На другой день Дмитров проходил по Красной площади мимо ларька, торговавшего металлическими изделиями, и неожиданно среди прочего товара опознал у торговца «Бронной слободы тяглеца» Ивана Иванова свои вещи. Торговец был задержан, отправлен на съезжий двор и подвергнут жестокому наказанию.
Рынок выдвигался за пределы площади и спускался по скату холма вниз к реке, к живорыбным садкам и Москворецкому мосту, на котором также сидели мелочные торговцы рядом с женщинами, полоскавшими в реке белье. Торговля велась и на мостах у кремлевских ворот – Спасском и Никольском. На первом разносчики и небольшие лавочки торговали книгами, рукописными тетрадями и картинами на листах, а рядом, близ Спасского моста, был известный всей Москве Спасский, или поповский, крестец. (Крестцами назывались перекрестки, места, где улицы пересекались переулками или иными проездами. Дорога от Спасских ворот до Ильинки, замощенная деревом, у самих ворот пересекалась проездом, направлявшимся мимо Покровского собора вниз к реке.)
У самого Покровского собора (Василия Блаженного) стояла патриаршая тиунская изба, в которой тиун (царский сборщик налогов) взимал с духовных лиц разного рода поборы в пользу патриарха, а также пошлины за богослужение по найму. Спасский крестец благодаря своей близости к тиунской избе постоянно наполнялся священниками, не имевшими своего определенного прихода и нанимавшимися совершать богослужения в приходских и домовых церквях. Нравы, господствовавшие на этом богослужебном рынке, отражены в докладе, сделанном в 1644 г. патриарху его тиуном: «Безместные попы и диаконы в поповскую (тиунскую) избу не заходили и перед литургией правила не правили, а садились у Фроловского (Спасского) моста и бесчинства чинили великие, бранились, играли в карты и зернь, боролись и в кулачки бились».
Как только подходил наниматель, священники окружали его плотным кольцом и, перекрикивая друг друга, предлагали свои услуги. Если наниматель останавливал на ком-то из них свой выбор, но продолжал колебаться, священник вытаскивал калач и, поднося его ко рту, с угрозой говорил «сейчас закушу» – обедню можно было служить только натощак. Нередко эта своеобразная угроза помогала нанимателю определиться с выбором. Бесчинство «крестцовских» священнослужителей было явлением, с которым церковные власти безуспешно боролись в течение долгого времени. Однако крестец со своими порядками благополучно дожил до 70-х годов XVIII в., когда московским властям удалось наконец искоренить эту особенность московского уличного быта.
Вдоль кремлевского рва, по направлению к Никольским воротам, тянулся ряд небольших деревянных церквей «на крови», при которых было кладбище, обнесенное частоколом, а близ Неглининских, или Воскресенских, ворот, на месте нынешнего здания Исторического музея, находился Земской двор (приказ) – полицейское управление Москвы, из которого днем и ночью неслись вопли людей, имевших дело с полицией. Эти крики были настолько сильны и постоянны, что очень беспокоили в 1666 г. патриарха Никона, заключенного в Лыковом дворе в Кремле близ Никольских ворот.
Красная площадь, подобно Ивановской в Кремле, была местом, где объявлялись правительственные распоряжения. Для особо важных сообщений правительство пользовалось Лобным местом, с которого в торжественных случаях цари обращались с речами к народу. Так, с Лобного места обращался к народу Иван Грозный, царь Алексей Михайлович произнес с него в 1648 г. покаянную речь перед московским населением после знаменитого Соляного бунта.
В примыкавших к Красной площади рядах сосредоточивалась торговля оседлая, прикрепленная, в противоположность «ходячей» торговле, к определенным местам, обложенным городским налогом. В конце XVI в. в этих рядах уже появляются каменные торговые помещения, но как они выглядели – точно неизвестно. Наряду с каменными было огромное количество деревянных лавок и ларей самого примитивного устройства. Предметом постоянной заботы торговцев было предупреждение пожаров в каменных и деревянных лавках. Из-за этого не допускались в лавках жилые помещения и содержались сторожа, дежурившие по ночам на крышах. Те же сторожа должны были оберегать лавки от грабителей при помощи огромных собак, которые привязывались к блокам, двигавшимся по протянутым вдоль лавок веревкам.
В рядах существовала систематизация товаров, благодаря которой покупатель без труда находил в определенном месте то, что ему было нужно. Внимание приезжих обычно обращалось больше всего на иконный и рыбный ряды, а также «вшивый» рынок. Близость рыбного рынка давала себя знать специфическим запахом, который явно свидетельствовал о том, что «тронувшаяся» (как говорили тогда) рыба никого не смущала. «Вшивый» рынок назывался так потому, что на нем продавалось старье и торговали всевозможной рухлядью. «Вшивый» рынок был и средоточием московских парикмахеров-цирюльников, которые работали в низеньких лавочках, крытых древесной корой, а в хорошую погоду под открытым небом, и земля здесь была так устлана волосами, что казалась покрытой войлоком.
