Подводя итог, отмечу, что деколонизации — это весьма сложный процесс борьбы за осуществление весьма различных вариантов политической судьбы, различных вариантов истории и географии, и все это насыщено работой воображения, культуры и контркультуры. Борьба принимает форму забастовок, маршей, яростных нападок, перераспределений и контрперераспределений. Ее ткань соткана также из художественных произведений и ^официальных сообщений колониальных чиновников по поводу природы индийского менталитета, например, схем земельной ренты в Бенгалии, структуры индийского общества. В ответ индийцы создают романы о своем более широком участии в управлении, интеллектуалы и ораторы обращаются к массам с призывом к еще большим свершениям и мобилизации ради достижения независимости. Этим процессам невозможно придать форму календарного расписания или назвать фиксированные даты. Индия следовала одним курсом, Бирма — другим, Западная Африка — третьим, Алжир — четвертым, Египет, Сирия и Сенегал — каждый своим. Но во всех случаях можно видеть все более и более нарастающее расхождение между широкими национальными блоками: Запад — Франция, Британия, Голландия, Бельгия, Германии и т. д., с одной стороны, и большинство туземцев — с другой. Вообще говоря, именно поэтому антиимпериалистическое сопротивление постепенно вырастает из спорадических и как правило неудачных бунтов, пока после Первой мировой войны не выливается в различные крупные партии, движения и личности по всей империи. За три десятилетия после Второй мировой войны оно становится все более воинственным и независимым в своих суждениях порождает новые государства в Африке и Азии. В ходе этого процесса меняется и внутренняя ситуация в западных державах, среди которых выделяются противники и сторонники имперской политики.
III. Йейтс и деколонизация
Уильям Батлер Йейтс сегодня практически полностью вошел в канон, равно как и в дискурс современной английской литературы и европейского высокого модернизма. В обеих этих сферах его расценивают как великого ирландского поэта эпохи модерна, глубоко связанного со своими исконными традициями, историческим и политическим контекстом своего времени, и сложной ситуацией поэта, пишущего по-английски в кипящей национализмом Ирландии. Несмотря на очевидное и, я бы даже сказал, укоренившееся присутствие Йейтса в Ирландии, в британской культуре и литературе и в европейском модернизме существует еще один поразительный аспект: он неоспоримо великий национальный поэт, который в период антиимпериалистического сопротивления артикулирует опыт, надежды и ресторативное вцдение народа, томящегося под игом иностранной державы. С этой точки зрения Йейтс — поэт, который принадлежит как бы не своей традиции — традиции колониального мира, управляемого европейским империализмом в его кульминационной и испытывающей разного рода потрясения стадии. Поскольку привычный способ интерпретации Йейтса несколько отличается от этого, мы должны сказать, что он также естественным образом принадлежит к сфере культуры, определяемой колониальным статусом Ирландии, который она разделяла со значительным числом не-европейских регионов: культурная зависимость пополам с антагонизмом.
Считается, что высокий век империализма начинается с конца 1870-х, но в англоговорящих областях, как это убедительно показано в увлекательной книге Энгуса Калдера «Революционная империя» («Revolutionary Empire»), он начался семью столетиями раньше. Папа уступил Ирландию Генриху II Английскому в 1150-х годах, который сам появился в Ирландии лишь в 1171 году. С тех пор в отношении Ирландии существовало на удивление стойкое отношение как к местности, населенной варварами и дегенератами. Эту историю изучали и документировали современные историки и критики, среди прочих — Симус Дин, Николас Канни, Джозеф Леерсон и P. Н. Лебоу (Lebow). В ее создание немалый вклад внесли такие выдающиеся фигуры, как Эдмунд Спенсер и Давид Юм.
Таким образом, Индия, Северная Африка, Кариб-ский регион, Центральная и Южная Америка, многие районы Африки, Китай и Япония, архипелаги Тихого океана, Малайзия, Австралия, Новая Зеландия, Северная Америка и, конечно же, Ирландия принадлежат к одной группе, хотя по большей части их рассматривали по отдельности. Все они еще задолго до 1870 года стали причиной раздора либо между различными местными группами сопротивления, либо между самими европейскими державами. В некоторых случаях, например в Индии и в Африке, обе линии борьбы против внешнего господства существовали задолго и до 1857 года, и до разнообразных европейских конгрессов по Африке в конце века.
Проблема здесь в том, что вне зависимости от того, где проводить границу высокого империализма — того периода, когда почти каждый в Европе и Америке был уверен, что служит высокому цивилизаторскому и коммерческому делу империи, — империализм как таковой представляет собой несколько столетий заморских завоеваний, алчности и научных исследований. Для индийца, ирландца или алжирца дело обстоит так, что на его земле господствует и господствовала прежде чужая держава, будь то либеральная, монархическая или революционная.
