Возвращаясь от стен и башен Кремля к его архитектурным памятникам, следует указать на церковь Константина и Елены, находившуюся рядом с одноименной башней (церковь построена в 1470 г.). Известно, что Константин и Елена много сделали для обретения христианских святынь. Еленой был найден и перевезен из Иерусалима в Константинополь Крест Господень, при Константине Великом был построен храм над Гробом Господним в Иерусалиме, послуживший прообразом многих христианских храмов. Поэтому в Москве (в Кремле), символизирующей собою Третий Рим, Иерусалим и Константинополь, была воздвигнута данная церковь, причем место для постройки было выбрано неслучайно. Если сопоставить планы Иерусалима 70-х гг. I в. и Кремля, то ясно видно, что храм Константина и Елены находился у восточных стен Кремля приблизительно на том же самом месте, где в Иерусалиме находился дворец Елены, то есть храм указывал не только на роль Константина и Елены как созидателей христианских святынь, связывая таким образом Москву и Константинополь, но и символически обозначал дворец Елены, соединяя непосредственно исторический Иерусалим и Москву. Известно, что в пределах Иерусалима запрещалось совершать казни и погребать людей (именно поэтому распятие и погребение Христа произошло за стенами Иерусалима). Возможно, поэтому в Кремле также казни почти никогда не совершались, а в XVII в. Алексей Михайлович приказал вынести из Кремля и все кладбища, подчеркнув еще раз таким образом святость Кремля и всего, что находится в нем.
Неудивительно, что Кремль после окончательного оформления своего архитектурного облика оказал существенное влияние на русскую архитектуру и это влияние можно проследить даже внешне. Так, Успенский собор в Кремле явился образцом для Смоленского собора Новодевичьего монастыря в Москве, Успенского собора Троице-Сергиева монастыря, Софийского собора в Вологде и др. Образ кремлевской стены отчетливо прослеживается в крепостных сооружениях Коломны, Зарайска, Новодевичьего, Даниловского, Ивановского монастырей в Москве, Николо-Угрешского монастыря под Москвой и т. д. О том, что Московский Кремль производил необыкновенное впечатление на современников и имел особое духовное значение говорит и тот факт, что его многочисленные изображения появляются в ХVI – ХVII вв. в рукописях, книжных иллюстрациях и даже на иконах, причем изображения отличаются достаточной точностью.
Из вышесказанного можно заключить, что образ Москвы как целого комплекса духовных символов складывается в основном в середине ХV – начале ХVI в., а потом расширяется и дополняется. Кремль постепенно перестает быть единственным в Москве воплощением этой идеи, и символика, о которой шла речь выше, начинает появляться в памятниках в окрестностях Кремля.
К середине ХVI в. окончательно определяются границы площади перед восточной стеной Кремля. С запада границей площади стал ров, соединивший реки Неглимну и Москву, с востока – Великий посад с торгом, с севера – Воскресенские ворота Китай-города (недавно восстановленные), а с юга – Троицкая церковь, стоявшая на месте Покровского собора. По этой церкви площадь в то время называлась Троицкой (в разное время у площади существовали и другие названия, такие как Пожар и Торг). После завершения постройки Кремля площадь также становится воплощением духовный символов.
«На этой площади все снимают шапки и проходят с открытой головой», – писал французский путешественник Пьер Лоти о площади перед храмом Гроба Господня в Иерусалиме. Подобным же образом и на Красной площади в Москве люди обыкновенно снимали шапки, либо входя в Спасские ворота, либо просто приближаясь к Покровскому собору, олицетворявшему Иерусалим. Кроме того, у городских ворот Иерусалима существовали площади, на которых устраивались народные собрания и общий суд. Подобным же образом и на Красной площади происходили народные собрания, а при Алексее Михайловиче – семейственные судилища.
В 1535 г. с постройки Воскресенских ворот началось возведение стен Китай-города, а самим воротам придается особое значение: после завершения Покровского собора они служили символическим входом в огромный храм под открытым небом, Основным объемом этого «храма» была площадь, алтарем и главным молитвенным объектом служил сам Покровский собор, а амвоном – Лобное место. Не случайно Воскресенские ворота именовались иногда и «святыми». Подобно тому как в Киеве Лобное место находилось перед храмом Софии, которая служила объектом молитвы для находящихся на площади, словно в храме, так и в Москве Лобное место служило подобием храмового амвона, а самим алтарем был храм Покрова. Традиция воздвигать Лобное место по подобию амвона перед собором существовала в Москве уже в ХIV в.
