* Retamar Roberto Fernandez. Caliban and Other Essays, trans. Edward Baker. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1989. P. 14. См. в качестве итога: Cartelli Thomas. Prospéra in Africa: The Tempest as Colonialist Text and Pretext // Shakespeare Reproduced: The Text in History and Ideology / Eds Jean E. Howard and Marion F. O'Connor. London: Methuen, 1987. P. 99—115.
** Ngugi wa Thiongo. Decolonising the Mind: The Politics of Language in African Literature. London: James Curry, 1986.
ции к социальной и политической организации, в пределах которой эти теории существуют и на которую они реагируют».*
Основная форма дебатов самым непосредственным образом транслируется в ряд альтернатив, вытекающих из выбора Ариэль—Калибан, чья история в Латинской Америке — дело особое и нерядовое, но пригодное также и для других областей. Дискуссия в Латинской Америке (в которой принимают участие Ретамар, Хосе Энрике Родо и Хосе Марти) — это в действительности ответ на вопрос, как культура может отстоять свою независимость на фоне того, как представляет прошлое империализм? Один путь — поступить так, как Ариэль, т. е. стать добровольным слугой Просперо. Ариэль услужливо выполняет то, что ему говорят, и затем, получив свободу, возвращается в свою туземную стихию. Это своего рода туземец-буржуа, которого не смущает сотрудничество с Просперо. Второй путь — поступить так, как Калибан: осознать и признать нечистоту своей крови в прошлом, не отказываясь при этом от развития в будущем. Третий путь — это быть Калибаном, который сбрасывает с себя свою нынешнюю рабскую зависимость и физическое уродство через раскрытие своего сущностного, доколониального Я. Такой Калибан стоит вне нативизма и радикального национализма, которые породили концепции негритюда, исламского фундаментализма, арабизма. В итоге оба Калибана подпитывают друг друга и нуждаются один в другом. Всякое порабощенное сообщество в Европе, Австралии, Африке, Азии и обеих Америках разыгрывало притесняемого и подавляемого Калибана для некоего стороннего
* Harlow Barbara. Resistance Literature. New York: Methuen, 1987. P. xvi. Пионерная работа в этом отношении: Chinweizu. The West and the Rest of Us: White Predators, Black Slaves and the African Elite. New York: Random House, 1975.
господина вроде Просперо. Осознание принадлежности собственного Я к порабощенному народу — исходный пункт антиимпериалистического национализма. Из подобного открытия вышли литература, бесчисленные политические партии, сонмы прочих борцов за права меньшинств и женщин и в большинстве случаев — обретшие независимость государства. Тем не менее, как справедливо отмечает Фанон, националистическое сознание легко ведет к жесткой ригидности. Просто-напросто заменить белых офицеров и бюрократов на их цветных двойников, говорит он, — это не гарантия, что националистические функционеры не повторят прежних ошибок. Опасность шовинизма и ксенофобии («Африка для африканцев») вполне реальна. Лучше всего, если Калибан осознает собственную историю как аспект истории всех порабощенных мужчин и женщин, понимает комплексный характер правды о его собственной социальной и исторической ситуации.
Однако не следует преуменьшать значимость исходного озарения (народы осознают себя пленниками на собственной земле), поскольку оно вновь и вновь воспроизводится в литературе империализи-рованного мира. История империй, отмеченная на протяжении большей части XIX века восстаниями — в Индии, в немецкой, французской, бельгийской и британской Африке, на Гаити, Мадагаскаре, в Северной Африке, Бирме и на Филиппинах, в Египте и где-либо еще — представляется несвязной лишь до тех пор, пока мы не признаем, что чувство осажденных пленников, пронизанное страстью к общности, являющееся основанием антиимпериалистического сопротивления, представляет собой событие культуры. Эме Сезэр:
Ce qui est à moi aussi: une petite
cellule dans le Jura,
une petite cellule, la neige la double de barreaux blancs
la neige est un geôlier blanc qui monte la garde devant une prison Ce qui est à moi:
c'est un homme seul emprisonné de blanc
c’est un homme seul qui défie les cris blancs de la morte blanche
Toussaint, Toussaint L'Ouverture*
Что мне принадлежит: маленькая камера в Юре,
маленькая камера, снег удваивает ее белыми решетками,
снег — белый стражник, что сторожит тюрьму. Что мне принадлежит:
одинокий человек, заключенный белым в тюрьму, одинокий человек бросает вызов белым крикам белой смерти.
Туссен, Туссен Луверпиор
Чаще всего концепция расы сама придает тюрьме ее raison d'etre,115 что проявляется в культуре сопротивления почти повсеместно. Тагор говорит об этом в своих знаменитых лекциях под названием «Национализм», опубликованных в 1917 году. Для Тагора «нация» — это плотное и непреклонное вместилище власти, производящая слаженность, конформность, будь то британская, китайская, индийская или японская. Реакция Индии, говорит он, должна состоять не в ответном национализме, а в творческом разрешении распрей, посеянных расовым сознанием.** Аналогичное понимание лежит и
* Césaire Aimé. The Collected Poetry, eds. and trans. Clayton Eshleman and Annette Smith. Berkeley: University of California Press, 1983. P. 46.