Но европейский империализм эпохи модерна представляет собой тип заморского доминирования, который конститутивно, радикально отличается от всех прежних форм. Масштаб и размах доминирования составляют лишь часть этого различия, хотя, конечно же, ни Византия, ни Рим, Афины, Багдад, Испания и Португалия XV—XVI веков не держали под своим контролем столь обширных территорий, как Британия и Франция в XIX веке. Более значительное различие состоит, во-первых, в длительности неравенства в силе и, во-вторых, в масштабе организации силы, которая повлияла на детали, но не на общие контуры жизни. К началу XIX века Европа начала процесс индустриализации экономики (с Британией во главе этого процесса); изменились феодальные и традиционные структуры землевладения; установились новые меркантилистские модели заморской торговли, морской мощи и колониальных поселений; буржуазная революция вступила в свою победную стадию. Все эти новации дали Европе дополнительную власть над ее заморскими владениями, профиль осуществления и даже устрашения властью. Ко времени начала Первой мировой войны Европа и Америка подчинили себе большую часть земной поверхности.
Это случилось по многим причинам, которые целая плеяда систематических исследователей (начиная с таких критиков империализма в его наиболее агрессивной фазе, как Гобсон, Роза Люксембург и Ленин) усматривала по большей части в экономике и неких неясно охарактеризованных политических процессах (в случае Йозефа Шумпетера, также психологически агрессивных). Развиваемая мной в этой книге теория состоит в том, что во всем этом весьма важную, поистине необходимую роль сыграла культура. В самом сердце европейской культуры в течение многих десятилетий имперской экспансии лежал безудержный и неослабевающий европоцентризм. Он аккумулирует опыт, территории, народы, истории, — он их изучает, классифицирует, верифицирует и, как выражается Калдер, дает «европейским деловым людям» власть «мыслить масштабно».* Но он также подчиняет их за счет того, что изгоняет их идентичности из культуры и даже из самой идеи белой христианской Европы как бытие низшего порядка. Этот культурный процесс следует рассматривать как существенный, определяющий и мотивирующий контрапункт к экономической и политической машинерии в материальном центре империализма. Эта европоцентричная культура неустанно кодифицирует и обозревает все в не-евро-пейском или периферийном мире, причем столь подробно и основательно, что лишь немногие моменты остаются без внимания, немногие культуры еще не изучены, немногие народы и пятна земли не востребованы.
Подобные взгляды едва ли сильно изменились с эпохи Возрождения, и если нам неловко признать, что те основы общества, которые мы привыкли считать исключительно прогрессивными, коль скоро речь шла об империи, оказываются в такой же степени реакционными, мы тем не менее должны набраться смелости и признать это. Выдающиеся писатели и художники, рабочий класс и женщины — маргинальные группы на Западе — проявили имперское рвение, которое нарастало в интенсивности и пылкости энтузиазма по мере того, как соперниче-
* Calder Angus. Revolutionary Empire: The Rise of the English-Speaking Empires from the Eighteenth Century to the 1780's. London: Cape, 1981. P. 14. Философское и идеологическое сопровождение (хотя, увы, на ужасном жаргоне) см.: Amin Samir. Eurocentrism, trans. Russell Moore. New York: Monthly Review, 1989. По контрасту, см. либерационистскую работу — также в мировом масштабе: Pietersee Jan Nederveen. Empire and Emancipation. London: Pluto Press, 1991.
ство между различными европейскими и американской державами вело к росту жестокости, бесчувственности и даже экономической неэффективности контроля. Европоцентризм просочился в ядро рабочего и женского движений, в авангардное искусство, не оставляя вне поля влияния ничего сколько-нибудь значимого.
По мере того как империализм рос вширь и вглубь, росло также и сопротивление ему в колониях. Подобно тому, как глобальное накопление в Европе, собравшее колониальные владения в мировую рыночную экономику, опиралось на поддержку культуры, сообщая империи идеологическую санкцию, точно так же широкое политическое, экономическое и военное сопротивление в заморских областях империи развивалось и активно формировалось провокативной и конкурирующей культурой сопротивления. То была по праву культура, имеющая давнюю традицию целостности и силы, а вовсе не запоздалая реакция на западный империализм.
В Ирландии, отмечает Калдер, идея истребления гэлов с самого начала была «целью королевской армии и с одобрения короля считалась патриотичной, героической и справедливой».* Идея расового превосходства англичан прочно утвердилась. Даже такой поэт-гуманист и джентльмен, как Эдмунд Спенсер, в работе «Взгляд на нынешнее состояние государства Ирландии» (1596) без колебаний утверждал, что, коль скоро ирландцы — это скифы-варвары, большинство из них следует попросту уничтожить. Естественно, что восстания против англичан начались довольно рано, и к XVIII веку при Вольфе Тоне и Граттане