* Stafford. Scientist of Empire. P. 208.
стилизованного нарратива вообще нет никакой истории, достойной рассказа, нет литературы, стоящей внимания, и нет авторитета, с которым стоило бы считаться. Это недалеко ушло от оценки королем Леопольдом его Международной ассоциации Конго,79 которая «предоставляла долговременную и бескорыстную помощь на пути к прогрессу»,* и была объявлена в 1885 году одним из его приверженцев «наиболее благородной и исполненной самопожертвования схемой развития Африки, которая когда-либо была или будет предложена».
Широко известные обвинения Чинуа Ачебе в адрес Конрада в расизме и демонизации коренного населения Африки не столь радикальны в том, что касается его ранних произведений. В них важно то, что потом проявляется в поздних работах вроде «Ностро-мо» и «Победы», напрямую с Африкой не связанных.** В «Ностромо» история Костагуана — это беспощадное повествование о белой семье с грандиозными планами и суицидальными наклонностями. Ни местные индейцы, ни правящий класс испанцев в Сула-ко не дают альтернативного видения: Конрад смотрит на них с таким же сочувственным презрением и экзотизмом, что и на африканских негров и южно-азиатских крестьян. В конце концов аудитория Конрада — это европейцы, и его творчество еще раз подтверждает этот факт, пусть даже парадоксальным образом на фоне его собственного едкого скептицизма. Аналогичная динамика наблюдается и у Флобера.
Несмотря на всю остроту, когда речь заходит о «туземцах», инклюзивные культурные формы, кон-
* Stengers J. King Leopold's Imperialism // Roger Owen and Bob Sutcliffe, eds. Studies in the Theory of Imperialism. London: Longmans, 1971. P. 160. См. также: Ascherson Neil. The King Incorporated: Leopold II in the Age of Trusts. London: Allen & Unwin, 1963.
** Achebe. Hopes and Impediments. См. примем. * на с. 55 наст, изд.
тактирующие с периферийным не-европейским окружением, заметно идеологичны и избирательны (даже репрессивны). Точно так же и колоритная колониальная живопись XIX века,* несмотря на весь свой «реализм», идеологична и репрессивна: она заставляет закрывает Другому рот, утверждает различие в качестве идентичности, она повелевает и представляет все глазами оккупирующих сил, а не инертных жителей. Интересный вопрос: что у Конрада противостоит (если таковое имело место) подобному неприкрыто имперскому нарративу? Оставалась ли единая позиция Европы неоспоренной? Встретила ли она сопротивление в пределах самой Европы? Европейский империализм привел к появлению европейской оппозиции где-то во второй половине столетия — тому примером А. П. Торнтон, Портер и Гобсон.** Конечно, аболиционисты, Энтони Троллоп и Голдвин Смит, например, — это вполне уважаемые фигуры среди множества других индивидов и групповых движений. Однако Фруд, Дильк и Сили, например, представляют несравненно более мощную и успешную проимперскую куль-туру. Миссионерам, пусть даже на протяжении XIX века, они зачастую выступали в роли агентов
* Nochlin Linda. The Imaginary Orient // Art in America. May 1983. P. 118—131, 187—191. В дополнение как развитие эссе Нохлин см. Исключительно интересную докторскую диссертацию в Бостонском университете Porterfield Todd В. Art in the Service of French Imperialism in the Near East, 1798—1848: Four Case Studies. Ann Arbor: University Microfilms, 1991.
** Thornton A. P. The Imperial Idea and Its Enemies: A Study in British Power. 1959; rev. ed. London: Macmillan, 1985; Porter Bernard. Critics of Empire: British Radical Attitudes to Colonialism in Africa, 1895—1914. London: Macmillan, 1968; Hobson. Imperialism. По поводу Франции см.: Ageron Charles Robert. L’Anticolonialisme en France de 1871 à 1914. Paris: Presses universitaires de France, 1973.
***Cm.: Bodelsen. Studies in Mid-Victorian Imperialism.
P. 147—214.
тех или иных имперских сил, иногда удавалось, как утверждает Стивен Нейл в работе «Колониализм и христианские миссии», обуздывать худшие колониальные эксцессы.* Также верно, что европейцы принесли с собой современные технологические перемены — паровой двигатель, телеграф и даже образование, — благотворные последствия которых сказывались и после колониального периода, пусть и не без проблем. Однако поразительная чистота имперского квеста в «Сердце тьмы» — когда Марлоу признается, что ему всегда страстно хотелось заполнить белые пятна на карте — остается ведущей конститутивной реальностью в культуре империализма. Этот жест по своей побудительной силе напоминает реальных исследователей и империалистов, таких как Родс, Мёрчисона и Стэнли. Минимизации разнонаправленной силы, порожденной империализмом и продолжающейся в колониальном взаимодействии, не происходит. Конрад подчеркивает, что реальность представлена не только содержанием, но и самой формой семнадцатистраничного отчета Куртца Обществу искоренения жестоких нравов: цель цивилизовать и принести свет в темные места одновременно противоречива и логически эквивалентна ее фактическому завершению — желанию «уничтожить грубые инстинкты», которые могут воспрепятствовать сотрудничеству или способствовать вынашиванию идеи сопротивления.
