В практических терминах «контрапунктического чтения», как я его назвал, это означает такое чтение текста и понимание вовлеченных в него реалий, когда автор, например, показывает, что колониальная сахарная плантация видится как нечто важное для поддержания определенного стиля жизни в Англии. Более того, подобно всем литературным текстам этот режим чтения не ограничивается их формальными историческими истоками и завершениями. Ссылки на Австралию в «Давиде Копперфильде» или на Индию в «Джен Эйр» потому и существуют, что они могли существовать, поскольку именно власть британцев (а не просто фантазия романиста) сделала возможным отсылки к этим масштабным приобретениям. Но последующие уроки не менее важны: эти колонии впоследствии освободились от прямого и опосредованного правления, причем этот процесс начался и набирал силу, еще пока англичане (французы, португальцы, немцы и т. д.) были там, притом что замалчивание данного обстоятельства составляло часть действий по подавлению туземного национализма. Дело в том, что контрапунктическое чтение должно учитывать оба процесса: и имперский процесс, и сопротивление ему, что возможно только за счет расширения нашего прочтения текстов — необходимо включить в этот процесс то, что некогда было насильственным образом из него исключено. Например, в «Постороннем» — это вся предшествующая история французского колониализма и разрушения алжирской государственности, а также появление в итоге независимого Алжира (чего не принимал Камю).
У каждого текста — свой собственный гений, как и у каждого географического региона мира — собственные перекрывающиеся виды опыта и взаимозависимые истории конфликта. Коль скоро речь идет о культуре, полезно было бы провести различение между партикулярностью и суверенностью (или герметичной исключительностью). Очевидно, что никакое прочтение не должно обобщать настолько, чтобы стиралась идентичность определенного текста, автора или движения. Равным образом предметом обсуждения может быть также и то, что было несомненным, или казалось таковым для данной работы или ее автора. Индия Киплинга в «Киме» характеризуется через свойства неизменности и неизбежности, что относится не только к этому замечательному роману, но и к самой британской Индии, ее истории, администраторам, апологетам и, что не менее важно, к той Индии, за которую борются индийские националисты, пытаясь вернуть ее назад. Видя эти ряды действий и противодействий в Индии Киплинга, мы понимаем сам процесс империализма в той мере, в какой его вобрало в себя великое произведение искусства, как и последующее антиимпериалистическое сопротивление. Читая текст, мы должны раскрыть и то, что в него вошло, и то, что было исключено автором. Каждая культурная работа — это видение момента, и мы должны сопоставить это видение с различными трансформациями, им впоследствии спровоцированными: в данном случае — с опытом национализма в Индии после обретения ею независимости.
Кроме того, мы должны связать структуры нарратива с теми идеями, концептами, опытом, которые служат им опорой. Образы африканцев у Конрада, например, основываются на обширной, так сказать, библиотеке африканистики и на личном опыте Конрада. Не существует такой вещи, как непосредственный опыт или отражение мира в языке текста. Впечатления Конрада от Африки неизбежно испытали на себе влияние различных знаний об Африке и литературы, о чем он упоминает в «Личных записях» («A Personal Record»). То, что воплотилось в «Сердце тьмы» — результат впечатления от творческого взаимодействия этих текстов вкупе с требованиями и традициями нарратива, его собственного гения и жизненного пути. Сказать об этой исключительно богатой смеси, что она «отражает» Африку или даже что она отражает опыт Африки — было бы малодушием и явным обманом. То, что мы видим в «Сердце тьмы» — произведение, имевшее исключительно большое влияние, породившее множество толкований и образов — это вовсе не фотографически буквальное «отражение», а высокополитизиро-ванная и идеологически насыщенная Африка, которая в некотором смысле была местом империализи-рованным, где в яростной схватке сходилось множество интересов и идей.
Возможно, это прозвучит слишком сильно, но я хочу подчеркнуть, что роман «Сердце тьмы» и представленный в нем образ Африки — это далеко не «только» литература. Это произведение в исключительной степени вовлечено в «схватку за Африку», которая разворачивалась во времена написания романа, и поистине является ее органической частью. Конечно, аудитория Конрада была невелика, и также верно, что он весьма критически относился к бельгийскому колониализму. Но для большинства европейцев чтение этого довольно изысканного текста зачастую означало попытку приблизиться к Африке, насколько это возможно, и в этом ограниченном смысле роман был частью попыток Европы выработать, обдумать план для Африки. Презенти-ровать Африку и означает вступить в битву за Африку, неизбежно связанную с последующим сопротивлением, деколонизацией и т. д.