** Tagore Rabindranath. Nationalism. New York: Macmillan, 1917. P. 19 and passim.
в основе работы У. Э. Б. Дюбуа «Души черного народа» (1903): «Каково это — чувствовать себя проблемой? ... Почему Бог сделал меня изгоем и чужаком в собственном доме?»* Однако оба они, и Тагор, и Дюбуа, предупреждают против масштабных, огульных нападок на белую или западную культуру. Винить нужно не западную культуру, говорит Тагор, но «рассудительную жадность нации, которая приняла на себя бремя белого человека критиковать Восток».**
В ходе деколонизации в культуре сопротивления появляются три большие темы. В целях анализа мы рассмотрим их по отдельности, но в действительности они тесно связаны между собой. Первая тема — это, конечно же, право видеть историю сообщества в целом, связно и целостно. Необходимо вернуть порабощенную нацию самой себе. (Бенедикт Андерсон связывает это в Европе с «печатным капитализмом» (print-capitalism), который «породил новую устойчивость языка» и «создал единые поля обмена и коммуникаций — ниже латинского и выше разговорных национальных языков».***) Концепция национального языка занимает центральное место, но без практики национальной культуры — от лозунгов и до памфлетов и газет, от народных баек и до героев эпической поэзии, романов и драмы — язык инертен. Национальная культура формирует и укрепляет коллективную память, когда, например, подводят итог первым поражениям в истории африканского сопротивления («они забрали наше оружие в 1903; теперь мы берем его обратно»), она заново населяет ландшафт, используя возрожденные формы
* Du Bois W. Е. В. The Souls of Black Polk. 1903; rprt. New York: New American Library, 1969. P. 44—45.
** Tagore. Nationalism. P. 62.
*** Anderson Benedict. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: New Left, 1983. P. 47.
жизни, героев, героинь и их подвиги; она формирует эмоции и выражение гордости, равно как и неповиновения, которые в свою очередь составляют костяк основных партий национальной независимости. Местные нарративы рабства, духовные автобиографии, тюремные воспоминания составляют контрапункт к монументальной истории западных держав, официальному дискурсу и паноптической квазинаучной точке зрения. В Египте, например, исторические романы Жиржи Зайдана (GirgI Zaydan)116 впервые свели воедино специфически арабский нарратив (удачнее, чем это сделал Вальтер Скотт век назад). В испанской Америке, согласно Андерсону, креольские сообщества «порождают креолов, которые сознательно переопределяют это [смешанное] население как равноправных соотечественников».* И Андерсон, и Ханна Аренд отмечают широкое распространение глобального движения за «достижение солидарности на по сути воображаемой **
основе».
Вторая тема — это идея сопротивления, которая вовсе не является простой реакцией на империализм. По сути, это альтернативный способ постижения человеческой истории. Особенно важно видеть, насколько такое альтернативное восприятие основывается на снятии барьеров между культурами. Ответить (writing back) метрополийным культурам, как об этом заявляет заглавие поразительно интересной книги, разрушая европейские нарративы по поводу Востока и Африки, Озамещая их новым более веселым или более мощным нарративным стилем — таков основной компонент этого процесса.*** Роман
* Ibid. Р. 52.
** Ibid. Р. 74.
*** Ashcroft Bill, Griffiths Gareth and Tiflin Helen. The Empire Writes Back: Theory and Practice in Post-Colonial Literatures. London and New York: Routledge, 1989.
Салмана Рушди «Дети полуночи» — это блестящее произведение, основанное на раскрепощающем воображении независимости как таковой, со всеми ее аномалиями и противоречиями, истощающими самое себя. Осознанная попытка войти в этот дискурс Европы и Запада, смешаться с ним, трансформировать его, заставить признать маргинализованные, подавленные или забытые истории — такова цель Рушди в этом произведении, равно как и у предшествующих поколений литературы сопротивления. Подобного рода работой в периферийном мире занимается дюжина ученых, критиков и интеллектуалов. Я называю такого рода попытки «путешествием в» («the voyage in»).
Третья тема — это заметный отход от сепаратистского национализма в пользу более целостного взгляда на человеческое сообщество и освобождение человека. Попытаюсь быть в максимальной степени понятным. Нет нужны напоминать, что по всему имперскому миру в ходе процессов деколонизации, протеста, сопротивления и в рамках движений независимости процветал того или иного рода национализм. Сегодня споры по поводу национализма третьего мира возросли и по масштабу, и по степени интереса не в последнюю очередь благодаря многим ученым и наблюдателям на Западе. Подобное возрождение национализма вернуло к жизни ряд анахронических подходов. Например, Эли Кедури считает не-западный национализм по сути достойным осуждения, негативной реакцией на культурную и социальную второсортность, имитацией «западного» политического поведения, которое принесло мало хорошего. Другие, вроде Эрика Хобсбаума и Эрнеста Гелнера, считают национализм формой политического поведения, которое постепенно вытесняется новыми транснациональными реалиями современной экономики, электронных коммуникаций и военной мощью сверхдержав.* Во всех этих взглядах, по