перты-ориенталисты в итоге формируют своего рода замкнутое сообщество, пропуском в которое является приверженность неким общим исходным принципам и предпосылкам, что и составляет основу скрытого ориентализма.
Э. Саид приводит множество разнообразных и подчас довольно остроумных примеров тенденциозности Запада в отношении Востока, среди которых можно выделить, на наш взгляд, следующие основные методологические черты ориентализма.
1. Использование широких обобщений и сумма-тивного подхода. Одним из методологических приемов, ведущих к формированию искаженного образа Востока, которыми пользуются не только идеология и политика или массовое сознание, но и академические исследователи, являются чрезвычайно широкие суммативные обобщения вроде «арабского ума», «восточного человека», «восточного характера», «восточной женщины» и проч. Причем эти генерализации характеризуют человека Востока далеко не лестным образом в сравнении с человеком западной цивилизации. Восточный человек в итоге одновременно хитер и инертен, по природе своей лжив, ленив, неискренен, коварен, нелогичен, сластолюбив, полон предрассудков, при этом одновременно многословен и не способен на рациональное обсуждение. Но самое главное — он не понимает ценности свободы и склонен к деспотии. В чем-то он похож на неразумного и испорченного ребенка, который нуждается в попечении взрослого — рациональной, объективной, энергичной и деятельной западной цивилизации, которая только одна и может спасти его от него же самого и вызволить из того жалкого состояния, в котором он пребывает ныне, несмотря на все великие культурные заслуги и достижения в классической древности.
2. А-историзм. Степень генерализации подобных обобщений настолько высока, что в итоге Восток характеризуется вне определенного времени и пространства. Суммативные обобщения как правило оказываются и предельно a-историческими. Восток как бы законсервирован и остается в своих принципиальных чертах неизменным на протяжении многих веков («Восток всегда...»). В итоге получается, что Восток следует воспринимать сквозь призму классических текстов, поскольку все остальное — просто результат размывания этих образцов. Мол, все интересное, что было на Востоке — это его прошлое. Современный же Восток — деградация, безумие, коррупция и терроризм.
3. В результате, даже оказываясь непосредственно в странах Востока, исследователь-ориенталист склонен видеть в окружающем не более чем слабый отблеск книжных схем, предпочитая не замечать того, что находится перед глазами. Отсюда следующий порок ориентализма — его текстуальный характер, книжность. Исследователь-ориенталист даже не видит особого интереса в том, чтобы заниматься современным Востоком, поскольку в классических текстах он представлен гораздо полнее и сущност-нее. И даже личный опыт пребывания на Востоке для него оказывается не более чем не слишком удачной иллюстрацией к исходному книжному знанию.
4. Следующая черта, которую ориентализм неизменно приписывает Востоку, — слабая представленность личностного начала (при этом, конечно, речь идет не о правителях и героях, а об общем менталитете). К этому моменту Саид возвращается несколько раз в различных вариациях. Если в жизни человека западной культуры главная задача — реализовать личностный потенциал, культивировать собственное Я, то на Востоке, в представлении ориентализма, продолжают безраздельно господствовать архаический коллективизм, трайбализм и клановость, личность обычного человека не имеет особого значения ни для общества, ни для него самого. Этому также способствует и иной тип демографической динамики, своего рода «плодовитость» Востока, что постоянно подчеркивается при любых описаниях Востока. А потому «восточный человек» — это безликая и безымянная масса, которая, подобно пустынному бархану, волнами приходит и уходит, не оставляя никакого следа. А значит, и жалеть их особенно нечего. (Отсюда невольный экзистенциальный ужас, который Саид так верно подмечает в эссе Дж. Оруэлла «Марракеш» (1939): «Неужели они одной с нами плоти? Есть ли у них имена? Или же они всего лишь часть аморфной смуглой массы и обладают индивидуальностью не более, чем, скажем, пчелы или насекомые на кораллах? Они вырастают из земли, несколько лет помаются и поголодают, а затем вновь уйдут в безымянные могильные холмики, и никто даже не заметит, что их уже нет на свете. Да и сами могилы вскоре сравняются с землей».*)
5. Все это приводит к постоянной ориентализа-ции Востока — подчеркиванию и утрированию различий Востока и Запада (пресловутая логика бинарных оппозиций).
* Orwell George. Marrakech // A Collection of Essays. New York: Doubleday Anchor Books, 1954. P. 187. См.: Саид Э. Ориентализм. C. 388.
«Восток, и в особенности Ближний Восток, еще со времен античности воспринимался на Западе как его великая комплементарная противоположность», — говорит Э. Саид.* Сталкиваясь на Востоке с чем-то новым и непонятным, Запад «справляется» с ним за счет того, что объявляет его «версией» чего-то уже знакомого, т. е. в конечном счете «версией» самого себя. Именно таким образом христианство усваивало ислам — как искаженный вариант самого себя. Восток предстает как извечная и фундаментальная оппозиция Западу и одновременно как его перевернутое, зеркальное отражение. Образ Востока складывался как бы из собственных образов «Запада наоборот».