* Neill Stephen Charles. Colonialism and Christian Missions. London: Lutterworth, 1966. Книга Нейла представляет собой работу весьма общего плана, которую следует дополнить большим числом более детализированных работ по поводу миссионерской деятельности. См., напр., по поводу Китая: Rubinstein Murray A. The Missionary as Observer and Image-maker: Samuel Wells Williams and the Chinese // American Studies (Taipei). September 1980. Vol. 10, N 3. P. 31—44; and The Northeastern Connection: American Board Missionaries and the Formation of American Opinion Toward China: 1830—1860 // Bulletin of the Modern History (Academica Sinica). Taiwan, July 1980.
В Сулако Гульд одновременно является и владельцем шахты, и тем, кто собирается взорвать предприятие. Не нужно никаких связующих звеньев: имперское видение допускает одновременно и жизнь, и смерть туземцев.
Однако в реальности, конечно же, невозможно было устранить всех туземцев, и они действительно все больше и больше покушались на имперское сознание. Отсюда вытекают схемы отделения туземцев — африканцев, малайцев, арабов, берберов, индийцев, непальцев, яванцев, филиппинцев — от белого человека по расовым и религиозным основаниям, а затем воссоздание их как тех, которые нуждаются в присутствии европейцев, будь то насаждение колоний или распространение дискурса господина, в которые их можно было бы включить и тем самым пристроить к делу. Таким образом, с одной стороны, мы имеем позицию Киплинга, у которого индийцы явно нуждаются в попечении англичан. Одним из аспектов такого попечения является охватывающий и затем ассимилирующий Индию нарратив, поскольку без Британии Индия погрязнет в коррупции и собственной неразвитости. (Киплинг здесь повторяет широко известные взгляды Джеймса и Джона Стюарта Милля и прочих утилитаристов в пору их пребывания в Индия-Хаус).80*
Или, с другой стороны, имеется невнятный дискурс колониального капитализма, корнями уходящий во фритредерскую политику (в свою очередь исходящую из евангелической литературы), где, например, ленивый туземец вновь фигурирует как существо, естественная порочность и буйный нрав которого требуют попечения со стороны европейцев. Мы встречаемся с подобным восприятием в наблюдениях колониальных правителей, таких как Галлие-
*См.: Bearce. British Attitudes Towards India. P. 65—77, and Stokes. English Utilitarians and India.
ни, Юбер Лиоте, лорд Кромер, Хью Клиффорд и Джон Боуринг:81 «У него большие руки и гибкие пальцы ступней от постоянного лазания по деревьям и других разнообразных активных действий ... Переживаемые им ощущения мимолетны, он плохо запоминает уходящие или прошедшие события. Спросите его о возрасте, и он ничего не сможет ответить: кто были его предки? Он этого не знает. Да и не заботится об этом ... Его главный порок — праздность, которая и составляет его счастье. Труд, к которому его вынуждает необходимость, он делает неохотно».* И мы видим в монографической строгости научных колониальных работ социальных исследователей, таких как историк экономик Клайв Дэй (Clive Day), который в 1904 году писал: «На практике было обнаружено, что невозможно обеспечить службу туземного [яванского] населения никакими апелляциями к честолюбию, стремлению стать лучше или повысить уровень жизни. Только лишь непосредственное материальное удовольствие способно отвлечь их от ленивой рутины».** Эти описания превращают туземцев и их труд в товар и служат оправданием реальных исторических условий, затушевывая факты тяжкого труда и сопротив-ления.
Но эти отчеты также скрывали и замалчивали реальную власть наблюдателя, который благодаря альянсу этой власти с духом Мировой истории мог вещать о реальности туземных народов как бы из некой невидимой сверхобъективной точки зрения, используя методы и язык новых наук для
*Цит. по: Alatas Syed Hussein. The Myth of the Lazy Native: A Study of the Image of the Malays, Filipinos and Javanese from the Sixteenth to the Twentieth Century and Its Function in the Ideology of Colonial Capitalism. London: Frank Cass, 1977. P. 59.
** Ibid. P. 62.
*** Ibid. P. 223.
того, чтобы вытеснить «туземную» точку зрения. Как отмечает Ромила Тапар (Romila Thapar), например,
история Индии становится одним из средств пропаганды подобных интересов. Традиционные индийские исторические произведения с их акцентом на исторических биографиях и хрониках по большей части игнорируют. Историографическая схема прошлого Индии, которая оформилась в ходе колониального периода в XVIII—XIX веках, была, по всей вероятности, похожа на схемы истории других колониальных обществ.*