всех основных древних индоевропейских традициях. <…> В мифе в разных традициях совпадают также мотивы езды близнецов на «солнечных конях» и на «лодке» по морю»{275}. В испанском же тексте хоть прямо и не говорится о солнечной природе двух чудесных рыцарей, но отголоски се видны как в белизне их коней, так и в том, что своих врагов они оглушали, ослепляли (а солнце было тесно связано со зрением, более подробно эта семантическая связь была рассмотрена в исследовании о Дажьбоге) и насылали на них безумный страх, напоминающий действие Аполлона в «Илиаде».
Этот солнечный бог участвует в сражении невидимым, его никто не может лицезреть кроме одного или нескольких выдающихся героев: Арджуны, Патрокла, Пелугия, Фомы Кацибея или двух воевод. Данный бог уничтожает врагов на особом, «духовном» уровне, после чего героям остается поразить своих противников на низшем, физическом уровне. Он их истребляет или перед битвой, предопределяя их поражение в ближайшем будущем («Сказание о Мамаевом побоище»), или шествуя перед героями в сражении, невидимый взгляду большинства людей, поражает их противников копьем или стрелами («Махабхарата», Пространная летописная повесть о Куликовской битве), или же просто насылает на вражеских воинов страх и оцепенение, лишая их возможности обороняться («Илиада», «Романсеро»). Во всем этом отчетливо прослеживаются древнейшие представления индоевропейцев о том, что в сражения их ведут непосредственно бога, правда, невидимые большинству людей, а поражать врага им помогает один из самых могущественных и сильнейших богов — бог Солнца, лучи которого интерпретируются как копья и стрелы.
Отзвуки этого древнего солярного мифа нам встречаются даже в более позднем устном народном сказании «Про Мамая безбожного», записанного в XIX в. Там прямо утверждается, что победа или поражение русского войска напрямую зависит от положения на небе солнца: «Втепор русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами — донскими казаками напущался на силу Мамая безбожного. Светлый день идет ко вечеру, а бой-драка еще не кончилась: когда кончилась драка, учали смечать: у кого сколько силы пало? У русского посла Захарья Тютрина на одного мохнача, бородача — донского казака по две тысячи по двести татаровей выпало. Стал попутаться другой полок, Семена Тупика, Ивана Квашнина и семи братьев Белозерцев. Красное солнышко из-за леса привздымастся, бой-драка не умаляется; красное солнышко на покатъ пошло, нашу силу побивать стали»{276}. В тот момент, когда темная татарская сила уже начала одолевать, рать Дмитрия Донского призвала себе на помощь Георгия Храброго, вмешательство которого и привело к кардинальному перелому в битве: «Втепор сила Мамая безбожного, пса смердящего, нашу силу побивать стала. Русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами-донскими казаками, Семен Тупик, Иван Квашнин и семь братьев Белозерцев, и вся Дмитрия Ивановича сила-рать могучая Господу Богу возмолились: «Господи Иисусе, истинный Христос, Дон-мать пресвятая Богородица! Не попустите некрещеному татарину наругаться над храмами вашими пречистыми, пошлите нам заступника Георгия Храброго». Из-за тех ли темных лесов, зеленых дубрав выезжает сильное воинство; ударилось оно на силу Мамая безбожного. Побежали поганые татары по чисту нолю, прибегали поганые татары в зыбкую орду, в этой орде поганые татары и живот скончали»{277}. Поскольку солярная сущность народного культа Егория была рассмотрена выше, мы можем отмстить, что не только в книжной, но и в устной народной традиции победа на Куликовом поле объяснялась участием в битве солнечного божества. Обращает на себя внимание и «двоеверная» молитва русских воинов, обращающихся к «истинному Христу» и Богородице, внезапно отождествляемой с Доном-матушкой, что лишний раз свидетельствует о подспудной языческой основе всего данного фрагмента, прикрытого лишь сверху именами христианских персонажей. Попять подлинную природу «истинного Христа» нам помогает русский охотничий заговор, записанный в ХIХ в.: «Стану я, раб Божий… поклонюсь и помолюсь истинному Христу, Белому Царю, Егорию Храброму, схожу солнышку: Истинный Христос, Белый Царь, Егорей Храбрый, дайте мне зайцев белых, ярых Божих тварей… Как истинный Христос сотворил небо и землю и держит у Себя, — тако бы мой промысел зайцев сдерживал, прочь не отпускал. И как наш Белый Царь всю Россию держит, так бы мой промысел зайцев держал, прочь не отпускал»{278}. Как видим, в данном заговоре истинный Христос, Белый царь, Егорий Храбрый и солнце выступают как тесно связанные друг с другом начала. О тесной связи двоеверного Егория со славянским языческим культом солнца уже говорилось выше, и подобную же связь мы вправе предположить и у двух первых упоминаемых в заговоре мифических персонажей, поставленных в один ряд с дневным светилом. Что же касается Белого Царя, то этот неофициальный титул правителя Руси был нами рассмотрен в исследовании о Дажьбоге, где было показано, что он находится в тесной связи с языческими представлениями о русских князьях как потомках бога солнца.
