Известно, что к голосу юродивых прислушивались, их слова были наполнены скрытым таинственным смыслом. Нередко бессмысленные внезапные фразы пьяного давали повод для раздумий и истолковывались как своеобразное назидание. В пьянстве, как и в юродстве, открывалось стремление к постижению духовных тайн, к проникновению за пределы ощутимого материального мира, к чему человек не ощущал стремления в трезвом состоянии.
Т. Маккена, говоря об экстатических состояниях, в которые приходят люди, употребляющие галлюциногены (к последним, безусловно, можно отнести и алкогольные напитки), отмечает: «Когда вы в состоянии экстаза, сама душа ваша как бы вырывается из тела и уходит… Может это тьма кромешная, но ты видишь и слышишь яснее, чем когда-либо прежде. Ты наконец лицом к лицу с Конечной Истиной: таково неодолимое впечатление (или иллюзия), что охватывает тебя… Ты познаешь благоговение, познаешь блаженство, и страх, и даже ужас». То есть можно сказать, что пьянство – это тоже попытка выйти за пределы повседневного жизненного опыта, одна из форм пассивного, часто неосознанного протеста против существующей несправедливости земного миропорядка, поиск иной, высшей реальности. Таким образом, нельзя не признать, что это явление русской бытовой жизни является не только просто пороком, но также своеобразным выражением внутренних неосознанных духовных чувств и стремлений.
Маргинальное(Нищенство, странничество, юродство)
ИЗНАЧАЛЬНО ОСЕДЛЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ славянина, казалось бы, должен был повлечь за собою складывание особой ментальности, присущей земледельческим народам. Однако громадные размеры страны, до сих пор поражающие впервые попадающего в Россию иностранца, породили хорошо известную (и тем удивительную) черту русского народного характера – непреодолимое стремление к «перемене мест», почти бессознательное желание странствовать. Очень точно эта тяга описана у Н.А. Тэффи: «До последнего дня были в России странники. Ходили по монастырям, и не всегда вело их религиозное чувство. Все дело было в том, чтобы идти. Их «тянет», как тянет весной перелетных птиц. Тяга. Непонятная сила. Мы, русские, не так оторваны от природы, как европейцы, культура лежит на нас легким слоем, и природе пробиться через этот слой проще и легче. Весной, когда голоса проснувшейся земли звучат громче и зовут громче на волю, – голоса эти уводят. Как дудочка средневекового заклинателя уводила из города мышей.
Я помню, как мой двоюродный брат, пятнадцатилетний кадет, тихий мальчик, послушный и хороший ученик, два раза убегал из корпуса, пробирался далеко в северные леса, и, когда его разыскивали и возвращали домой, он сам не мог объяснить своего поступка. И каждый раз это было ранней весной.
– Почему ты ушел? – спрашивали мы.
Он застенчиво улыбался.
– Сам не знаю. Так. Потянуло.
Потом, будучи уже взрослым, он вспоминал об этой полосе своей жизни с каким-то умиленным удивлением. Он не мог объяснить и сам не понимал, что за сила тянула его и уводила. Он говорил, что ясно представлял себе отчаяние матери и жалел ее до слез, и представлял себе, какой скандал произвело его бегство в корпусе. Но все это было как в тумане. Та, настоящая жизнь была, как сон. А эта, «чудесная», стала жизнью реальной. И даже страшно, как мог столько лет – целых пятнадцать! – жить так неестественно, тяжело и скучно. Но думал он мало, больше чувствовал. Чувствовал волю.
– Бредешь без дороги по глухому лесу. Только сосны да небо – один в целом свете. И вдруг заорешь диким голосом изо всех сил, изойдешь в этом крике такой первобытной радостью, что потом долго только дрожишь и смеешься».
Представляется, что эта «тяга к земле на горизонте» (по выражению Ф.А. Степуна) не только играла не последнюю роль в формировании и поддержании особого склада ума русского общества и внутренних духовных влечений народа, но и было закономерным отражением представлений русских людей о вселенском устройстве и мировом порядке.
Странников на Руси с древности часто называли «каликами» или «каликами перехожими» (от латинского слова «caligae» – особый вид обуви для дальних переходов) и их странствие, как правило, не было абстрактным (идти куда глаза глядят) и бесцельным. Странник не был бродягой, искателем приключений или беглецом, хотя в нем были черты всех этих явлений. Целью странничества обыкновенно было посещение святых мест русского православия (храмы, монастыри, города), а нередко и центра мирового христианства – Иерусалима:
А из пустыни было Ефимьевы,
из монастыря из Боголюбова,
начинали калики наряжатися
ко святому граду Иерусалиму.
На Руси это явление существовало уже с глубокой древности (X–XI вв.) и было необыкновенно распространено. Зачастую оно принимало столь массовый характер, что даже иерархи Русской православной церкви, всегда сочувствовавшие странникам и поощрявшие паломничества, вынуждены иногда были обращаться к своей пастве с призывами сдерживать свои страннические порывы. Так, уже в середине XII столетия новгородский архиепископ Нифонт, обращая внимание на необычайный размах паломничеств к святым местам, призывал «не ногами искать спасения у Бога».
