* Smith Neil. Uneven Development: Nature, Capital, and the Production of Space. Oxford: Blackwell, 1984. P. 102.
**Ibid. P. 146. Дальнейшие дифференциации пространства, имеющие влияние на искусство и досуг, происходят в ландшафте и при проектировании национальных парков. См.: Mitchell W. J. Т. Imperial Landscape // Landscape and Power / Ed. W. J. T. Mitchell. Chicago: University of Chicago Press, 1993, и Carruthers Jane. Creating a National Park, 1910 to 1926 // Journal of South African Studies. January 1979. Vol. 15, N 2 P. 188—216. Cp. в другой сфере: Bassin, Mark. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century // American Historical Review. June 1991. Vol. 96, N 3. P. 763—794.
мира второй природой. С позиций антиимпериалистического воображения наше пространство дома, на периферии, было узурпировано и пущено в оборот людьми со стороны, чужаками, в своих собственных целях. А потому необходимо найти, картировать или открыть третью природу, уже не исконную или доисторическую («Романтическая Ирландия мертва, ее больше нет», — говорит Йейтс), но исходить при этом из утрат настоящего. Подобный импульс картографичен, и среди наиболее разительных его примеров стоят ранние поэмы Йейтса, собранные в «Розе», поэмы Неруды, картирующие чилийский ландшафт, Сезэра об Антильских островах, Фаиза о Пакистане и Дарвиша о Палестине —
Верни мне цвет лица И тела тепло,
Свет сердца и глаз,
Соль хлеба и земли ... Родина.
Но — третий пример — колониальное пространство должно быть в достаточной мере трансформировано, так, чтобы уже не казаться имперскому глазу чужим. Более, чем какая-либо из английских колоний, Ирландия претерпела бесчисленные ме-тафоморфозы в ходе многочисленных проектов урегулирований. Их кульминация — ее практическое вхождение в состав Британии в Акте об унии 1801 года. Впоследствии, в 1824 году, было учреждено Картографическое управление Ирландии, чьей главной целью была англизация наименований, перекраивание границ, дабы дать возможность произвести оценку собственности (и в дальнейшем экс-
* Darwish Mahmoud. A Lover from Palestine // Splinters of Bone, trans. В. M. Bannani. Greenfield Center, N. Y.: Greenfield Review Press, 1974. P. 13.
проприировать земли в пользу англичан и «сеньоральных» семейств), продолжая при этом порабощать население. Картографическое исследование осуществлялось почти исключительно английским персоналом, что, как убедительно показала Мэри Хэмер, «немедленно привело к объявлению ирландцев неумелыми и неспособными, а также ...к принижению их национальных достижений».* Одна из наиболее сильных пьес Брайана Фриля «Переводы» (Brian Friel. «Translations») (1980) касается разрушительного воздействия, которое оказала деятельность Картографического управления на местных обитателей. «В ходе подобного процесса, — продолжает Хэмер, — колонизированные обычно пассивны [этого от них ожидают], за них говорят другие, они не контролируют то, как их представляют, притом, что их представляют в соответствии с гегемонист-ским импульсом, который конструирует их как стабильную и единую сущность».** То, что было проделано в Ирландии, повторилось также в Бенгалии, а французы проделали то же самое в Алжире.
Одной из первых задач культуры сопротивления было вернуть себе обратно, переименовать и заново освоить землю. А вместе с этим пришел целый ряд прочих утверждений, возвратов и идентификаций, все они вполне буквально коренились в этой намеченной поэтическим образом почве. Поиски аутентичности, более подходящего национального происхождения, нежели то, которое представляет колониальная история, нового пантеона героев и (изредка) героинь, мифов и религий, — все это оказалось возможным за счет чувства переприсвоения народом земли. Наряду с такими националистическими
* Hamer Mary. Putting Ireland on the Map // Textual Practice. Summer 1989. Vol. 3, N 2. P. 184—201.
** Ibid. P. 195.
символами идентичности деколонизации всегда происходит чуть не магически воодушевленное, квазиалхимическое повторное развитие туземного языка.