Методы же работы и инструменты этих парикмахеров в наше время, без сомнения, привели бы в ужас самого непритязательного человека. Ножницы и бритвы обычно были заржавлены и точились здесь же о любой подходящий камень, а вода для парикмахерских процедур бралась на глазах клиента из ближайшей лужи. Поскольку при стрижке приходилось поворачивать голову клиента за нос, что не всем нравилось, на стрижку было два тарифа «с огурцом» или «без огурца». «С огурцом» означало, что в рот клиенту вставлялся свежий огурец и голову парикмахер поворачивал, держась за него, а после окончания стрижки клиент съедал огурец. Соответственно, такая услуга ценилась дороже, так как в нее входила стоимость огурца.
Явлениями, особенно часто нарушавшими обычное течение уличной жизни в Москве, были пожары и разбои. За свою многовековую историю Москва не раз опустошалась полностью грандиозными пожарами, а мелкие случались десятками в месяц. Очевидцы вспоминали, что иногда по ночам проходилось видеть, как в трех-четырех местах одновременно поднималось пламя. Едва успели изгладиться следы страшного пожара 1571 г., когда Москву сожгли крымские татары, как город вновь выгорел почти полностью в 1611 г., после нашествия интервентов. В 1626 г. также произошел страшный пожар, возникший в Китай-городе на Варварке, затем распространившийся на торговые ряды, Покровский собор и Кремль, где сгорели церкви в Чудовом и Вознесенском монастырях, постройки в царском и патриаршем дворах и дела в приказах. Гибель приказов надолго расстроила деятельность правительства и тяжело ударила по многим жителям столицы и гостям города. Новый пожар 1629 г. опустошил многие части города: выгорела местность между Чертольем и Тверской, сгорели слободы за Белым городом и множество дворов на Неглинной, на Покровке и в других местах. Для понимания масштабов этих бедствий достаточно сказать, что в XVII в. можно было насчитать в Москве до 40 тысяч пожарищ.
Для борьбы с пожарами принимались разного рода меры. «Бережением от огня» занимался специальный орган – объезжая изба. В ее обязанности входило прежде всего осуществление «огневого дозора». В качестве предупредительных мер всех торговцев обязали иметь около своих лавок кадки с водой, с которыми у посадских людей возникла масса проблем. Кадки нередко мешали проходу, портили «фасад» лавок и ларьков, их надо было наполнять и регулярно мыть, поскольку вода застаивалась и издавала зловоние. Между тем съезжий двор требовал чистоты, порядка и свободных проходов. Известен случай, когда на съезжий двор ворвалась некая вдова Анна Васильева, имевшая лавку в Семенном ряду. Она протестовала против того, что у ее лавки была поставлена такая кадка с водой. Вдова накинулась на десятского съезжего двора с кулаками, ругательствами и угрозами, требуя, чтобы он «чан с водою» немедленно убрал. Однако десятский не дрогнул:
– То указ великих государей. А мне мочен повелевать съезжий двор, не ты, – ответил он.
Недолго думая, Анна Васильева перешла от слов к делу и опрокинула кадку с водой на ноги десятскому. Ее отвели на съезжий двор и привлекли к ответу. Подобные столкновения происходили нередко.
Кроме того, была также строго запрещена топка печей в домах и банях-«мыльницах» в летнее время: с весны все печи запечатывались объезжими головами, «чтоб отнюдь в лете огня не было в домех». Хозяйки боялись затопить в доме печь или зажечь свечу. Но на каменные строения богатых людей это распоряжение не распространялось, поскольку уже в XVII в. лучиной в богатых домах для освещения не пользовались, а жгли свечи и употребляли масляные фонари и закрытые светильники. Пищу в самом господском доме вообще не готовили, избегая гари и опасности пожара. Поэтому для готовки существовали выстроенные во дворах кухни (поварни), каменные и деревянные, чтобы огонь не угрожал господскому дому. Для людей же с меньшим достатком эти «огневые» правила часто создавали немалые затруднения, однако десятские все равно того, кто не соблюдал правила, наказывали. Объезжий голова со своими дозорщиками (бирючами) обходил участок, заглядывал во все дворы и дома и, обнаружив нарушение правила пользования огнем, подвергал виновных взысканиям вплоть до опечатания части жилья, где стояли печи. Нередки были жалобы: «В холодный подклет из собственной горницы выгнали», которые, однако, не помогали. На положенный срок горницы оставались опечатанными.
Чаще всего опечатывали бани во дворах, что вызвало развитие в столице так называемых торговых, или общественных, бань. Хотя известны случаи, когда опечатывались и общественные бани, а также мастерские, нарушавшие правила топки, хотя некоторые мастера никак не могли обойтись без огня, например кузнецы, гончары, хлебопеки. Выносить же всю работу во двор было делом весьма нелегким.
Также с целью «бережения от огня» власти боролись с захламленностью дворов и непрестанно производили их осмотры. Но требования властей не всегда выполнялись. Так, в центре Москвы, на территории Китай-города, много в связи с этим проблем московским властям доставлял дом Посольского подворья. «В нем поставлено много иноземцев, – написано в деле 1665 г. – Поварни топят и огни кладут беспрестанно, топят без людей (то есть без наблюдения), искры от огня бегут вверх, кровля сломана…» Далее указано, что в Посольском подворье в поварне «при немецких послех» уже не раз происходили пожары и китайгородскому съезжему двору приходилось посылать команды, чтобы заливать там огонь. Московские власти неоднократно обращались к иностранным послам с требованием соблюдать правила противопожарной безопасности – убрать дрова и сено, сложенные на территории подворья. Но ничто не помогало.