загадке о нем: «Взглянешь — заплачешь, а краше его на свете нет»{232}. Сила и обаяние этого народного мирочувствования были столь велики, что оно проникает даже в творчество церковного автора Кирилла Туровского. В своем «Слове в новую неделю по пасце» он пишет: «…Ныня солнце красуяся къ восотѣ въсходить и радуяся землю огрѣваетъ…»{233}Стоит отмстить, что само слово красивый в нашем языке произошло от понятия красный, который еще в древнерусскую эпоху означало «прекрасный, красивый, приятный», например: «Образъ твой красенъ»{234}. В отечественном фольклоре данный термин является постоянным эпитетом дневного светила, «красна солнышка». Одним из наиболее ранних примеров этого является плач Ярославны, которая, обращаясь к «свѣтлому и тресвѣтлому» солнцу, говорит, что оно «всѣмъ тепло и красно еси»{235}. И это далеко не единственный случай, когда с красным цветом одновременно соотносилась и красота, и дневное светило: «Солнцеобразная, краснолиция»{236}. Красный был древнейшим цветом, который человек начал использовать в эстетических целях. Как отмечают археологи, красная охра стала самой первой краской, употреблявшейся в палеолитическом искусстве. Специалисты уже давно обратили внимание на данный факт и дали ему убедительное объяснение. Красный — это чрезвычайно яркий цвет, самый сильный в видимом человеческим глазом спектре, возбуждающий массу разнообразных ассоциаций: кровь животного и человека, неразрывно связанная с их жизнью, огонь, солнце и т. н. Сравнительное изучение славянских языков подтверждает правильность предложенных археологами объяснений: «Семантически krasa убедительно реконструируется как «цвет жизни», откуда затем — «красный цвет, румянец (лица)», «цветение, цвет (растений)» и, наконец, — более общее — «красота»{237}. Весьма показательно, что данный корень в форме кресати, т. е. высекать, а еще точнее — создавать, оказывается связаным и с огнем: «Древнее значение глагола kresati отразилось и в значениях раннего производного имени krasa, в котором этимологически исходной опять-таки оказывается не техническая семантика жара, огня и под., а семантика жизни, цвета жизни»{238}. О том, что этот корень был связан не только с земным огнем, по и огнем небесным, говорит то, что, например, слово красиво в олонецком диалекте означает «красота», а в вологодском — «солнечный свет; место, открытое лучам солнца»{239}. В древнерусском языке слово крѣсъ обозначало «солнечный поворот»: «Весною и лѣтомъ крѣсы оуказа»{240}. В словенском языке мы видим слово kres — «солнцеворот, Иванов день», в сербо-хорватском ему соответствует кресови (мн. ч.) — «летний солнцеворот», которое в единственном числе криjес означало «огонь, разводимый накануне Иванова дня», что лишний раз подтверждает тесную связь между земным огнем данного праздника и летним солнцестоянием. Этимологически с солнцеворотом во многих славянских языках оказывается связана идея возрождения, воскрешения: ср. русск. крёс — «оживление», например, в выражении «не бывать ему на кресу» в смысле «не ожить, не набраться сил»; словен. kresiti sе — «сверкать, оживлять», чеш. krisiti — «освежать, ободрять, искриться», слвц. kricsit, польск. krzesze, krzcsić — «воскрешать»{241}.
Обращаясь к данным более близкого к нам языкознания, нельзя по отмстить тот показательный факт, что еще по состоянию на XIX в., когда В. И. Даль составлял свой знаменитый словарь, русская крестьянская изба была вся проникнута солнечным светом не только на декоративно-магическом, но и на языковом уровне. Во-первых, эпитет «красный» относился к самому крестьянскому жилищу — «красная изба», в смысле чистая, белая, а не черная, т. е. с трубой, с изразчатой печью и красными окнами. Про обращенный к восходящему солнцу красный угол речь шла выше, а среднее из трех окон также называлось красным. Под красным окном находилась красная лавка, точно так же называлось красным и выходящее на улицу переднее крыльцо, предназначенное для приема гостей. От той поры до нас дошли выражения: «Просим на избу: красному гостю красное место!» или «Первому гостю первое место и красная ложка». Подчеркивая значение обычая гостеприимства, народная мудрость утверждала: «Не красна изба углами, красна пирогами» (вариант: «Красна улица домами, а стол — пирогами»). Наконец, в целом ряде былин («Бой Ильи Муромца с Подскольником», «Мамаево побоище», «Алеша Попович и Илья Муромец», «Алеша Попович и Нахвальщик» и др.) эпитет красный применяется по отношению к столице Древнерусского государства — «красен Киев-град». Помимо жилища данный эпитет также неоднократно относился к различным периодам жизненного цикла человека, ср.: «красная пора», «красное житье» в смысле избытка и довольства чего бы то ни было; к этому же образу благоденствия отсылает и поговорка «жить в добре да в красне хорошо и во сне». Выражение «дело толком красно» можно отнести к любому значимому предприятию, а утверждение «красны похороны плачем, свадьба песнями» указывает на то, что любое дело хорошо в свое время. «Старость не радость, не красные дни» утверждала народная мудрость, противопоставляя пору увядания человеческого организма периоду его расцвета. Однако достойным мог быть и сам момент ухода из жизни, на что указывают поговорки типа «Весело пожить, а красно умереть» или «На людях (вариант: на миру) и смерть красна». Интересующий нас термин применялся и к семейно-брачным отношениям, как можно судить по следующим выражениям: «Сын да дочь — красны детки!», устоявшийся оборот «красна девица», шуточный диалог, основанный на параллелизме перемены цвета и семе