Ключевым моментом, по мысли Саида, выступает появление не-европейского романа. Это произведения В. С. Найпола, Тони Моррисон, африканская литература Алекс Ла Гума, Воле Шойинка, Надин Гордимер, Дж. М. Котзи. Эме Сэзера, Чинуа Ачебе.
Причем это уже насколько массовый процесс, что его невозможно игнорировать при исследовании западной культуры. Даже оставляя в стороне вопрос о собственно художественных достоинствах этих произведений (хотя многие из них удостоены престижных литературных премий, в том числе и Нобелевской премии по литературе), возможно, еще более важен сам факт их появления. Это та форма, в которой побежденные овладевают языком победителя. Появляется альтернативная версия истории, выраженная легитимным для метрополийной культуры языком. Если раньше западная культура обладала «естественной» монополией на нарратив и репрезентацию всей ситуации в мире, включая и постижение Востока, то теперь прежние побежденные не просто выражают недовольство сложившейся ситуацией, но делают это в культурной форме, которая находится в русле наивысших культурных достижений самого Запада. Коль скоро язык метрополии остается доминирующим дискурсом, получается, что единственная возможность заявить свою версию событий и свой взгляд на мир — выразить его языком европейского романа или поэзии. Только в этой ситуации западный дискурс не сможет игнорировать появление новой версии событий, только в этой ситуации диалог становится неизбежным событием.
Это важный и методологический момент. Собственно, только таким образом можно получить ответ на вопрос, оставшийся без ответа по прочтении «Ориентализма», — почему Восток не может представить собственную аутентичную презентацию? Именно в виде не-европейского романа Запад получает своего Другого, свое alter ego. Единственный шанс субалтер-нов быть услышанными — это заговорить языком наиболее «энергийного», доминирующего дискурса — языком западной культуры культуры.
Правда, и этот процесс неизбежно оказывается драматичным: ведь говорить языком поработителя — это форма коллаборационизма.
Саид ярко говорит об этом на примере европейской колонии — Ирландии. Хотя сегодня Ирландия — член Евросоюза, сравнительно недавно ее статус в Британской империи немногим отличался от статуса заморских колоний. Только колонизация ее началась на несколько веков раньше. И все те нарративы, которые теперь относятся к Востоку, первоначально были направлены в сторону вполне европейской страны — Ирландии. История британо-ирландских отношений полна весьма непростых коллизий. Но несомненно и другое — именно ирландская культура дала целый ряд великих европейских литераторов — прежде всего Дж. Джойса и У. Б. Йейтса. Именно их творчество позволило представить ирландскую культуру и позицию ирландцев как неотъемлемую часть культуры Запада. Правда, при этом появляется новый и довольно драматический момент — сам факт говорения на английском языке. Саид справедливо обращает внимание на сцену из «Портрета художника в юности» Дж. Джойса, где Стивен Дедал говорит о почти физическом мучении, которое доставляет для ирландского писателя необходимость говорить и писать по-английски.
После империи
«Век империй» завершился полным распадом колониальной системы после Второй мировой войны. Одна из причин в том, что от колоний в конце концов отказались сами метрополии: в новой обстановке это оказалось слишком хлопотным и невыгодным делом. Но основная причина в драматической борьбе, которую вели колонизированные народы (это также влияло на снижение экономической эффективности колониализма). Причина также и в том, что исчезла прежняя культурная легитимация империализма, выполнявшая важную функцию поддержания самой идеи империи — растущая критика практики империализма внутри самой метрополий-ной культуры.
Правда, последствия деколонизации оказались не столь радужными, какими они казались жителям бывших колоний поначалу. Освободившиеся страны охватила волна ярого национализма, а подчас и расизма (поскольку политическая и вооруженная борьба шла под лозунгами национального государства), практически во всех странах расцвела коррупция и, несмотря на помощь мирового сообщества и различных благотворительных организаций, накопилось громадное количество острейших социальных проблема. Где-то к власти пришли откровенные диктаторы, где-то страны раздирает острейшая междоусобица (сразу после ухода англичан Индия раскололась на две страны, а в скором времени — уже на три). Все это давало немало аргументов сторонникам империализма. Однако обескровленный Запад уже не имел достаточно сил поддерживать колониальный порядок, и процесс крушения империй оказался необратимым.
Альтернативой империализму выступила хоть в теоретическом отношении и рыхлая, но в целом вызывавшая симпатии доктрина мультикультурализма. Стратегия мультикультурализма — попытка принципиального ухода от имперской позиции — нет иерархии культур, все культуры равноценны, включая и родную. Однако в последние десятилетия и эта позиция явно начала давать сбои, что в итоге позволило и
Ангеле Меркель в Германии, и Дэвиду Кэмерону в Англии говорить даже о крахе мультикультурализма.
