Прежде всего необходимо рассмотреть исторические обстоятельства, которые сформировали образ Москвы как столицы последнего христианского государства, Третьего и последнего Рима. Известно, что важнейшей точкой отсчета явился 1453 г., когда, по словам митрополита Ионы, «попущением Божиим, грех наших ради… взяли безбожные турки Богом хранимый Константиноград». На Руси были убеждены, что падение Константинополя – признак наступающего Страшного суда. Для русского общества XV–XVII столетий падение Царьграда и предшествовавшая ему Флорентийская уния были предостережением и наглядным примером, который показал Бог Русской земле, перед тем как передать ей историческую и духовную миссию Византии. Именно поэтому на протяжении столетий для русского общества те печальные, трагические события не утрачивали своей остроты, рельефности, в них искали ответы на многие вопросы, оглядываясь назад, постоянно видели ту границу, которая навсегда отделила Русь от всего остального мира.
Поэтому самым главным вопросом того времени становится следующий: кто же теперь будет хранить истинное православие? В повестях «О взятии Царьграда…» встречаются пророчества, основанные на греческих источниках, о том, что «русский же род прежде создательными всего Измаилита победят и Седмихолмнаго приимут со прежде законными его и в нем воцарятся». Поэтому сомнений больше не оставалось – только Русская православная церковь могла отныне принять на себя роль главы православного мира, а русский народ – стать спасителем вселенной от ига мусульман. В этот момент и получает свое окончательное завершение теория Москвы как Третьего Рима, выраженная письменно в начале XVI в. старцем Филофеем. Мысль о Москве как Третьем Риме – оплоте последнего православного царства – была настолько органична русскому общественному сознанию и настолько ярко и логично объясняла многие политические события, что она неустанно повторяется во многих официальных документах и сочинениях XVI–XVII вв. В знаменитой «Казанской истории» Москва называется «третий новый великий Рим, провозсиявший в последняя лета, яко великое солнце в великой нашей Русской земли». Эту идею можно встретить и в Уложенной грамоте об учреждении патриаршества в России от 1589 г. («Твое же, о благочестивый царю, великое Российское царствие, третей Рим, благочестием всех превзыде»), и в записи на лицевой Псалтири, писанной по поручению Бориса Годунова («В лето 1594 года в богохранимом и в преименитом и царствующем граде Москве, в третием Риме»).
Теперь, возвращаясь к рассмотрению символики Московского Кремля, необходимо подчеркнуть, что специалистами в области теории и истории архитектуры было подмечено, что русским городам была присуща крестообразность градостроительного развития и что концы воображаемого креста закреплялись храмами. Следует добавить, что храмы обычно посвящались так, чтобы образовать в расположении деисус, то есть если в центре находился храм, посвященный Христу, то по краям – храмы в честь Богоматери и Иоанна Предтечи (или с одноименными приделами). И это не случайно, ибо деисус можно видеть не только в иконостасе любого храма, но и на западной стене храма, где он обычно является центром композиции «Страшный суд» и знаменует уже образ кончины этого мира. В Московском Кремле можно ясно проследить эту градостроительную особенность.
В центре деисусной архитектурной композиции Московского Кремля находился храм Спаса Преображения на Бору, считавшийся «первым по постройке в Москве». Его основание можно отнести к XIII в., но известно точно, что в XIV в. этот храм уже воздвигается в камне (1330 г.) великим князем Иваном Калитой и становится домовой церковью великого князя. Приблизительно в одно время с ним (или ранее) была основана и церковь Рождества Иоанна Предтечи под Бором (по некоторым источникам можно заключить, что это был первый храм на территории будущей Москвы). И. Забелин относит ее основание приблизительно к концу X – началу XI в., сразу после Крещения Руси, и указывает, что она была выстроена на месте языческого капища – к юго-западу от храма Спаса на Бору, близ нынешних Боровицких ворот (в 1461 г. она перестраивается в камне), и тогда же, в XIII в., к северо-востоку от храма Спаса на Бору возникает церковь Успения (в камне – 1326 г.)
Таким образом, уже в XIV в. в Москве можно увидеть сложившийся архитектурный деисус. Но помимо того что такое расположение храмов определяло градостроительные тенденции развития города и содержало в себе глубокий духовный и символический смысл в целом, посвящение этих храмов в отдельности имело весьма конкретные «земные» цели – указать на преемственность Москвы от Константинополя, закрепить начинавшую зарождаться и развиваться в XIII–XIV в. идею Москвы как Третьего Рима.
И.М. Снегирев высказывает предположение, что церковь Рождества Предтечи была воздвигнута в Москве в воспоминание соименной ей церкви в Царьграде, где на ее подворье останавливались русские, приезжавшие по своим делам. К примеру, в XII в. в Новгороде, на Петрятином дворе, князь Всеволод Мстиславич поставил также церковь Предтечи. Известно, что строителями церкви были пришельцы из нескольких городов – Киева, Владимира и др. Это лишний раз доказывает, что духовные связи между Русью и Византией были уже в то время достаточно крепки и стремление к созданию архитектурного образа Константинополя как Второго Рима было достаточно определенно выражено. Сын Ивана Калиты, Симеон Гордый (1340–1353), пристраивает к церкви Спаса на Бору придел и притвор, который служил княжеской усыпальницей, что нельзя не связать с константинопольским обычаем погребать царей в притворах «как вратниц у храма» (Иоанн Златоуст).
