* Blackmur R. Р. Eleven Essays in the European Novel. New York: Harcourt, Brace & World, 1964. P. 3.
** Darwish Mahmoud. The Music of Human Flesh, trans. Denys Johnson-Davies. London: Heinemann, 1980. P. 18.
эты деколонизации, Йейтс пытается нащупать контуры воображаемого, идеального сообщества, сформированного не только ощущением самого себя, но и своих врагов. Выражение «воображаемое сообщество» здесь вполне уместно, коль скоро мы не обязаны принимать ошибочную линейную периодизацию Бенедикта Андерсона. В культурных дискурсах деколонизации циркулирует громадное множество языков, историй и форм. Как показала Барбара Харлоу в работе «Литература сопротивления» («Resistance Literature»), непостоянство времени, с которым вновь и вновь приходится сталкиваться народам и их лидерам, можно видеть во всех жанрах: духовных автобиографиях, поэмах протеста, воспоминаниях заключенных, дидактических драмах высвобождения. Изменения в оценках Йейтсом его великих циклов способствуют такому непостоянству, как способствует ему и легкость перехода в его поэзии от народной речи к официальной, от народных преданий к литературе. Смятение того, что Т. С. Элиот называет «лукавой историей и надуманными коридорами» времени — неудачные повороты, взаимное наложение, бессмысленные повторы, случайная удача, — все это придает Йейтсу, как и всем поэтам и писателям деколонизации (Тагору, Сенгору, Сезэру), суровое и воинственное звучание, героизм и тяжелое упорство «неудержимой тайны звериного дна». Так писатель выходит за рамки своей национальной среды и обретает мировое значение.
В первом томе своих мемуаров Пабло Неруда говорит о конгрессе писателей в защиту республики, состоявшемся в Мадриде в 1937 году. «Бесценные отклики» на приглашения «полились рекой отовсюду. Один из них был от Йейтса, национального поэта Ирландии; другой — от Сельмы Лагерлёф, выдающейся шведской писательницы. Оба они были уже слишком стары для путешествия в осажденный Мадрид, который постоянно долбили бомбами, но и они сплотились в защиту Испанской республики».* Точно так же, как Неруду не смущало то, что он считал себя поэтом, восставшим и против внутреннего колониализма в Чили, и против внешнего империализма по всей Латинской Америке, так и нам следует расценивать Йейтса как ирландского поэта, чье значение выходит далеко за рамки локального ирландского контекста. Неруда считает его национальным поэтом, который представляет ирландскую нацию в войне против тирании и, согласно Неруде, Йейтс положительно откликнулся на явно антифашистский призыв, несмотря на свою часто упоминаемую симпатию к европейскому фашизму.
Сходство между по праву знаменитой поэмой Неруды «El Pueblo» (в сборнике 1962 года она опубликована под названием «Plenos Poderes» («Полномочный представитель»), что Аластер Рид, чьей версией пользовался я, перевел как «Наделенный полномочиями» («Fully Empowered»)) и «Рыбаком» Йейтса просто поразительно: в обеих поэмах центральная фигура — безвестный человек из народа, который своей силой и одиночеством безмолвно представляет народ, что и вдохновляет поэта на творчество. Йейтс:
Уж времени немало прошло с тех пор,
Как стал я вспоминать
* Neruda Pablo. Memoirs, trans. Hardie St. Martin. London: Penguin, 1977. P. 130. Этот фрагмент может показаться неожиданным каждому, на кого хоть когда-то повлияло эссе Конор Круз О'Брайен: O'Brien Conor Cruise. Passion and Cunning: An Essay on the Politics of W. B. Yeats // Yeats W. B. Passion and Cunning. London: Weidenfeld & Nicolson, 1988. Ее утверждения и информация неадкватны, в особенности в сравнении с работой: Cullingford Elizabeth. Yeats, Ireland and Fascism. London: Macmillan, 1981; Куллингфорд также обращается к цитируемому фрагменту из Неруды.
Этого мудрого и простого человека.
Целыми днями я всматривался в лицо,
Которое надеялся сохранить для своего жизненного пути
И реальности.