Известно, что в Кремле при Иване Грозном Красной площадью именовалась площадь между Успенским и Архангельским соборами (нынешняя Соборная), а при Дмитрии Донском на ней существовал деревянный помост, расположенный перед Успенским собором и выполнявший функции Лобного места. Он отчетливо виден на двух миниатюрах ХVII в., воспроизводящих оригиналы ХV в. из лондонского лицевого списка «Сказания о Мамаевом побоище», изображающих моление перед битвой в Кремле Дмитрия Иоанновича и его двоюродного брата Владимира Андреевича. Причем этот помост был центром Кремля того времени, что указывает на тот факт, что уже при Дмитрии Донском Лобному месту в Кремле придавалось еще одно, не менее важное значение – Голгофы, которая считалась центром вселенной, точкой, вокруг которой сконцентрировано все земное и небесное бытие. Характерно замечание М. Кудрявцева, что «в Книге большому чертежу» все расстояния до городов Русского государства даны от Лобного места Москвы. На значение Лобного места как Голгофы, места, которое станет центром грядущего Страшного суда, указывали и традиции московских крестных ходов из Спасских ворот до Лобного места, представлявшие собой символическое шествие земной и небесной Церкви за Христом. На эту же символику Лобного места указывает и один из духовных стихов «Страшный суд»:
Егда будет время второго Христова пришествия,
Страшного суда самого Христа,
Воплоченного от Девы Сына Божьего,
Тогда сойдут с небес ангелы Божие,
Снесут престол Господень с небес на землю
И снесут животворящий крест, поставят на место на Лобное,
Где Господь претерпел вольное распятие.
Англичанин Готфрид, побывавший в Москве в ХVII в., называл Лобное место «амвоном церковным для царских молений», и оно являлось местом, с которого цари и патриархи обращались к народу, на этом же месте ставился аналой для чтения Евангелия во время праздничных молебнов и пр. Но помимо такого «храмового» предназначения Лобное место представляло собой совершенно конкретный образ иерусалимской Голгофы, на которой был распят Христос. «И привели Его на место Голгофу, что значит Лобное место» (Мк. 15:22).
Н. Снегирев указывает помимо этого значения Лобного места еще и на другой его символический смысл – еврейской Гаввафы, или Лифостротона, на котором объявляли приговор преступнику: «Пилат вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа» (Ин. 19:13), то есть в одном этом месте символически объединились все события, происшедшие с момента осуждения Христа до момента его распятия.
Благоговейное отношение к этому месту, сознание его глубокого внутреннего духовного содержания как образа места смерти и прославления Христа выразилось в том, что в ХVII в. над этим местом ставится шатер на столбах в знак осенения его Божественной славой. В конце ХVIII столетия, очевидно стремясь окончательно закрепить образ Лобного места как подобия Голгофы, создать буквальное ее изображение, московское купечество обращалось к градоначальству Москвы с просьбой сделать на Лобном месте купол и поставить там огромный резной крест работы мастера Шумаева с изображением страстей Христовых. Но проект этот не был осуществлен, а крест находился в московском Сретенском монастыре. Таким образом, символы Иерусалима распространяются за пределы Кремля, освящая всю Москву, превращая ее по мере расширения в цельный образ Иерусалима земного и Небесного.
Краски(Иконопись)
ИКОНОПОЧИТАНИЕ И ИКОНОПИСЬ всегда играли в русской духовной культуре огромную роль. Ни одно важное событие в жизни средневекового человека Руси и России не обходилось без иконы. Многие иконы передавались из поколения в поколение, становились семейными реликвиями. Иконы были не только в доме – их помещали над воротами, дверями амбаров, на перекрестке дорог, у колодцев и т. д. В богатых семьях делались «мерные иконы» – иконы, которые писали после рождения ребенка. На них изображался небесный покровитель ребенка, а длина иконы соответствовала росту ребенка в момент рождения. В целом же икона была не только образом для молитвы, но и своеобразной книгой и спутником жизни.
В условиях отсутствия схоластического богословия, школьного образования и исключительной открытости русского сознания для всякого эстетического чувства, любой природной или рукотворной красоты икона приобретала огромное вероучительное значение, донося не столько до разума, сколько напрямую до души и сердца человека основные понятия об ином мире, его красоте и гармонии. Однако в силу традиционного исключительного доверия на Руси к слову икона воспринималась как сакральный текст, требующий определенного навыка прочтения и внутренней духовной подготовки. Восходя к постижению божественных истин, человек словно поднимается с одной ступеньки на другую, приобретая духовный и молитвенный опыт, который в свою очередь служит основанием для раскрытия новых, более сложных закономерностей Божественного мира.
Икона Св. Георгия. XII в.
Точно так же и икона, изображая невидимое, передавая молящемуся незримые духовные истины, будучи, по словам Е. Трубецкого, «видением иной жизненной правды и иного смысла мира», требовала определенного навыка прочтения, молитвенности. Воплощая в себе исключительную глубину духовных образов, икона по мере приобретения челове