119 (Wolfe Tone, Grattan) оппозиция обрела собственную идентичность со своими организациями, идиомами и правилами. К середине столетия,
* Colder. Revolutionary Empire. P. 36.
продолжает Калдер, «патриотизм вошел в моду»,* что усилиями таких выдающихся талантов, как Свифт, Голдсмит и Бёрк, позволило ирландскому сопротивлению выстроить собственный дискурс.
Значительная часть сопротивления империализму (хотя ни в коем случае не все оно в целом) разворачивалась в контексте национализма. Под словом «национализм» до сих пор понимают множество самых разных вещей, но для моих целей оно меня вполне устраивает, дабы выявить ту мобилизирующую силу, которая свела воедино имеющие общую историю, религию и язык народы в сопротивлении чужой империи оккупантов. Тем не менее, несмотря на весь его успех — пожалуй, даже именно благодаря этому успеху — в деле освобождения многих территорий от колониального владычества, национализм остается глубоко проблематичным предприятием. Когда он выводил людей на улицы в марше против белого господина, во главе националистических движений обычно стояли адвокаты, врачи и писатели, — те, кого отчасти сформировала и породила колониальная власть. Национальная буржуазия и ее специализированные элиты, которые столь грозно предвещает Фанон, в действительности стремились заменить колониальную силу новой, имеющей классовую основу и по сути крайне эксплуататорской силой, которая, пусть и в новых формах, воспроизводила бы прежние колониальные структуры. По всему прежде колонизированному миру есть государства, пораженные, по выражению Экбаля Ахмада, патологией власти.** Культурные горизонты национализма также могут быть роковым образом ограничены предполагаемой общей историей колонизированных и
* Ibid. Р. 650.
** Ahmad Eqbal. The Neo-Fascist State: Notes on the Pathology of Power in the Third World // Arab Studies Quarterly. Spring 1981. Vol. 3, N 1. P. 170—180.
колонизаторов. Как бы то ни было, империализм все же был обоюдным предприятием, и заметной чертой современной его формы было то, что он также был (или претендовал на это) движением в сфере образования; он вполне осознанно намеревался модернизировать, развивать, наставлять и цивилизовать. Анналы школ, миссий, университетов, научных обществ, госпиталей в Азии, Африке, Латинской Америке, Европе и Америке переполнены такого рода историей, что со временем составило так называемые модерни-зационные тенденции — но в такой же мере они замалчивают наиболее грубые аспекты империалистического господства. Однако в основе своей данная история сохранила характерное для XIX века деление на туземцев и западных людей. Великие колониальные школы, например, обучили поколения туземной буржуазии важным истинам по поводу истории, науки и культуры. Из этого процесса обучения миллионы усвоили фундаментальные основы жизни модерна, хотя при этом остались подчиненными и зависимыми от авторитета, который имеет свою основу где-то вне их жизни. Поскольку одной из целей колониального образования было способствовать истории Франции или Британии, то же самое образование одновременно принижало значимость истории туземной. Таким образом, для туземцев, несмотря на близость между туземцем и «белым человеком», которая установилась за годы продуктивного сотрудничества, разного рода англии, франции, германии и Голландии навсегда оставались далекими хранилищами Слова. Сцена встречи Стивена Дедала у Джойса с английским директором исследований — прекрасный пример такого раскрытия:
Язык, на котором мы сейчас говорим, — прежде всего его язык, а потом уже мой. Как различны слова — «семья, Христос, пиво, учитель» — в его и в моих устах. Я не могу спокойно произнести или написать эти слова. Его язык — такой близкий и такой чужой — всегда останется для меня лишь благоприобретенным. Я не создавал и не принимал его слов. Мой голос не подпускает их. Моя душа неистовствует во мраке его языка.
Национализм в Ирландии, Индии и Египте, например, имеет корни в давней борьбе националистических партий вроде Шинн Фейн, Конгресса или Вафд за права туземцев и за независимость. Аналогичный процесс происходил в других частях Африки и Азии. Неру, Насер, Сукарно, Ньерере, Нкрума: пантеон Бандунга120 расцвел во всех своих горестях и величии из-за националистической динамики, которая в культуре воплотилась в ярких биографиях, поучительных наставлениях и философских размышлениях этих великих националистических лидеров. Отчетливый патриархальный оттенок в классическом национализме можно видеть повсюду — в барьерах и нарушении прав женщин и меньшинств, что встречается и сегодня (не говоря уже о демократических свободах). Важнейшие работы, как то книги Паникара «Азия и господство Запада», Джорджа Антониуса «Арабское пробуждение» и различные работы ирландского возрождения, также вышли из классического национализма.
