В противоположность имевшим широкое распространение коллегиям в городах, в деревнях о них упоминания очень редки, носят единичный характер. Известен, например, декрет из катойкии Алокометов из района города Саитты (Лидия), в котором прославляется некто (надпись плохой сохранности, имя не сохранилось) за его благодеяния. Любопытно, что надпись поставлена катойкией и фиасом (о нем мы не знаем ничего, кроме самого упоминания. — ТАМ, V, 1, № 144). В сельской местности, в окрестностях города Табы (Кария), была найдена надпись, посвященная Солнцу, богу величайшему, поставленная секретарем фиаса (La Сапе, II, р. 122, № 35). Функции этого союза были, вероятно, сакральными, тем более что в этой деревне находилась часовня Гелиоса, культ которого в Карий был чрезвычайно распространен. Л. и Ж. Робер подчеркивают, что этот культ был, вероятно, заимствован с Родоса. Имеются изображения Гелиоса и на монетах Кидрамы. (Ibid., р. 123). В деревне Терме Тесеос существовала «коллегия», образованная фамилией Юлия Квадрата (IGRR, IV, № 1377, надпись датируется 140/1 г. н. э.). Несомненно, однако, что эта коллегия не имела ничего общего с городскими фиасами.
Чаще других в сельских местностях упоминается о коллегиях жрецов, «первом жреце» (МАМА, V, 173), по наследству исполняющем обязанности жреца, о семье жрецов. Изредка есть упоминания о религиозных коллегиях, члены которых исполняют похоронный обряд. Однако коллегий ремесленников, объединенных по профессиям, имевших такое широкое распространение в городах, или товариществ, совместно отправляющих культ какого-либо божества, в деревнях, как правило, не было.
Анализ источников позволяет сделать вывод о различном отношении к коллегиям и их организации в городах и сельской местности. И дело здесь не только и не столько в количественном соотношении. Конечно, ремесленников в деревнях было значительно меньше, чем в городах, однако имелись и большие деревни, насчитывавшие не один десяток ткачей, каменотесов, горшечников, специалистов разных профессий, где коллегий также не было. Каждый из них работал самостоятельно, и нередко на каком-либо надгробном памятнике или стеле можно было прочитать имя каменотеса — такой-то сделал (έποίεση). Данное обстоятельство было тесно связано со спецификой социального устройства общины: будучи замкнутым целым, единым в своей основе, она не допускала никаких посторонних организаций, сообществ, товариществ. Наличие коллегий жрецов в деревнях подтверждает эту мысль: жрецы, особенно когда они превращаются в наследственную касту, не являются уже больше рядовыми членами общины и не входят в «фискальный круг» общины. С другой стороны, наличие большого числа коллегий и фиасов в городах указывает на то, что полис не препятствовал возникновению внутри своей структуры посторонних ему организаций, а в ряде случаев их даже поддерживал.
5. ОТНОШЕНИЕ К РОДСТВЕННИКАМ И СОСЕДЯМ
Каждый горожанин повседневно и ежечасно сталкивался со своими соседями по дому (если он был многоэтажный и многоквартирный), по улице, встречался с ними на агоре, в храмах, портиках, термах, ремесленных мастерских, при выполнении религиозных обрядов. Одним из ярких источников, по которым можно судить об отношении горожанина к родственникам и соседям, являются проклятия на надгробных памятниках тем, кто осквернил могилу. Варианты их различны. Например, в надписи из Силанда (ТАМ, V, 1, № 64) Аталанта, дочь Онесифора, «пугает» нарушившего покой ее могилы (а она ставила надгробие при жизни) тем, что осквернитель не получит воды из святилища богини Анаит. Комментатор этой надписи (Л. Робер) приводит мнение К. Буреша, считавшего, что ритуал культа богини Анаит, заимствованный от персов, был тесно связан с водой, с источником[430].
Жителям города Саитты, чтобы они не нарушали покой могилы, адресовалось следующее проклятие: «Да не будет ему море годным для плавания, земля — удобной для обработки, да не будет ему потомства» (ТАМ, V, 1, № 101).
Надпись на надгробном памятнике в одном из карийских городов (CIG, № 2685) гласит: «Я не хочу, чтобы кто-нибудь был бы здесь похоронен, кроме моего рода». За нарушение этого распоряжения — штраф в 500 денариев.
В ряде лидийских надписей, помимо указания на размер штрафа, подчеркивается, что данным памятником или могилой наследникам пользоваться не разрешается (CIG, № 3270, Bnresch, № 58; ВСН, 1977, CI, 1, р. 44)[431].
Не случайно, видимо, в надгробных надписях Памфилии говорится, что наследники обязаны похоронить своего завещателя не позднее чем через три дня после его смерти[432]. В противном случае они платят штраф в казну (SEG, XVII, № 635). Можно понять, что необходимость такого условия была вызвана реальными житейскими ситуациями, а это свидетельствует о весьма сложных отношениях между членами одной и той же семьи, не говоря уже о тех случаях, когда наследники были не родственниками, а соседями умершего, просто его κληρονόμοι.
В городах запрет на похороны в чьей-то могиле других лиц обычно выражался в такой форме: здесь похоронен такой-то и такая-то и никто другой (ojosvi δε;τερίθ — ТАМ, V, 1, № 739–239/40 г. н. э.