И наконец, постройка Успенского собора и его оформление как духовного центра Русской земли имела очень глубокий смысл. К моменту постройки первого каменного Успенского собора (1326 г.) на Руси уже достаточно распространились храмы, посвященные Успению Богоматери. Постепенно они начинают как бы «вытеснять» храмы, посвященные Софии, словно бы отступая от буквального внешнего воплощения константинопольских святынь и все более переходя от образов к первообразам.
Как известно, Киев был посвящен Богоматери, подобно Константинополю. Но главным храмом Константинополя была София. И действительно, в течение некоторого времени, как буквальное подражание Константинополю, на Руси строились во множестве храмы, посвященные Софии (Киев, Новгород, Полоцк и др.), которые играли ведущую роль в градостроительных композициях.
Однако в это же время параллельно на Руси развивается и принимает все большее значение культ Богоматери. Церкви, посвященные Успению Богоматери, создаваемые в один и тот же период с Софийскими соборами (имеющие также константинопольский образец Влахернского храма, места хранения Гроба Богоматери с ее одеждами), все более возвышаются, одновременно с утверждением идейных воззрений на Богоматерь и Ее место в христианском культе, и наконец занимают ведущее место в русской градостроительной системе.
В духовном смысле идея Софии Премудрости Божией, которая является одной из самых таинственных и глубоких идей, наиболее трудно постижимых для человеческого сознания, постепенно пронизывается идеей, мыслью, образом Богоматери, помогающей раскрыть и приблизить к человеку видение Софии.
Сразу после своего появления Успенские храмы на Руси приобретают особую, градозащитную семантику. Успенский собор в Москве с возвышением и ростом Московского княжества поэтому приобретает исключительное значение. В источниках того времени он именуется «первопрестольным», «великим», «святым», «божественным», «соборным», «апостольской церковью», «патриаршей», «матерью церквей московских». Кроме того, в нем символически воплощалась как бы вся Москва и Русская земля в целом – не случайно он именуется «домом Пресвятой Богородицы», так же как Москва и Россия. Известно, что, находясь уже в заточении, московский патриарх Ермоген в своем последнем послании призывал народ помышлять лишь о том, как «души свои положить за дом Пречистой и за веру», подразумевая, очевидно, под домом Пречистой как Москву, так и Россию. Подобным же образом воспринимался и храм Святой Софии в Новгороде (старинная пословица: «Где святая София – там и Новгород») и Константинополе.
Успенский собор Московского Кремля
Кроме того, Успенский собор Московского Кремля рассматривался общественным сознанием и как символический образ храма Гроба Господня в Иерусалиме: в 1627 г. мастером Дмитрием Сверчковым изготавливается бронзовый литой шатер, установленный у западной стены – «подражание пещере Святого Гроба в древнем Иерусалиме». В нем находился кипарисовый Гроб Господень с ризой Иисуса Христа. (Безусловно, этот шатер имел и прямое практическое предназначение – в нем хранились наиболее ценные реликвии, как, например, Риза Господня. В нем же находится и гробница патриарха Ермогена.)
В Успенском соборе Москвы с исчерпывающей полнотой явлены смена, растворение идеи Софии в образе Богоматери. Праздник Успения совпадал с праздником Софии Премудрости Божией в Новгороде. После окончания строительства в конце XV в. собор расписывается внутри, а над северными апсидами пишутся три композиции, одна из которых – «София Премудрость Божия», символизирующая духовную преемственность Москвы от Новгорода. О том, что в народном сознании надолго сохранилась память об этой духовной связи двух образов, свидетельствует «Песня о Гришке Расстриге»:
Потерян мой сын, царевич Дмитрий Иванович,
На Угличе от тех от бояр Годуновых.
Его мощи лежат в каменной Москве,
У чудных Софеи премудрыя,
У того ли то Ивана Великого…
Надо помнить, что в Новгороде также распространялись идеи о Третьем Риме и одно время Новгород называл себя «Новым Римом», в нем зарождались сказания о переселении святынь из древних «павших» центров христианства – об иконе Тихвинской Божией Матери, перенесенной из Византии в Новгород, о приплытии туда же на камне из Рима Святого Антония с церковными реликвиями, о путешествии из Киева в Новгород апостола Андрея Первозванного и т. д. Рядом с росписью «София Премудрость Божия» находятся над алтарными апсидами композиции «Новозаветная Троица» и «Похвала Богоматери». Последняя напоминала о древней традиции построения богородичных храмов, восходящих к Успенской церкви Киево-Печерского монастыря, символизируя преемственность Москвы от Киева, также создававшегося как образ Константинополя.