Но оказалось, что последствия события империи более обширны, чем это можно было себе представить на первый взгляд. Дело в том, что, несмотря на то что в теоретическом отношении концепция эволюционизма была давно подвергнута глубокой критике, она все еще продолжает жить в сознании западного человека (что, например, выражается в известном, хотя и несостоявшемся, тезисе о «конце истории»).
Эволюционизм, как теоретическая концепция в области культурной антропологии, связан прежде всего с именами Э. Тайлора и Генри Льюиса Моргана. По аналогии с эволюционной теорией Дарвина, которая сводила все громадное многообразие видов живого и их изменений к действию сравнительно небольшого числа факторов эволюции, все поразительное многообразие культурного процесса, открывшееся перед европейской культурой в ходе освоения мира в эпоху империй, также сводится к ограниченному числу принципов. Прежде всего это утверждение о принципиальном психогенетическом единстве всех этносов (что было, безусловно, весьма либеральной и прогрессивной идеей и было направлено против расизма) и вытекающем отсюда утверждении о том, что и путь культурного развития, которые эти народы проходят, также принципиально один и тот же. Развитие по такому пути описывается известным законом трех стадий развития — от дикости через варварство к цивилизации. Самым же важным для нас в данном контексте является то, что и конечная цель такого культурного развития у всех в принципе одна и та же — достижения стадии цивилизации. Однако, хотя все народы проходят одни и те же стадии, скорость и темпы этого прохождения могут быть разными. Некоторым этносам может по тем или иным причинам «не повезти», и они застрянут на какой-то стадии дольше других.
В этой перспективе европейская цивилизация выступает как всеобщий образец. Только нам повезло пройти этот культурно-исторический путь быстрее всех и до конца.
. Конечно, это чистой воды европоцентризм. Но, как я уже говорил ранее, западная культура не видела в этом особой беды. Ведь именно она представляет собой магистральный путь развития человечества. Именно из таких позиций развивались не только идеологическое и политическое сознание, но даже европейская метафизика. Когда Кант, например, развивает свои представления об основаниях нравственности, он говорит от лица — даже не человека и человечества в целом, но «всех разумных существ» — хотя, конечно, остается при этом именно европейским мыслителем.
С теорией эволюционизма конкурировали многие другие концепции, и в своем исходном виде она — достояние истории науки. В интересующем нас аспекте самое главное в ней — представление об общей конечной цели культурного развития всех этносов и культур, которое в наиболее полном виде воплощено только в западной цивилизации. И именно это представление обладает поразительной живучестью и даже самочевидностью в разнообразных сферах жизни западного общества. Именно в этой же области последствия распада имперской системы преподнесли западному обществу неожиданный сюрприз.
Империи глобализировали мир и сдвинули казавшиеся прежде незыблемыми пространственные границы. И если прежде важнейшей чертой в осознании Востока была его удаленность (что и делало его в значительной мере, несмотря на его ориента-лизацию ориентализмом, в целом безопасным), то активизм Запада, воплотившийся в масштабных имперских проектах, эту удаленность снимает. Как выяснилось, это нужно понимать в буквальном смысле. Перестав быть чем-то предельно далеким, Восток пришел в сердце Европы и представляет для нее самой если и не опасность, то серьезный вызов, на который стареющая западная цивилизация, похоже, не может найти адекватный ответ. Я, конечно, имею в виду проблему миграции населения бывших колоний в метрополии.
Количественный аспект соотношения белых людей и туземцев, о котором Саид постоянно упоминает при характеристике образа Востока в ориентализме, имеет еще и то теперь уже совершенно явное следствие, что кардинальным образом различаются типы динамики народонаселения в обществах западной цивилизации и всего остального мира. С одной стороны, низкая рождаемость, но и низкая смертность и высокая продолжительность жизни, что в итоге приводит к . так называемому «постарению» населения (aging). С другой — высокая рождаемость, но и высокая смертность, особенно в детском возрасте, низкая продолжительность жизни. В итоге это дает преобладание молодого населения. В последние годы этот вопрос живо обсуждается, и теперь уже не только применительно к ядру западного мира, но и к его маргинальным областям, таким как Россия. Несколько утрируя, можно сказать, что развитая западная цивилизация оказывается в итоге «несовместимой с жизнью», поскольку все менее способна воспроизводить себя в демографическом и антропологическом смысле. Напротив, «варварская» (или уж по крайней мере значительно менее цивилизованная) культура Востока в этом смысле вполне живая и воспроизводит себя демографически куда более успешно. Нет необходимости развивать эту тему подробнее. Отметим только, что масштаб и сила инерции этих процессов настолько велики, что даже если какому-то правительству удастся найти эффективные средства стимулирования рождаемости (прежде всего носителей европейской уклада жизни), этнический состав Европы в ближайшие 30 лет не может не измениться. А это также означает (конечно, не автоматическим образом) изменение и культурных ориентаций. Мне хотелось бы в максимальной степени избежать политических и идеологических оценок этого обстоятельства и взять его просто как фундаментальный факт.