Другим способом охраны могилы является указанный в надгробной надписи штраф за порчу могилы с точным обозначением, куда его платить: либо в государственную казну (ТАМ, V, 1, 741), либо в казну города или деревни. Суммы могли быть при этом совершенно различными. В надписи из местечка Канителида (Киликия) (IGRR, HL № 866) штраф в императорскую казну составлял 1000 денариев, в казну города Себасты-8000 и в казну народа Канителиды — 2500 денариев.
На надгробном памятнике, где обычно перечислены имена домочадцев, может встретиться и вовсе лаконичная фраза: «только им и никому другому» (IGRR, III, № 648, 652, город Идебесс в Писидии).
В одной из ликийских надписей из города Антифелла (ТАМ, V, 1, № 56) сказано: того, кто повредит или перекупит памятник, ожидает гибель от руки богини Лето. В пафлагонской надписи из Олимпа (IGRR, III, № 750) говорится, что данная могила приготовлена для Семпрония, сына Никета, его дочери и ее мужа «и для тех, кому бы я и моя дочь дали письменно разрешение». Последние слова очень показательны — либо в этой семье отношения были таковы, что устно выраженного согласия было мало, либо письменного подтверждения требовал город, не доверявший наследникам.
Отношение крестьян друг к другу определял, конечно, тот факт, что сельская община в I–III вв. представляла собой объединение территориальное, а не родственное, в большинстве случаев соседи были чужими людьми, за исключением браков внутри общины. Каждая семья имела свой дом, свое хозяйство, свой огород, свой инвентарь, свой участок земли. На стелах, как надгробных, так и почетных, часто изображался ключ, которым запиралась входная дверь крестьянского дома, что говорит о настороженном отношении общинников друг к другу. О том же свидетельствуют проклятия на надгробных памятниках.
Факты доброжелательного отношения родственников друг к другу в надписях отражены крайне редко[433].
Следует особо отметить, сколь большое место занимал и в жизни, и в психологии тогдашнего сельского жителя его дом. Угрозой тому, кто нарушит целостность могилы, почти всегда служит кара его дому. Это либо просто зло (κακώς) без точного определения, что именно произойдет с его домом (МАМА, VII, № 199, из Акшехира в Восточной Фригии), либо проклятие его дому (αρά к τον οίκον) (МАМА, VI, № 277), либо, как в МАМА, VII, № 147 (а), пустой дом (οίκον ερημον), т. е. дом, лишенный вещей, а не домочадцев, так как в том же проклятии есть еще один пункт о лишении обидчика детей.
Характерно, что ряд памятников, поставленных рабами или вольноотпущенниками, не имеет на рельефах изображений — ни ключей от дома, ни молоточка для стука в дверь. Вероятнее всего, в ряде случаев эти неполноправные лица не имели собственного дома и жили в доме своего господина. Этим объяснялось то обстоятельство, что и на надгробном рельефе усопшего подчеркивалось, что он в этой земной жизни своего дома не имел (МАМА, VII, № 337, восточная Фригия, совр. Синанли).
Основной ячейкой жизни общины была семья. Сельский житель опирался на членов своей семьи, с ними делил все трудности и лишения, с ними обрабатывал свою землю и нелегким трудом получал урожай, с ними и за их благополучие возносил молитвы богам. Поэтому самое страшное проклятие, которое встречалось в надгробных надписях: «Да будешь ты в случае осквернения могилы лишен жены и детей». Слова άγύνοαον и άτεκνον (МАМА, VI, № 213) встречаются в надписях чрезвычайно редко — человек в одиночку не мог справиться с жизненными трудностями в крестьянском хозяйстве.
Именно поэтому одно из проклятий на памятнике в восточной Фригии (МАМА, VII, № 485, совр. Аткафаси), поставленном человеком по имени Мамас своей сожительнице Бабе и дочери Нане, звучит следующим образом: если кто-нибудь испортит это сооружение, останется в безбрачии.
Показательно отношение в деревнях к наследникам — родственникам или соседям. Очень часто в надгробных надписях встречается общая форхмула, в которой содержится запрет на наследование ими могилы (IGRR, III, № 338: heredes поп sequetur).
Психология сельских жителей очень отчетливо выражалась в тех проклятиях, которыми угрожали человеку, испортившему, нарушившему могилу. Типична в этом смысле надгробная стела ТАМ, V, 1, № 815 из района Юлии Горды (Лидия), где говорится: «кто стеле причинит вред или испортит, того постигнет полная погибель» (KP, II, 75 sq., № 157, 149/50 г. н. э.). Особенно характерны для деревенских жителей формулы проклятий, грозящие лишением детей, неурожаем: μήτε αύτω γη, καρποψόρος, μήτε θάλασσα πλωτή (ТАМ, V, 1, № 626); μηδέ γή καρπόν, μηδέ θάλασσα, τέκνα τεκνύς (IGRR, III, № 478).
Надпись, найденная в одной из лидийских катойкии, проливает свет на отношения внутри общины (Buresch, S. 113). В ней говорится, что» воспользовавшись смертью должностного лица (может быть, комарха деревни) Филиппика, девять человек, опутанных долгами, выкрали списки пахарей и другие записи из дома Филиппика. Проступок стал известен жителям катойкии, которые, считая его постыдным, сурово их покарали. Скорее всего, виновных постигла смерть, поскольку в надписи указывается, что божество этой катойкии «отомстило, наказало и погубило злоумышлявших».