Неруда:
Я знал этого человека, и когда мог, когда у меня все еще были на лице глаза, когда у меня все еще был голос в глотке, я искал его среди могил и сказал ему, сжимая руку, которая еще не превратилась в прах:
«Все пройдет, ты еще поживешь».
Ты снова зажжешь огонь жизни.
Ты еще сделаешь свое дело».
Так что пусть возмущаются, когда
Мне кажется, что я один, я вовсе не одинок;
У меня есть компания, и я говорю для них. Кто-то слышит меня, сам даже того не зная,
Но те, о ком я пою, кого я знаю,
Продолжают рождаться и переполнят собой мир.
Поэтический призыв исходит из союза между народом и поэтом; отсюда сила заклинаний в поэме: это необходимо обоим персонажам.
Цепь на этом не прерывается, поскольку Неруда идет дальше и провозглашает (в поэме «Deber del Poeta»), что «через меня свобода и море призовут к ответу истерзанное сердце», а Йейтс в «Башне» пробуждает воображение, «взывая к образам и
* Yeats W. В. Collected Poems. New York: Macmillan, 1959. P. 146.
** Neruda. Fully Empowered, trans. Alastair Reid. New York: Farrar, Straus & Giroux, 1986. P. 131.
памяти / руин и древних деревьев».* Коль скоро подобные увещевания раздаются под сенью доминирования, мы можем связать их с нарративом освобождения, столь ярко представленным Фаноном в «Проклятьем заклейменных». Поскольку барьеры и препоны колониального порядка повергли волю населения в гнетущий ступор, «новые возможности ... породили у колонизированных народов тягу к насилию».** Фанон подробно излагает декларацию прав, требование свободы слова и свободных профсоюзов; а затем, по мере того как воинственно настроенный революционный класс выходцев из городских низов, отверженных, преступников, деклассированных элементов поворачивается в сторону села, где постепенно формируются ячейки из вооруженных активистов, которые на завершающих стадиях восстания возвращаются в город, раскрывается совершенно новая история.
Исключительная сила творчества Фанона обусловлена тем, что оно выступает как скрытый контрнарратив той откровенной силе колониального режима, которая согласно телеологии фанонов-ского нарратива непременно должна потерпеть поражение. Разница между Фаноном и Йейтсом состоит в том, что теоретический и даже метафизический нарратив антиимпериалистической деколонизации Фанона повсюду отмечен акцентами и интонациями освобождения: это нечто большее, нежели защитная реакция туземцев, чья главная проблема (как это показал Шойинка) состоит в том, что они имплицитно усваивают базовую оппозицию европейцев—не-ев-ропейцев (но не идут дальше). Дискурс Фанона — это дискурс предчувствия триумфа, освобождения,
* Yeats. Collected Poetry. P. 193.
** Fanon. Wretched of the Earth. P. 59.
который знаменует собой второй момент деколонизации. Напротив, в ранних работах Йейтса звучат националистические нотки, он стоит у порога, который не в силах переступить, хотя и разделяет с другими поэтами деколонизации (такими, как Неруда и Дарвиш) общую траекторию. Однако он не в состоянии пройти ее до конца, даже если другим удалось продвинуться дальше. Следует по крайней мере отдать ему должное за то, что он предрекал появление освободительной и утопической революционности, которая была отброшена и даже отвергнута его собственной позднейшей реакционной политикой.
В последние годы Йейтса часто цитируют как провозвестника эксцессов национализма. Его цитирует без упоминания имени, например Гэри Сик в своей книге о действиях картеровской администрации в ходе иранского кризиса с заложниками в 1979—1981 годах («Все провалилось»),* а также корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в Бейруте в 1975—1977 годах, покойный Джеймс Маркхэм. Он цитирует некоторые фрагменты из «Второго пришествия» («The Second Coming») в статье о начале гражданской войны в Ливане в 1976 году. «Все рушится; центр не удержать», — такова первая фраза. Далее: «Лучшие утратили веру, тогда как худшие / Полны страстной энергии». Сик и Маркхэм — оба ведут себя как типичные американские либералы, напуганные охватившим третий мир революционным потоком, который некогда сила Запада держала в узде. