Как уже упоминалось, с раннего утра Кремль представлял чрезвычайно оживленную картину. Сюда съезжались по делам и на поклон к царю служилые люди всяких рангов. Большинство являлись верхом на конях, в сопровождении слуг, которым кони отдавались под охрану до отъезда господина из Кремля. Таким образом, у царских палат постепенно скапливалась громадная толпа ожидающей своих хозяев челяди, которая от нечего делать развлекалась как могла: слуги играли, ругались, дрались, скакали наперегонки на лошадях, заводили кулачные бои и задирали прохожих, особенно иностранцев. Такое бесчинство творилось не только на площадях, но даже у самых дверей дворца, у тех помостов, по которым цари проходили из собора в собор, однако стрельцы, постоянно охранявшие царский дворец, не обращали внимания на развлечения слуг. Только в конце XVII в. были указаны определенные места ожидания для челяди и был ограничен доступ праздных слуг к стенам дворца.
Оживление иного рода царило на Ивановской площади, где в XVII в. помещались здания приказов. Приказная деятельность в то время начиналась очень рано: в декабре, например, они открывались за час до рассвета, то есть где-то в 6.30 утра. Поэтому с раннего утра площадь наполнялась толпой людей разного рода и звания, «ходивших за делами» в приказы. Здесь же отбывали наказание осужденные на правеж, работали палачи, приводившие в исполнение судебные приговоры. Рядом в особой палатке сидели площадные подьячие или нотариусы, писавшие и удостоверявшие по просьбе просителей разного рода бумаги и юридические документы. Деятельность их благодаря традиционным поборам за составление бумаг была очень прибыльной, поэтому худшим наказанием считалась для них «отставка от площади».
Здесь же, на Ивановской, а также и на Красной площади приказными дьяками зачитывались правительственные распоряжения и царские указы «во всю Ивановскую», делались важные объявления. Так, например, здесь в феврале 1698 г. Петр I через преображенских солдат звал москвичей в село Преображенское посмотреть на казнь стрельцов, обещая зрителям безопасность. Бывали случаи, когда «во всю Ивановскую» кричали и простые граждане, которые хотели сделать сообщение, представлявшее общий интерес. Один из таких случаев связан с первым опытом воздушных полетов в России.
В апреле 1695 г. некий мужик – имя его осталось неизвестным – закричал на площади клич, привлекая к себе всеобщее внимание, и был взят в Стрелецкий приказ, где объявил, что может сделать крылья и станет летать как журавль. Идея мужика заинтересовала царя, и изобретателю были выданы из казны деньги на постройку крыльев из слюды. Через некоторое время перед этим же приказом состоялось первое испытание в присутствии начальника приказа князя Троекурова и толпы любопытных: мужик, перекрестившись, стал надувать мехи своего «авиационного средства» и неистово размахивать крыльями, но в воздух подняться не смог, сказав, что крылья слишком тяжелы. Были вновь выданы деньги на более легкие крылья, из кожи, но и второй опыт окончился неудачей: мужик вновь долго махал крыльями, но так и не полетел. Дальнейших опытов князь Троекуров уже не допустил и присудил «авиатора» к взысканию денег, затраченных на осуществление его затеи, а когда выяснилось, что денег нет, – к битью батогами и конфискации имущества.
Красная площадь, как упоминалось выше, служила главным рынком и центром городской жизни Москвы. На всей ее площади целый день шла бойкая «походячая» торговля вразнос. Здесь толклись разносчики самого разнообразного товара, начиная с принадлежностей одежды и кончая разного рода снедью – пирожками, сушеной воблой, квасом; работавшие среди толпы, под открытым небом, портные, сапожники, ювелиры делали Красную площадь похожей на рынки Бухары или Багдада. Повсюду, где было возможно, устраивались калеки, слепцы, нищие, бренчавшие на гуслях и тянувшие заунывные песни. Плакали дети-подкидыши, вынесенные сюда в корзинах божедомами, собирающими милостыню на их пропитание, гремели цепи выведенных для сбора подаяния колодников.
Здесь же прямо среди толпы стояли на площади гробы с телами тех, кого не на что было похоронить, и прохожие, кланяясь покойнику и крестясь, клали на платок, разостланный около гроба, кто сколько мог. Стояли группами каменщики, столяры, кузнецы, кровельщики, простые крестьяне (иногда целыми семьями), пришедшие издалека искать в Москве работу. Разноголосый гвалт, в котором смешивались стоны и смех, драма и комедия, не умолкал ни на минуту и служил ярким звуковым фоном, на котором разворачивались пестрые картины жизни средневековой Москвы. Ежеминутно возникали споры и ссоры, заканчивавшиеся иногда столкновениями, память о которых сохранилась в приказных документах. Ряд челобитных помогает воссоздать несколько живых картин из жизни средневековой Красной площади.