Йейтс в этом отношении представляет особенный интерес. Как и карибские и некоторые африканские писатели, он передает нам, как трудно делить язык с колониальным господином и, конечно же, он во многом находится под влиянием протестантов, чьи ирландские сторонники были, мягко говоря, сбиты с толку, если в данном случае не сказать — впали в противоречие. Существует вполне логичная последовательность от гэлицизма раннего Йейтса с его кельтскими предубеждениями и темами к более поздней систематической мифологии, как это представлено в его программных поэмах, таких как «Ego Dominus Tuus» и в трактате «Видение» («Л Vision»).122 Для Йейтса взаимное пересечение между его ирландским национализмом и английским культурным наследием, которое он прекрасно сознавал и которое одновременно и довлело над ним, и вдохновляло, с неизбежностью порождало напряжение. Можно рассуждать о том, что именно это давление политического и секулярного напряжения привело его к попытке разрешить все это на «более высоком», т. е. неполитическом уровне. Весьма эксцентричные и глубоко эстетизированные истории, которые он включил в трактат «Видение» и более поздние квазирелигиозные поэмы подняли напряжение на заоблачную высоту, как будто бы наследовать Ирландии лучше, так сказать, на более высоком уровне, чем земной. Симус Дин в «Кельтских возрождениях», наиболее интересном и ярком исследовании этой заоблачной идеи Йейтса об обращении, высказал предположение, что изначальная, придуманная Йейтсом Ирландия была «покорна его воображению ..., [тогда как] под конец жизни он понял, что Ирландия ему неподвластна». Когда Йейтс попытался примирить свои оккультные взгляды с реальностью Ирландии — как в «Статуях» — итог оказался довольно вымученным, справедливо отмечает Дин.* Поскольку Ирландия Йейтса — революционная страна, он мог использовать ее отсталость в качестве источника радикального возмущения, разрушительного возврата к духовным идеалам, утраченным в чрезмерно развившейся Европе модерна. В таких драматических событиях, как Пасхальное восстание 1916 года, Йейтс видел разрыв цикла бесконечного и, возможно, в конечном итоге бессмысленного возвращения, как его символизируют, по-видимости, бесконечные муки Кухулина. Теория Дина состоит в том, что рождение ирландской национальной идентичности совпадает для Йейтса с разрывом цикла, хотя он также подчеркивает и находит этому подтверждения у самого Йейтса, британский колониальный подход специфически ирландского национального рода. Так, возврат Йейтса к мистицизму и его обращение к фашизму, как проницательно отмечает Дин, подчеркивает колониальные проблемы, представленные, например, в образах Индии у В. С. Найпола, — образах культуры, которая обязана метрополии собственным Я и чувством «английскости», но все же смотрит в сторону колонии: «Такие поиски характерной национальной черты становятся колониальными из-за различных версий истории двух островов. Величайшим расцветом подобных исканий была поэзия Йейтса».** Йейтс был далек от устарелого национализма, его своевольный мистицизм и нелогичность несут в себе революционный потенциал. Поэт настаивает на том, что «Ирландия должна сберечь свою культу-
* Deane Seamus. Celtic Revivals: Essays in Modem Irish Literature. London: Faber & Faber, 1985. P. 38.
** Ibid. P. 49.
ру, не дать заснуть своему осознанию метафизических вопросов», как выражается Дин.* Для мира, из которого грубые деформации капитализма устранили мысль и рефлексию, поэт, который способен возбуждать в сознании чувство вечного и смерти, и есть подлинный мятежник, фигура, которую колониальные тяготы толкают к негативному восприятию своего общества и «цивилизованного» модерна.
Подобная формулировка проблем Йейтса, скорее, в духе Адорно, выглядит весьма привлекательно. Однако она ослаблена стремлением представить творчество Йейтса более героическим, чем это допускает откровенно политическое прочтение, и оправдать его недопустимые и неудобоваримые реакционные политические взгляды — откровенный фашизм, фантазии о старых домах и фамилиях, бессвязные оккультные отступления, — представив их как своего рода пример «негативной диалектики» Адорно. В качестве небольшой коррективы мы могли бы более тщательно рассмотреть Йейтса как обостренный пример феномена нативизма, который процветал повсюду в результате колониальной схватки (например, негритюд).
Действительно, физические и географические связи между Англией и Ирландией теснее, чем между Англией и Индией или между Францией и Алжиром и Сенегалом. Но и здесь мы видим имперское отношение. Ирландцы никогда не смогут стать англичанами — не более, чем камбоджийцы или алжирцы — французами. Но мне кажется, что так обстоит дело в любом колониальном взаимодействии, поскольку именно таков его первопринцип: ясно очерченное и абсолютно иерархическое различие между правителем и подчиненным должно оста-
* Ibid.
ваться неизменным, вне зависимости от того, является ли последний белым или нет. Увы, нативизм подкрепляет это различие, даже если дает новую оценку более слабому или подчиненному партнеру. И зачастую это ведет к неотразимым, но тем не менее демагогическим утверждениям относительно прошлого туземцев, их нарратива или реальности, которая стоит вне мирского времени. Нечто подобное можно видеть в таких событиях, как негри-тюд Сенгора, движение растафари, проект гар-веитов по возвращению американских чернокожих «назад в Африку»123 или переоткрытие разного рода неоскверненных доколониальных сущностей в исламе.
Помимо глубокого чувства обиды (ressentiment) в нативизме (так, например, влиятельный иранский исследователь Джалал Али Ахмад в своей работе «Occidentosis», опубликованной в 1978 году, винит Запад чуть не во всех грехах мира), есть еще две причины отвергать или по крайней мере еще раз переосмыслить предприятие нативизма. Говорить, как это делает Дин, что он непоследователен и тем не менее благодаря отрицанию политики и истории героически революционен, — означает, как мне кажется, принимать нативистскую позицию будто бы есть лишь один путь сопротивления — национализм деколонизации. Но отчетливо видны его пагубные последствия: принять нативизм — означает принять также и последствия империализма, расовые, религиозные и политические разделения, им порожденные. Оставить исторический мир исламу или католицизму ради метафизики сущностей вроде негри-тюда, «ирландскости» — значит предпочесть истории эссен