ых словах надгробной надписи описал судьбу своей жены Сотериды: она прожила с ним семь лет, оставила ему троих детей и умерла в возрасте 20 лет. Следовательно, замуж ее выдали, когда ей исполнилось всего 13 лет. Сравнительно редко на надгробных надписях, которые муж ставит жене, встречаются слова καλώς συνβιόσασα, т. е. хорошо прожила с ним жизнь.
В деревнях наиболее употребительной в отношении женщин похвалой является σεμνότατη[436]. Это и почтеннейшая сожительница (МАМА, VIII, № 37), и почтеннейшая жена (МАМА, VIII, № 370), и сладчайшая и почтеннейшая жена (МАМА, VIII, № 116). Встречается эпитет πιστότατη. Последний термин (наинадежная, вернейшая) в одном из случаев Л. Робер переводит как «заслуживающая доверия»[437] и связывает с профессией мужа — прагматевта, поставившего ей эпитафию. Возможно, она принимала какое-то участие в делах мужа, за что получила от него похвалы.
В одном из случаев (МАМА, VI, № 314) муж называет свою жену, ставя ей надгробный памятник, «уважаемой и любящей мужа». Семья Филиппа Пергама ставит надгробную стелу Домне, жене и матери, подчеркивая ее достоинства — любящая мужа, благоразумная, чадолюбивая (этому посвящению соответствует алтарь большого размера с традиционными для женских погребений изображениями зеркала, веретена и прялки).
О положении женщины и ее занятиях можно судить по некоторым надписям из сельских местностей Малой Азии. В деревне, расположенной на исавро-ликаонской границе, была найдена надгробная надпись Зои, дочери Деметрия (МАМА, VIII, № 193), которую муж назвал ή σεμνή οικοδέσποινα[438]. Этот термин, редкий в эпиграфике, вызвал определенные споры, в частности приводились аналогии из Апамеи во Фригии (МАМА, VI, № 194) и Кибиратиды[439]. Предполагалось, что за ним скрывается указание на род занятий. Однако Л. Робер трактует его как «bonne maitresse de maison» (Hellenica, 1965, XIII, p. 35). Эпитет этот имеет разновидности — οικοδεσποΰύνη: из Апамеи, ευσεβή και οίκοδέσπονα (Сидон), οικοδεσπότη; φιλοθρέμματος (Элея).
Женский портрет. Конец II в.
Москва. ГМИИ им. А. С. Пушкина
Женщины, как и мужчины, могли исполнять обязанности жреца в деревне (МАМА, II, № 15; V, № 155). Эта должность в ряде случаев также была наследственной. Жрица имелась, например, в деревне Ведзаитов (МАМА, V, № 155), она возносила мольбы богам за «всех своих и за деревню». В некоторых семьях обязанности жрецов исполняли и мужья, и жены, эта должность по наследству переходила к детям, а затем и к внукам. Так создавалась определенная каста жрецов, принадлежавших к привилегированной прослойке жителей сельских местностей, в которую входили не только мужчины, но и женщины.
Материала, характеризующего отношение детей к родителям, значительно меньше, чем свидетельств об отношении родителей к детям. В одной из сельских местностей на писидийско-фригийской границе дети ставят своей матери надгробный памятник за ее нежную любовь к детям (МАМА, VIII, № 391). Известны случаи, правда, довольно редкие, когда сыновья и дочери ставят памятники и статуи в честь отца. Из Исаврии происходит надпись (SEG, VI, № 548), согласно которой сын, выполняя пункт отцовского завещания, поставил ему памятник. Правда, в тексте имеется любопытная оговорка ευσέβειας εινεκεν («ради почтения к отцу»), что могло также означать: «ради выполнения сыновнего долга» и не подразумевать особой к нему любви.
В ряде надгробных надписей дети дают характеристику тех моральных качеств своих родителей, которые они больше всего ценили: дети называют своего отца καλλιτέκνω πατρί (МАМА, VII, № 57); Аврелий Панталеон ставит надгробную стелу отцу Телемаху — незабвенному и нежно любимому (МАМА, VII, № 200).
Среди моральных категорий, игравших немалую роль для сельского жителя Малой Азии, имело значение также данное божеству или кому-то из родственников обещание, устное обязательство, которое надо было выполнить, опасаясь кары божества и гнева умершего. Неслучайными поэтому были в надгробных надписях слова ακολούθως τ ή διαταγή — «согласно условию». Так, в надписи МАМА, IV, № 178 (II–III вв.) из Кючюк Кабажи муж не просто ставит после смерти своей жены ей и ее трептой надгробный памятник, что было бы естественно, а делает это лишь согласно обещанию (διαταγή), данному им жене перед смертью, о чем упоминает и в надгробной надписи. Видимо, отношения в этой семье были таковы, что муж по собственной инициативе жене надгробного памятника не поставил бы. (Следует подчеркнуть, что речь идет о полноправных общинниках, о зажиточной семье, имевшей домашних рабов, о жене, которую муж называет γυνή, а не αυνβιον, о памятнике хорошей работы, о надписи, выполненной без единой ошибки на хорошем греческом языке.)