Однажды июньским утром по Мучному ряду в Китай-городе проходил посадский человек Иван Иванов. У одного из перекрестков, возле церкви, торговали яйцами, и Иванов нечаянно толкнул стоявшую на лотке корзину яиц, которая перевернулась. Яйца посыпались на дорогу, и часть из них разбилась. Вцепившись в Иванова, торговец потребовал возместить убытки, но у посадского человека денег не оказалось. Торговец закричал, к нему на помощь подоспели другие продавцы, которые взялись за дело решительно. С Иванова сорвали кафтан, а заодно и рубаху. Иванов, оголенный до пояса, понял, что силы неравны, и двинулся дальше (благо день был жаркий) по Мучному ряду и буквально через несколько метров оказался в ряду пекарей. И вдруг из первого же хлебного ларька выскочил и преградил ему дорогу пекарь Никитка Трофимов.
– Что же ты, душегуб, кафтан-то отдал? – остервенело накинулся он на опешившего Иванова, потрясая кулаками. – Ты же мне за калачи задолжал, и сорвать с тебя кафтан мне надлежало!
Отступать было некуда, и Иванов стал оправдываться и просить об отсрочке долга. Однако приходивший все в большую ярость Никитка продолжал осыпать его ругательствами и наконец, не выдержав, начал избивать, а в довершение всего потащил на съезжий двор. На съезжем дворе начали разбираться. Противники до хрипоты обвиняли друг друга, но чем кончилось дело, так и осталось неизвестным.
Близ Лобного места рядами стояли женщины, продававшие холсты и кольца с бирюзой; некоторые держали эти кольца в зубах, и любой москвич, а также заморский гость по этому знаку прекрасно понимали, что эта женщина кроме своего товара предлагает также «для утехи» и себя. Были женщины, которые торговали не только вразнос, а даже имели собственные лавки. Зачастую они проявляли в торговых делах больше сметки, настойчивости и изворотливости, нежели мужчины. Женщины-торговки часто не только громко зазывали покупателей, но и втаскивали в лавки остановившихся рядом прохожих силой. Если же все-таки продать ничего не удавалось, обрушивались на незадачливого покупателя с руганью. Известен случай, когда на съезжий двор попало дело Прасковьи Яковлевой, вдовы, державшей собственную лавку в Китай-городе, в Шапочном ряду. Она прославилась среди торговцев своими хулиганскими выходками. Однажды, подкравшись сзади к одному из своих конкурентов – шапочнику Науму Иванову, она изрезала гвоздем у него на спине шубу. Ее схватили и предали суду.
В толпе шмыгали воры – «тати», которые, пользуясь скоплением народа на торгу, обворовывали покупателей и торговцев, а иногда даже и самих приказных людей, призванных следить за «благопристойностью» и предотвращать кражи. Так, однажды, 1 октября, 1692 г., в день Покрова Пресвятой Богородицы, во время крестного хода из Кремля в храм Василия Блаженного у Лобного места стояли двое подьячих, руководивших охраной порядка, – Василий Юдин и Роман Артемьев. Воры умудрились у обоих вытащить из ножен, прикрепленных к поясу, нож и вилку, которые, по принятому тогда обычаю, носили с собой.
Сохранившееся в архивах дело об этой краже воскрешает очень живо обстановку, в которой она была совершена. Когда подьячие опомнились и, обнаружив пропажу, завопили и начали озираться по сторонам, то заметили подозрительного мальчишку, вертевшегося рядом. Его задержали и доставили в приказ, где выяснилось следующее. Мальчика звали Гараська, и он служил у мастерового Ивана Герасимова. Несмотря на праздник и крестный ход, хозяин послал мальчика на Красную площадь продавать деготь. Однако вблизи Красной площади стоял шалаш кисельника Елисеева, и Гараська спокойно оставил свой деготь в этом шалаше и торговать не стал.
– Пошел я, – рассказывал Гараська, – по площади гулять и смотреть крестов.
– А чего же тебя поймал наш подьячий Василий Юдин?
– А для того он меня поймал, что я подле него стоял. Как у него пола завернулась, так помыслил он, что ту его полу я завернул. Он и цап меня за персты…
Вина Гараськи так и не была установлена, и наказанию его не подвергли. Однако мальчик все же был не просто отпущен, а отдан под расписку, и притом почему-то не его хозяину Герасимову, а другому лицу – некоему Осипову, тоже мастеровому. Сохранилось и описание украденных вещей. Изделия оказались великолепной работы, и воры не просто так покусились на них.
«Черенки, – показал Юдин, – разукрашены финифтью лазоревою. По финифти серебром наложены жуки серебряные да вызолоченные… Пять рублев стоили».
Нельзя не сказать и о том, что здесь же, на площади, все украденное можно было легко сбыть. Повсюду стояли торговые палатки, хозяева которых не брезговали скупкой и перепродажей краденого. Однако борьба велась как с воровством, так и с торговлей подобного рода, и продающего краденое имущество подвергали почти такому же наказанию, как и вора. Однажды осенью 1687 г., ночью, совершено было нападение на некоего Ивана Дмитрова, возвращавшегося «из гостей домой». Нападение произошло на Тверской улице, у церкви Ильи Пророка (стоявшей на том месте, где сейчас ресторан «Центральный»), и, по словам потерпевшего, происходило так:
«Набежали на меня воровские люди начали бить и грабежом взяли у меня шапку, оторвали от пояса ножик и мешочек козлиный, в нем деньги семь рублев и ключи лавочные».