Несмотря на общий упадок русской культуры в эпоху татаро-монгольского завоевания, литературные традиции продолжали существовать. Литературные традиции, вытесненные монголами из Киева, продолжали существовать по различным городам. В конце XIV в. крупнейшим литературным центром становится Москва, что сыграло не последнюю роль в том, что вскоре она становится центром русской государственности. В это время вырабатывается литературный жанр «похвал», обращенных к святым – покровителям побед. На Руси одно из первых произведений этого нового литературного течения – слово «О житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго», посвященное Дмитрию Донскому. Здесь важно понимать, что «похвалы», как правило, пишутся для произнесения вслух в торжественной обстановке – в то время очень многие литературные произведения были рассчитаны на чтение вслух и восприятие со слуха.
Увеличивается количество слов со сложными отвлеченными значениями, прямое название вещи подчас заменяется витиеватым описанием, появляются многосоставные и многосмысловые слова, как, например, «окорадостный», «тяжкоумный», «звероименитый», «духодвижный», «многомутный», возвышенные эпитеты. Так, в вышеупомянутом слове «О житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго» князь Дмитрий называется «высокопаривым орлом», «огнем, попаляющим нечестие», «ветром, плевелы развевающим», «трубой спящим», «воеводой мирным», «венцом победе», «кораблем богатству» и т. д. Очень трогателен плач вдовы Дмитрия княгини Ефросинии: «Солнце мое, рано заходиши, месяц мой красный, рано погибавши, звездо восточная, почто к западу грядеши… старые вдовы, потешите меня, а младыя вдовы плачите со мною, вдовый бо беда горчае всех людей». В этих тенденциях Д.С. Лихачев был склонен видеть «первые проблески идей и настроении Предвозрождения».
Здесь необходимо сказать, что жития святых (агиография) – это отдельный и очень интересный жанр древнерусской и средневековой литературы. Источником русской агиографии была Византия, но очень быстро возникают жития именно русских святых, которые активно переписываются и распространяются, что свидетельствует об очень большом интересе к ним. Так, например, известно более 150 рукописей только жития святых Бориса и Глеба.
Исследователь русской святости иеромонах Иоанн Кологривов выделял три основные зоны, в которых составлялась житийная литература: киевская, севернорусская (Новгород – Псков) и московская. Киев (Киево-Печерская лавра) стал местом, где были созданы первые жития русских святых – княгини Ольги и князя Владимира, князей Бориса и Глеба. В лавре уже в XI в. был составлен первый «Патерик» (с греч. «Книга отцов») – сборник житий подвижников Киево-Печерского монастыря. «Некоторые из этих житий, – пишет И. Кологривов, – сочетают с прекрасной литературной формой наивность и вместе с тем художественность стиля и чрезвычайное богатство конкретных подробностей и ярких личных черт».
После монгольского нашествия новая школа житийной литературы возникает на Севере, в регионе, который миновал татарский разгром, а затем уже в XIV в. расцветает в Троице-Сергиевом монастыре. Среди авторов житий этого времени необходимо отметить Епифания Премудрого. Образование он получил в Ростове, там же постригся в монахи, более 30 лет провел в стенах Троице-Сергиева монастыря. Ему удалось совершить путешествие по христианскому Востоку, побывать на Афоне, где он много читал. Большое значение для него имело знакомство со знаменитым иконописцем Феофаном Греком. Умер Епифаний около 1420 г.
Епифанию принадлежат два произведения: «Житие Стефана Пермского» и «Житие Сергия Радонежского». «Житие Стефана Пермского» было написано Епифанием, скорее всего, сразу после смерти Стефана в 1396 г. В тексте дан ряд конкретных сведений о жизни и деятельности Стефана. Главную заслугу Стефана Епифаний видит в его просветительской деятельности, в создании пермской азбуки и переводе на пермский язык книг Священного Писания: «Коль много лет мнози философи еллинстии събирали и составливали грамоту греческую и едва уставили мноземи труды и многыми времени едва сложили; пермьскую же грамоту един черьнецъ сложил, един составил, един счинил, един калогер, един мних, един инок, Стефан глаголю, приснопомнимый епископ, един в едино время, а не по много времена и лета, якоже и они, но един инок, един вьединеныи и уединяйся, един, уединении, един у единого бога помощи прося, един единого бога на помощь призывай, един единому богу моляся и глаголя…»
Около 1417–1418 гг. Епифаний создал самое известное свое произведение – «Житие Сергия Радонежского» (он лично хорошо знал Сергия, был его учеником) – подробную биографию святого, которая и сегодня является самым важным источником по жизни и деятельности преподобного Сергия – основателя русского северного монашества. «Житие преподобного Сергия» стало одним из самых ярких памятников агиографии русского Средневековья. Именно Епифаний создал особый стиль житий, которые определили «рамку» русской агиографии вплоть до XVII столетия.