Кроме того, этот образ светоносного бога — военного предводителя отсылает нас к представлению о великой вселенской битве между Светом и Тьмой, свойственной мирочувствованию большинства индоевропейских народов, которые видели свое предназначение в том, чтобы активно участвовать в этой борьбе на нашем земном уровне на стороне сил Света. Это отчетливо видно на русском материале. Поскольку Дажьбог почитался не только как предок князей, но и всего нашего народа, в далекие походы русы уходили, отпраздновав летнее солнцестояние 24 июня, показывая тем самым, что они являются воителями во имя Света и сражаются с земными проявлениями зла и тьмы. Один из первых известных истории походов славян, входивших тогда в состав войска аварского кагана, на Константинополь состоялся в 626 г. Эти азиатские кочевники подступили к столице Византийской империи 29 июня, однако почти целый месяц бездействовали, ожидая подхода союзного славянского войска, о котором впервые упоминается под 29 июлем. Судя по всему, это были славяне, жившие не на Балканском полуострове, а где-то в ином месте поблизости от Черного моря, поскольку под Константинополь они прибыли не сухопутным путем, а приплыли на лодках-однодревках. В наиболее древних из дошедших до нас византийских источниках эти славяне традиционно именуются скифами или тавроскифами, однако целый ряд более поздних источников, восходящих, по мнению исследователей, к утраченным древним византийским сочинениям, прямо называет их русами. Переведенная на грузинский язык в 1042 г. греческая повесть об этом событии носит название «Осада Константинополя скифами, кои суть русские», а в среднеболгарском переводе Хроники XII в. Константина Манассии выражение «корабли таврьских скиф» сопровождается глоссой «ветри русіи». Кроме того, упоминание о том, что в нападении 626 г. на Константинополь принимали участие именно русы, содержатся в византийской Типике Большой Константинопольской церкви IX–X вв., Патмосской рукописи X в. и хронографе греческого Ананима ХVIIІ в. Наконец, источники сообщают нам, что после боя приплывшие славяне сжигали своих мертвецов, а обряд кремации господствовал в VI–VII вв. и в Приднепровье. Внимательно проанализировав эти, а также ряд других данных, Я. Е. Боровский пришел к следующему выводу: «Таким образом, рассмотрение всех известных источников… позволяет сделать вывод о том, что вероятными участниками осады Константинополя в 626 г. были восточные славяне (русы) из Среднего Приднепровья, которые пришли под Царьград морским путем на ладьях-однодревках. Это был один из первых походов Руси на Константинополь»{279}. Весьма интересно и время появления славян у столицы Византийской империи. Поскольку поход аварского кагана был согласован с персами, напавшими на греков с востока, очевидно, что о времени начала войны все подвластные кочевому правителю племена были оповещены заранее. Тем не менее каган был вынужден простоять под Константинополем целый месяц, ожидая прибытия славянского войска. Я. Е. Боровский связал данный факт с календарной приуроченностью ежегодных торговых плаваний русов из Киева в Константинополь в X в. Подробно описавший их путь Константин Багрянородный так повествует о самом начале их «мучительного и страшного, невыносимого и тяжкого плавания»: «И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичсву, которая является крепостью-пактиотом (данником. — М. С.) росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединяются все моноксилы (лодки-однодревки. — М. С.), тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр»{280}. Поскольку весь путь от Киева до Константинополя, по подсчетам Н. М. Воронина, занимал с остановками 35–40 дней, а при самом благоприятном стечении обстоятельств—25–30 дней, то приплывшие к столице Византийской империи примерно 29 июля 626 г. славяне должны были отправиться в путь примерно за месяц до данной даты. Французский инженер Г. Боплан, посетивший Украину спустя тысячу лет после рассматриваемого похода древних русов на Константинополь, отмечал строгую календарную приуроченность начала на этот раз не торговых плаваний, описанных Константином Багрянородным, а именно военных походов запорожских казаков против турок по Черному морю: «Козаки выезжают обыкновенно в морс после дня Св. Иоанна и возвращаются не позже начала августа»{281}. Приведенные факты свидетельствуют как об чрезвычайно устойчивой восточнославянской традиции отправляться в далекие военные походы, отпраздновав день летнего солнцестояния, так и о том, что приплывшие в 626 г. к Константинополю славяне вышли в путь, отпраздновав этот чрезвычайно значимый для них праздник.