Произведения литературы, в особенности такие, где отчетливо проступает тема империи, на фоне столь нагруженного и напряженного политического окружения поневоле имеют неаккуратный и даже громоздкий вид. Но несмотря на их устрашающую сложность, литературные произведения вроде «Сердца тьмы» — это все же дистилляции, или упрощения, ряд совершенных автором выборов, которые куда менее беспорядочны и запутаны, чем обстоит дело в реальности. Было бы несправедливо говорить о них как об абстракциях, поскольку художественные произведения, такие как «Сердце тьмы», столь тщательно выстроены авторами и написаны с оглядкой на читателя, с учетом потребностей нарратива, что в результате, следует признать, получается весьма своеобразное вхождение в схватку за Африку.
Имея дело со столь разнородным и сложным текстом, мы должны проявить при его интерпретации особое внимание. Империализм эпохи модерна был настолько глобальным и всеохватным событием, что практически ничто от него не ускользнуло. Кроме того, как я уже отмечал, начавшийся в XIX веке спор об империи не завершен до сих пор. Будем ли мы обращать внимание на связи между культурными текстами и империализмом или нет — это означает, что тем самым мы занимаем определенную позицию по отношению к используемым фактам: мы либо изучаем эту связь с тем, чтобы подвергнуть ее критике и продумать возможные альтернативы, либо отказываемся от такого исследования, и тогда, по-видимому, все так и останется на своих местах в неизменном виде. Одна из причин написания данной книги состоит в том, чтобы показать, насколько далеко простираются поиски, интерес и мысль о заморских владениях — не только у Конрада, но и у тех авторов, которых мы обычно не рассматриваем в данной связи, таких как Теккерей и Остин, насколько важным для критики оказывается внимание к такому материалу, причем не только исходя из вполне очевидных политических причин, но так же и потому, что подобный ракурс позволяет читателю интерпретировать канонические произведения XIX и XX веков в новом горизонте.
Но вернемся к роману «Сердце тьмы». Конрад предлагает исключительно суггестивный исходный пункт для непосредственного соприкосновения с этим сложным предметом. Вспомним, что Марлоу весьма странным образом противопоставляет римских колонизаторов их современным последователям, подчеркивая характерную для специфическую европейского империализма смесь силы, идеологической энергии и практического подхода. Древние римляне, говорит он, «колонизаторами ... не были. Боюсь, что административные их меры были направлены лишь на то, чтобы побольше выжать». Они были завоевателями и ничего более. В отличие от римлян, которые полагались лишь на грубую силу, что «является случайностью, возникшей как результат слабости других людей», «нас спасает сознание целесообразности, верное служение целесообразности». Однако сегодня
завоевание земли — большей частью оно сводится к тому, чтобы отнять землю у людей, которые имеют другой цвет кожи или носы более плоские, чем у нас, — цель не очень-то хорошая, если поближе к ней присмотреться. Искупает ее только идея, идея, на которую она опирается, — не сентиментальное притворство, но идея. И бескорыстная вера в идею — нечто такое, перед чем вы можете преклоняться и приносить жертвы».*
* Conrad Joseph. Heart of Darkness // Youth and Two Other Stories. Garden City: Doubleday, Page, 1925. P. 50—51. См.: Конрад Дж.Сердце тьмы и другие повести. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 13. По поводу демистификации соотношения между современной культурой и искуплением см.: Bersani Leo. The Culture of Redemption. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1990.
В своем рассказе о путешествии по великой реке Марлоу идет дальше и противопоставляет ненасытность бельгийцев рациональности англичан (по характеру последствий) в проведении политики империализма.*
В этом контексте большой интерес представляет собой понятие спасения. Оно отделяет «нас» от этих проклятых, презренных римлян или бельгийцев, чья жадность не принесла никакого проку ни их собственным душам, ни землям и телам им подвластных. «Нас» же спасает прежде всего то, что нам не нужно заботиться непосредственно о результатах наших действий. Мы окружены и окружили себя сами кольцом практики целесообразности, в рамках которой земля и люди идут в дело, полностью используются. Наше правление включает в себя территорию и ее обитателей целиком; оно же в свою очередь включает в себя нас, коль скоро мы целесообразно реагируем на его запросы. Далее устами Марлоу Конрад говорит об искуплении, шаге, в определенном смысле следующем за спасением. Если спасение спасает нас, сохраняет время и деньги, а также ограждает нас от опасности стать всего лишь завое-вателями-на-час, то искупление расширяет круг спасения. Искупление со временем раскрывается в самоценной практике идеи или миссии, в структуре, которая нас полностью окружает и перед которой мы преклоняемся, пусть даже с определенной долей иронии, и которую ставим превыше всего и более ею непосредственно не занимаемся, поскольку считаем само собой разумеющейся.