При этом необходимо помнить, что «Запад» и «Восток» — это, конечно, не географические понятия,** а культурные конструкты, которые задают и канализируют любой разговор о соотношении этих основных цивилизационных стратегий таким образом, чтобы легитимизировать и воспроизводить доминирование Запада в мире.
Подобного рода подход присущ и академическим исследованиям, но в большей степени он охватывает искусство и литературу. Ориентализм в искусстве — отдельная и увлекательная тема обсуждения. Саид уделяет большое внимание отражению ориентализма в художественной литературе — тому, что он называет «имагинативными практиками». В западной литературе можно насчитать множество писателей первой величины, которые были буквально очарованы Востоком. Это Гете, Гюго, Нерваль, Флобер, Фитцджеральд, Эзра Паунд и многие другие.
* Саид Э. Ориентализм. С. 92.
**Саид различает терминологически запад и восток в пространственном, географическом смысле (East—West) и Восток и Запад как культурные конструкты (Orient—Occident).
Важно отметить, что это не только увлечение экзотикой и разного рода диковинками, что, вполне понятно и что в первую очередь привлекает внимание. В подобных репрезентациях Востока, правомерных и неправомерных, существенной чертой проходит также некоторая «зависть» к нему. Восток воспринимается не только как географическая и культурная граница Запада, вызов и угроза ему, но также и как вместилище утраченных или нереализованных возможностей самого Запада. Ориентали-зация Востока — это также и реакция на определенное разочарование от итогов развития самого Запада. На этом фоне Восток предстает (а здесь важен именно имагинативный статус Востока) не только как область великой загадки, неведомых Западу тайных знаний и древних богатств, но и как область великого раскрепощения. Это все, что связано с миром грез и фантазий, вытесняющее реальный мир (вспомним Томаса Де Квинси и его «Исповедь англичанина, любителя опиума»). Но это также тема искусства любви и сексуальной свободы, неведомых Западу. В этой связи интересен эпизод из биографии Флобера, который Саид упоминает несколько раз — встреча с известной египетской куртизанкой Кучук Ханем,* которая произвела на него сильное впечатление. Но и здесь женщина представлена скорее как чудесная машина любви — изощренная и неутомимая, но начисто лишенная личного начала и бессловесная — как и весь Восток в целом.
6. Активизм Запада в отношении Востока. Саид постоянно подчеркивает, что в этой паре Запад—Восток именно Запад играет активную роль. Прежде всего это выражается в самом факте Великих географических открытий, в настойчивых по-
*Как оказывается, это даже не имя собственное, а скорее обозначение статуса этой женщины.
пытках представителей западной культуры проникнуть как можно дальше вглубь таинственного и закрытого Востока, преодолевая подчас немыслимые трудности и опасности (что порождает отчасти странную фигуру первопроходца — авантюриста и исследователя одновременно).
В конечном итоге этот активизм Запада выплескивается в глобальном событии империи, о чем речь еще впереди.
Это также масштабность проектов Запада на Востоке. Египетская экспедиция Наполеона, в которой его армию сопровождала еще целая ученая дружина из представителей различных областей естествознания и гуманитарных наук, которая должна была дать всеобъемлющее и масштабное описание Египта. Саид неоднократно обращает внимание на то, что составленное Фурье итоговое многотомное «Описание Египта» и полиграфически воплощало величие пришедшего на Восток Запада — каждый его том был поистине громадных размеров и сопровождался многочисленными иллюстрациями.
Но, пожалуй, самые яркие страницы, свидетельствующие о масштабности проектов Запада в отношении Востока — это строительство Суэцкого канала. Несмотря на все финансовые злоупотребления, явное преобладание, как бы мы сказали сейчас, пиар-составляющей в сравнении с собственно инженерными проблемами и изрядной доли авантюризма, свойственной Фердинанду де Лессепсу (что в полной мере проявилось в его следующем проекте Панамского канала), Суэцкий канал коренным образом изменил всю ситуацию взаимоотношения Запада и Востока. Запад непосредственно и мощно втягивает Восток в свой уклад жизни. То, что раньше разъединяло, теперь соединяет. Теперь Суэц — не преграда, а средство приближения Запада и Востока, важнейший транспортный канал. Если раньше, как постоянно подчеркивает Саид, характерной чертой описания Востока была его удаленность (а потому относительная безопасность), то проект Суэцкого канала ознаменовал решительный поворот в этой ситуации. Начиная с этого момента Восток сам пришел на Запад, он вдруг оказывается не просто рядом, а буквально внутри самого Запада, что не могло не породить в итоге серьезных проблем.