{267}. Это, в общем-то, достаточно безликое и стандартное описание божьей помощи, разительно контрастирует с повествованием о сверхъестественной поддержке, полученной тем же Александром накануне Невской битвы: «И был один муж, старейшина земли Ижорской, именем Пелугий, ему была поручена ночная стража на море. Был он крещен… потому и удостоил его бог видеть чудесное в тот день. Расскажем вкратце.
Узнав о силе неприятеля, он вышел навстречу князю Александру, чтобы рассказать ему о станах врагов. Стоял он на берегу моря, наблюдая за обоими путями, и провел всю ночь без спа. Когда же начало восходить солнце, он услышал шум сильный на море и увидел один насад, плывущий по морю, и стоящих посреди насада святых мучеников Бориса и Глеба в красных одеждах, держащих руки на плечах друг друга. Гребцы же сидели, словно мглою одетые. Произнес Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру». Увидев такое видение и слышав эти слова мучеников, Пелугий стоял, трепетен, пока насад не скрылся с глаз его»{268}. Пространная летописная повесть о Куликовской битве свидетельствует: «И вот потом, в девятый час дня, обратил господь милостивый взор свой на всех князей русских, и на мужественных воевод, и на всех христиан, дерзнувших встать за христианство и не устрашившихся, как не устрашаются, великие войны. Видели праведные, как в девятом часу во время боя помогали христианам ангелы и святых мучеников полк, воина Георгия и славного Дмитрия, и великих князей тезоименитых Бориса и Глеба, был среди них и воевода высшего полка небесных воинов архистратиг Михаил. Двое воевод видели эти полки, трехсолнечный полк и пламенные их стрелы, которые летели на врагов. Безбожные же татары от страха божия и от оружия христианского падали. И даровал бог нашему князю победу над иноплеменниками»{269}. «Сказание о Мамаевом побоище» добавляет, что во время битвы над большим полком разверзлось небо и из него вышло облако со множеством рук, опустивших венцы на головы христиан. Чуть выше там же повествуется о видении одного дозорного в ночь накануне Куликовской битвы: «В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке на Чурове за мужество его для верной охраны от поганых. Его исправляя, бог удостоил его в ночь эту видеть зрелище дивное. На высокой месте стоя, увидел он облако, с востока идущее, большое весьма, будто какие войска к западу шествуют. С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнца, в обеих руках острые мечи, и сказали предводителям войска: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам господь даровал?» И начали их рубить и всех порубили, ни один из них не спасся»{270}.
Понятно, что зачастую мы имеем дело с довольно стандартными стереотипами и клише, имеющими явно христианское происхождение и кочующих из летописи в летопись. В приведенных выше отрывках это — достаточно бесцветное описание вмешательства небесных сил в Ледовое побоище и облака с мученическими вещами на Куликовом поле. В трех других же приведенных выше эпизодах прослеживаются, на мой взгляд, представления гораздо более древние, прикрытые лишь сверху христианской символикой и именами. В пользу этого свидетельствуют сходные представления, зафиксированные у различных индоевропейских народов, причем в ряде случаев задолго до возникновения самого христианства. Цитированные произведения древнерусской литературы были написаны в XIII–XIV вв. нашей эры. Но генетически родственные представления и образы мы встречаем в великом индийском эпосе «Махабхарата», созданном, как считают ученые, в промежутке между второй половиной II тысячелетия до н. э. и серединой I тысячелетия н. э. Арджуна, один из героев сказания, спрашивает об увиденном в бою чуде легендарного мудреца Вьясу: «В то время как я уничтожал врагов в сражении ливнями сверкающих стрел, я постоянно видел перед собою шествующего впереди человека, ярко сияющего, словно наделенного блеском огня. В какую бы сторону он ни устремлялся с поднятым копьем, всюду там враги мои оказывались сокрушаемы мною, о великий отшельник! Он не касался ногами земли и не выпускал (ни разу) своего копья. Благодаря скрытой его мощи из копья его исторгались тысячи копий. Всех врагов, в действительности им сокрушенных, люди считали сокрушенными мною. Следуя по пятам его, я только сжигал войска, уже сожженные им. О божественный, поведай мне о том, кто был тот герой великий, высочайший из мужей, о Кришна, с копьем в руке, подобным самому солнцу по внутренней мощи своей?»{271} В ответ Вьяса пускается в пространные теологические рассуждения, суть которых сводится к тому, что Арджуне посчастливилось увидеть величайшего из богов Рудру-Шиву, которому он и должен поклоняться.
Открыв «Илиаду», время создания которой датируется специалистами IX–VIII вв. до н. э., мы встречаем аналогичный мотив. Вот как описывает в шестнадцатой песне Гомер гибель греческого героя Патрокла:
Тут, о Патрокл, бытия твоего наступила кончина:
Против тебя Аполлон по побоищу шествовал быстро,
Страшен грозой. Не познал он бога, идущего в сонмах:
Мраком великим одеянный, шествовал встречу бессмертный.