Страница из «Жития Сергия Радонежского»
Важно понимать, что жития – это не биографии святых, а их литературные образы, литературные «иконы», схематичные и условные, так как задача автора жития состояла в том, чтобы показать, каким видит святого не он сам лично, а каким его видит Церковь. Поэтому, как и в иконописи, в жанре житий существовал определенный «канон», требующий вносить в жития обязательные черты и свойства того или иного святого. Если это преподобный, то он аскет, анахорет, немногословен, беден. Если князь, то дает милостыню, строит храмы, печется о людях. И т. д. Задача жития, по мнению И. Кологривова, передать «соборной памяти Церкви не столько воспоминание о земной жизни святого, сколько его прославленное духовное изображение. Земная жизнь была кратковременной: ей надлежит исчезнуть в сиянии вечной славы. Только то остается от земной жизни святого, и только то имеет в ней значение, что представляет собою след его духовного восхождения к святости. И это – все, что останется от его земной человечности в великом свете преображения».
Огромное значение для русской культуры и для русской литературы в этот период имела Куликовская битва 1380 г. Вокруг темы Куликовской битвы сложился целый комплекс летописных, житийных, повествовательных, фольклорных произведений, среди которых возникшие в конце XIV – начале XV в. летописные повести о Куликовской битве, уже упоминавшееся слово «О житии и преставлении великаго князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго» и, наконец, крупнейшие произведения начала XV в. – «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». «Задонщина» представляет собою обширное прославление русской победы, к которому примешивается печаль о погибших. Многие исследователи отмечали в «Задонщине» литературные традиции домонгольской литературы, и прежде всего «Слова о полку Игореве».
Вся вторая половина XV в. проникнута все более усиливающимися эсхатологическими переживаниями. Тревога становились тем сильнее, чем ближе надвигался 1492 г. – год, когда истекала седьмая тысяча лет с момента Сотворения мира. В общественном сознании царила уверенность, что за этой датой последует Страшный суд. В соловецкой пасхалии против этой даты появляется приписка, отражавшая чувства и страхи, овладевшие Русью к концу столетия: «Зде страх! Зде скорбь! Зде беда велика: В распятии Христове сей круг бысть, и се лето на конци явися, в не же чаем всемирное твое пришествие. О владыко, умножися беззаконие на земли, пощади нас. О владыко, исполнь небо и земли славы твоея, пощади нас. Благословен грядый во имя Господне, пощади нас». Взбудораженное общество находилось в сильном напряжении. В Москве, по словам Епифания Премудрого, ходили толки, что не стоило Стефану Пермскому «замышлять» для пермичей грамоту «в последние дни на исход числа седьмыя тысящи, точию за сто двадцать лет до скончания век».
Поэтому в это время появляются литературные сочинения, которые могли быть созданы только в эту эпоху, такие как «Слово об осьмом вселенском соборе», «Русский хронограф», представляющие собою разные уровни эсхатологического осмысления действительности. Если «Слово…» – это эсхатология в «чистом» виде, скорбь и боль от случившегося, мистическое переживание последних времен, то «Хронограф» – взвешенное осмысление древних и последних наиболее значительных событий (поход Аскольда и Дира на Царьград, призвание варягов, крещение Ольги, перевод греческих книг на славянский, перенесение иконы Владимирской Матери Божией в Москву, падение Константинополя), приводящее к идее заканчивающейся мировой истории. Переживая сразу два события – разгром Константинополя и пришествие рокового 1492 года, «Хронограф» словно подводит итоги всей мировой истории, обдумывая, выстраивая в систему и сводя ее к Московской Руси.
От XV в. до нас дошли также «Повесть о приходе Батыевой рати на Рязань» (вторая половина XV в.), в основе которой лежит, очевидно, более раннее произведение. Повесть стала одним из самых трагических произведений древнерусской литературы, посвященных борьбе с монголами. «Дым и земля и пепел» остались после прохода полчищ Батыя. «На земле пусте, на траве ковыле снегом и ледом померзоша», терзаемые зверями и птицам, лежат «многие князи местные и бояре и воеводы и все воинство и крепкие многие удальцы и резвецы, узорочье и воспитание рязанское». Татары «во граде многих людей, и жены, и дети мечи иссекоша. И иных в реце потопиша и весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство резанское поимаша. Несть бо ту ни стонюща, ни плачуща – и ни отцу и матери о чадах, или чадом о отци и о матери, ни брату о брате, ни ближнему роду, но вси вкупе мертви лежаща… Сии бо град Резань и земля Резанская изменися доброта ея, и отиде слава ея, и не бе в ней ничто благо видети – токмо дым и пепел». О борьбе с татарами повествует и «Повесть о Меркурии Смоленском», рассказывающая о нападении Батыя на Смоленск и о защите города юношей Меркурием.
Усиление Русского государства во второй половине XV в., завершающееся объединение русских земель вокруг Москвы, грандиозные мировые события нашли немедленное отражение в русской литературе. Появляется «Повесть о Мутьянском воеводе Дракуле», разл