Следует также отметить, что на протяжении многовековой истории нашей страны (пожалуй, вплоть до начала XX в.) на Руси, скорее всего, не было человека, который бы хоть раз не разделил странническую участь. И это было не просто перемещение из одного места в другое, а, учитывая расстояния и средства передвижения, именно странничество, прикосновение к нему, жизнь (и весьма продолжительная) по тем законам, которые диктовала дорога (о смысле самого пути, дороги, речь пойдет далее). Странничество было в полном смысле этого слова общенациональной чертой, а не свойством какой-то строго очерченной группы людей.
На Руси были широко распространены представления о Христе как о страннике, который ходит по Русской земле, вдохновленные его же словами и эти представления являлись, несомненно, одним из духовных источников странничества. Другим источником этого явления была, несомненно, также одна из главных идей Нового Завета о бренности сего мира, его легковесности, нестойкости и о необходимости в связи с этим оставить все богатства земные и отправиться на поиски своей небесной родины, заботиться исключительно о благах духовных, о спасении собственной души. «Не собирайте себе сокровищ на земле… но собирайте себе сокровища на небе. Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:19–21). «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его и все остальное приложится вам» (Мф. 6:33). «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24). «Царство Божие силою берется и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 13:25).
То есть пока люди живы, они должны находиться в неустанном странствовании, поиске, бодрствовании. Поэтому странствует Христос, странствуют и переходят с места на место святые образа (Сказание о Иверской иконе Матери Божией, двигающейся по морю, Сказание об иконе Владимирской Богоматери, перемещающейся из Палестины в Царьград, оттуда в Киев и далее во Владимир и Москву, которую она, по видению Василия Блаженного, также стремится покинуть, легенда о перемещении Лиддской (Тихвинской) иконы Богоматери из Византии в Рим и обратно, а затем на Русь и др.) и сами святые (идет из дома в далекий Киев Феодосий Печерский, ходят по русским городам, весям и монастырям преподобные Сергий Радонежский и Иосиф Волоцкий). Известны даже жития святых паломников – калик, таких как Касьян и Иоанн Авнежские, Дмитрий Прилуцкий, Кирилл Новоезерский.
Таким образом, залогами достижения Царства Небесного становятся труд, настойчивый, беспрерывный поиск (искания) и пренебрежение материальными богатствами этого мира. Эти три целеполагающие духовные установки можно проследить во всех явлениях русской бытовой жизни, и в том числе, безусловно, в странничестве – неотъемлемом элементе этой жизни. Кроме того, исходя из вышесказанного, становится очевидной неразрывная связь странничества и нищенства, о котором пойдет речь ниже.
Поэтому странничество было стремлением исполнить в жизни этот евангельский идеал, бездомность и бесприютность становилась символом бренности земного бытия. По всей Руси странники искали Царство Божие: с одной стороны, они шли к таинственной земле – Беловодью, Микитиной вотчине, Опоньскому царству, граду Китежу, с другой – уже здесь, в своих путях, в повседневной страдальческой, темной, грязной России, они искали настоящую, подлинную Святую Русь. «Не имея здесь «пребывающего града», они искали грядущего, основателем и художником которого является Бог (Евр. 11:10). Удобствам оседлой жизни, домашнему уюту они предпочитали назидательные беседы старцев». По мнению А. Карташева, сам термин «Святая Русь» – «плод низового, народного творчества. Он родился и хранился в неписаном народном предании «каликами перехожими…». Становится совершенно очевидной связь между странничеством и созданием в народном сознании образа Русской земли как «Святой Руси».
Странничество было формой религиозного осознания собственного отечества в образе богомольной, идеальной, светлой страны (не случайно этимология самого слова «странник» двойственна. С одной стороны, она подчеркивает бесприютность этого человека, его принадлежность «стране» в целом, то, что его домом является вся Россия. С другой – «странник» – это «странный» человек, неотмирный, необычный, не похожий на тех, кто живет обычной мирской жизнью), одним из проявлений правдоискательства, столь присущего вообще русскому менталитету. Оно помогало увидеть здесь, на земле, благословенную небесную отчину, град Китеж, было своеобразным «богословием в путешествии». «Странник ищет правды, ищет Царствия Божьего, он устремлен вдаль», – писал Н.А. Бердяев.
Обходя города, села, храмы и монастыри, встречаясь с людьми, странник чувствовал, как мир раздвигается для него, пространство и время (как на иконе) словно перестают существовать. Сама земля, по которой он шел, превращалась в икону, на которой сквозь тонкую земную оболочку вещей и явлений просвечивала их небесная сущность, а странник становился причастником некоей Тайны, свидетелем мистического общения мира со своим Творцом. А.Я. Гуревич отмечал, что нравственное совершенствование в Средние века принимало форму «топографического перемещения (уход в пустынь или в монастырь из мира). Достижение святости также сознавалось как движение в пространстве». В городе, селе, деревне все напоминало о человеке и его мире. В дороге, в уединении, в созерцании природы все говорило о Боге. Таким образом, странствие порождало стремление все более приближаться к небу, удаляясь от земли. «Это и есть эсхатологическая устремленность, есть ожидание, что всему грядущему наступит конец, что окончательная правда откроется, что в грядущем будет какое-то необычайное явление», – писал Н.А. Бердяев.