Стал позади и ударил в хребет и широкие плечи
Мощной рукой, — и стемнев, закружилися
очи Патрокла.
Шлем с головы Менетидовой сбил Аполлон
дальновержец;
Быстро по праху катясь, зазвучал под копытами коней
Медяный шлем…
Вся у Патрокла в руках раздробилась огромная пика,
Тяжкая, крепкая, медью набитая; с плеч у героя
Щит, до пят досягавший, с ремнем повалился на землю;
Медные латы на нем разрешил Аполлон небожитель.
Смута на душу нашла и на члены могучие томность;
Стал он, как бы обаянный. Приближился с острою
пикой
С тыла его — и меж плеч поразил воеватель дарданский,
Славный Эвфорб Панфоид, который блистал между сверстных
Ног быстротой и метаньем копья, и искусством
возницы…{272}
И только вслед за этим Гектор, главный троянский герой, поражает Патрокла копьем. Тот, умирая, говорит своему убийце:
Славься теперь, величайся, о Гектор! Победу стяжал ты
Зевса и Феба поспешеством: боги меня победили;
Им-то легко; от меня и доспехи похитили боги.
Но тебе подобные, если б мне двадцать предстали,
Все бы они полегли, сокрушенные пикой моею!
Пагубный рок, Аполлон, и от смертных Эвфорб
дарданиец
В брани меня поразили, а ты уже третий сражаешь{273}.
Итак, и в древнегреческом эпосе мы видим, что героя сначала поражает Аполлон-Феб, ставший впоследствии в одной из своих ипостасей богом солнца, сбивая с него доспехи и насылая смуту на душу и оцепенение на тело, а уж после этого его добивают своими копьями смертные Эвфорб и Гектор.
В Испании, на другом краю индоевропейского мира, мы видим сходный мотив при описании битвы рыцарей с полчищами мусульман-мавров:
Но вскочили христиане,
В бой отважно поспешили,
И тогда два кабальеро
В гущу врезались сраженья,
Красота коней их белых
Вызывала удивленье.
Вместе с войском христианским
Два отважных кабальеро
Гнали мавров и разили
Их направо и налево.
И от них бежали мавры,
Обезумев от испуга,
И толкали и топтали
Мавры яростно друг друга.
А потом сказали мавры.
Что не двое было конных,
А на каждого из мавров,
Оглушенных, ослепленных,
Приходилось десять сотен
Беспощадных кабальеро,
Десять сотен кабальеро
На конях скакали белых.
А за ними христиане
Устремились в битву храбро…{274}
Совпадение всех этих мотивов у различных народов, разделенных в пространство и во времени, позволяет говорить нам о едином мифологическом представлении у индоевропейцев, возникшем еще до их разделения, произошедшего около III тыс. до н. э. Сюжет этот достаточно оригинален и существенно отличается от широко распространенного представления, по которому бог-громовержец поражает своего противника молнией или еще каким-нибудь видимым остальным смертным способом. Здесь мы имеем дело с противоположной картиной.
Сравнивая приведенные выше отрывки, мы можем попытаться реконструировать этот мифологический сюжет в религиозном сознании индоевропейцев эпохи их общности. Нант далекие предки считали, что если не во всех, то, по крайней мере, в некоторых сражениях их незримо ведет в бой бог Солнца. Аполлон выполнял эту функцию у греков, а в индийских и русских текстах это следует из почти дословно совпадающих описаний этого удивительного воина: Арджуна говорит о нем, как о «ярко сияющем», «подобному самому солнцу», а в видении Фомы Кацибся «лица их сияли, будто солнца», а в Пространной летописной повести о Куликовской битве из-под пласта имен христианских святых и ангелов вдруг неожиданно прорывается архаическая языческая основа — «трехсолнечный полк» небесных сил. Это лишний раз свидетельствует о силе языческих представлений, отголоски которых слышатся в памятнике конца ХIV в., написанном христианским автором. Как уже отмечалось во второй главе, представление о тройственной природе солнца было свойственно славянскому язычеству. Что касается появления Бориса и Глеба перед Невской битвой, то в «Повести о житии Александра Невского» особо отмечается, что святые появились во время восхода солнца и были одеты в красную одежду, подчеркивающую их солярную природу. Еще более архаичной деталью представляется тот факт, что Борис и Глеб плывут по морю на корабле-насаде, что соответствует как представлениям про то, как солнце плывет по небу на корабле, так и имеющему индоевропейское происхождение мифологическому представлению о двух сыновьях солнца: «К общеиндоевропейской древности восходит миф о двух божественных близнецах — детях бога Солнца. Этот миф проявляется во