В тексте поражает сухость слога: нет ни одного теплого слова, отсутствуют даже общепринятые слова — «на память». Отраженный в этой надписи конфликт «моральный», конфликт между мужем и женой, сказался и при разделе семейного имущества: в тексте говорится о трептой, принадлежавших жене, — естественно думать, что были трептой и у мужа.
Таким образом, правомерно говорить о ряде различий в отношениях к семье и женщине между горожанами и крестьянами.
Женщина в городе выполняла целый ряд общественных обязанностей, занималась благотворительной деятельностью. В городах женщин увенчивали золотыми венками, ставили в их честь почетные декреты и статуи. Однако в надписях их «семейные» заслуги и добродетели подчеркиваются сравнительно редко.
В деревнях женщины, как правило, не занимают никаких должностей (изредка только жрицы). Надписей, указывавших бы на то, что женщины исполняли должности комарха или брабевта, в эпиграфике сельских районов нет. В противоположность городам в деревнях чаще подчеркиваются и, видимо, больше ценятся заслуги женщины как хозяйки дома, матери, воспитывающей детей, как верной жены своего мужа. Все это подтверждает мысль о значении дома, ойкоса и семьи в деревне — с одной стороны, и настороженное, а иногда и неприязненное отношение к соседям, жителей той же самой общины — с другой.
7. УРОВЕНЬ ОБРАЗОВАННОСТИ
Почетные декреты и другие эпиграфические памятники, в которых восхвалялись жители городов, в I–III вв. н. э. обычно являлись стандартными общими местами и повторяли раз принятый штамп. Довольно редко в них проявляются какие-то конкретные черты. К числу этих немногих надписей относится, например, почетный декрет в честь жителя города Сосандра (Лидия) Менекрата, сына Полиейда, который, помимо того, что он был логистом, стратегом, гимнасиархом, пританом, агонофетом, назван еще μ[έγαν][440] ίατρον και φιλόσοφον (ТАМ, V, 1, № 650).
О состоянии образованности и уровне культуры в городах Малой Азии наиболее полными являются сведения Страбона. И хотя он обращался к более ранним источникам, подробно перечисляя, какие люди и чем прославились, несомненно, что он описывал современную ему обстановку. Философ Ксенокл, уроженец Адрамиттия, принадлежавший к азианской школе красноречия, по характеристике Страбона (XIII, 1, 66), был искусным в споре, как никто другой, и даже произнес речь в сенате в защиту провинции Азии, когда ее обвиняли в приверженности к Митридату. К этой же плеяде относился историк Феофан, который, по словам Страбона (XIII, 2, 3), был «государственным человеком»; он вступил в дружеские отношения с Помпеем Великим и помог ему успешно завершить все его предприятия. Благодаря этому он «не только возвысил свою родину», но и «стал наиболее славным из всех греков».
Страбон, подробно характеризуя состояние науки и культуры в городах Малой Азии (см. первую и вторую главы XIV книги), отмечает, что родом из Эфеса были поэт Гиппонакт, живописцы Паррасий и Апеллес, а позднее — оратор Александр по прозвищу Лихн, который был государственным деятелем, написал историю и оставил после себя дидактические поэмы, в которых изображал положение небесных светил и давал географическое описание материков, посвящая каждому отдельную поэму (1, 25).
Колофон был родиной Мимнерма — флейтиста и элегического поэта, философа Ксенофана, который сочинял силлы (сатирические стихи против Гомера и Гесиода–1, 28). Хиос дал трагического поэта Иона, историка Феопомпа и софиста Феокрита (1, 34). Магнесия — оратора Гесихия, мелического поэта Сима, кулачного бойца Клеомаха, кифареда Анаксенора (1, 41).
Уроженцами Нисы были стоический философ Аполлоний, ритор и грамматик Аристодем, имевший две школы — на Родосе и в своем родном городе (1, 48). В Книде жили знаменитый математик Евдокс, а также философ-перипатетик Агафархид (2, 15).
Об интересе к математике свидетельствует также любопытный эпиграфический памятник из Пергама (Frankel, VIII, II, 246, № 333), греческий текст которого, очень трудный для понимания, был переведен на латинский язык А. Беком (в комментарии к IGRR, IV, № 503). Автор надписи восхваляет божественную природу (θεια) конуса, шара, цилиндра. Он пишет, что если цилиндр будет заключать в себе оба других геометрических тела — шар и конус, которые будут в него вписаны, то его диаметр будет «равен всем круговым диаметрам, а в частности, и высотам». Это соотношение составляет в геометрических телах прогрессию, выраженную цифрами 1, к2 и кЗ. Если же в куб вписать цилиндр, а в цилиндр шар, «главную из всех фигур», то их соотношение составит: куб — XLII, цилиндр — XXXIII, шар — XXII, — как пишет автор надписи, «таково их божественное соотношение». Далее добавляется ряд соображений о мироздании: «ничем другим, что было бы приятнее, я в жизни не был восхищен так, как невыразимым словами постоянным и вместе с тем поступательным движением космоса… и движением Солнца, дающего вместе со светом питание для всех, и живых существ и растений».
Рельеф с колонны Марка Аврелия. II в.