В рамках националистического возрождения, будь то в Ирландии или где-либо еще, существуют два различных политических движения, каждое из которых обладает собственной имагинативной культурой, причем второе немыслимо без первого. Первое — это ясно выраженное осознание европейской
* Joyce James. A Portrait of the Artist as a Young Man. 1916; rprt. New York: Viking, 1964. P. 189. CmДжойс Джеймс. Портрет художника в юности / Пер. М. Богуславской-Бобровой. М.: Эксмо, 2006. С. 225.
и западной культуры как империализма. Этот рефлективный момент сознания помог африканским, карибским, ирландским, латиноамериканским и азиатским гражданам заявить о конце культурной претензии Европы направлять и/или поучать не-ев-ропейцев. Зачастую первыми это делали, как утверждает Томас Ходжкин, «пророки и священники»,* а среди них — поэты и провидцы, вариант «примитивных бунтовщиков» Хобсбаума. Второе — это освободительное движение, открыто развернувшееся в ходе поразительно затянувшейся имперской миссии Запада после Второй мировой войны в различных колониальных регионах, прежде всего в Алжире, Вьетнаме, Палестине, Ирландии, Гвинее и на Кубе. Будь то конституция Индии, или декларации панарабистов и панафриканистов, или в более партикулярных формах, таких как Гэльская лига Пирса121 или негритюд Сенгора, традиционный национализм оказывается одновременно и недостаточным, и имеющим решающее значение, но только как первый шаг. Из этого парадокса исходит идея освобождения, новая сильная постнационалистическая тема, которая имплицитно присутствует, например, в работах Конноли, Гарви, Марти, Ма-риатеги, Кабраля и Дюбуа. Однако потребовались теоретические стимулы, а также вооруженные действия повстанцев для того, чтобы выразить это достаточно ясно.
Вернемся вновь к литературе первого из этих моментов, антиимпериалистического сопротивления. Если и есть какие-то радикальные отличия у воображения антиимпериализма, так это первенство географического элемента. В конце концов империализм — это акт географического насилия, через который практически всякое место в мире исследу-
* Hodgkin Thomas. Nationalism in Colonial Africa. London: Muller, 1956. P. 93—114.
ется, наносится на карту и в итоге ставится под контроль. Для туземцев история колониальной зависимости ознаменована потерей данной территории в пользу людей со стороны, а потому ее географическую идентичность нужно найти и каким-то образом восстанавить. Из-за присутствия пришель-цев-колонизаторов землю можно было восстановить поначалу лишь в воображении.
Приведу три примера того, насколько непросто, но тем не менее твердо географическая morte main (здесь: мертвая хватка) продвигается от общего к частному. В наиболее общем виде этот процесс представлен в книге Кросби «Экологический империализм». Кросби говорит, что куда бы ни пришли европейцы, там сразу же начинали меняться условия обитания. Они сознательно ставили перед собой цель преобразовать территории в образ того, что оставили дома. Этот процесс не имеет конца, поскольку громадный поток растений и животных, равно как и способы строительства постепенно превратили колонию в новую среду с новыми болезнями, дисбалансами и мучительным переселением покоренных туземцев.* Изменение экологии в свою очередь привело к изменению политической системы. В глазах националистически настроенных поэтов и провидцев более позднего периода это ведет к отчуждению народа от его исконных традиций, образа жизни и политических организаций. Значительная часть романного мифотворчества ударилась в подобные националистические версии того, как империализм привел к отчуждению земли. Однако не следует сомневаться относительно степени реально осуществленных изменений.
* Crosby Alfred. Ecological Imperialism: The Biological
Expansion of Europe, 900—1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. P. 106—116.
Второй пример — это рационализирующие проекты долговременного владения территориями, которые, как правило, пытаются сделать землю доходной и одновременно интегрировать ее в систему внешнего управления. В своей книге «Неравномерное развитие» («Uneven Development») географ Нейл Смит блестяще показал, что капитализм исторически породил особый вид природы и пространства — неравномерно развитый ландшафт, где нищета связана с богатством, индустриальная урбанизация — с упадком сельского хозяйства. Кульминацией этого процесса выступает империализм, который доминирует, классифицирует и повсеместно превращает в товар (коммодифицирует) всякое пространство под эгидой метрополийного центра. Его культурным аналогом является коммерческая география конца XIX века (например, работа Макиндера и Чизольма), оправдывающая империализм как результат «естественного» плодородия или неплодородия, доступности морских путей, постоянного видоизменения зон, территорий, климата и народов».* Таков итог «универсальности капитализма», которая есть «дифференциация национального пространства в соответствии с террито-риальным разделением труда».
Вслед за Гегелем, Марксом и Лукачем Смит называет производство такого научно-«природного»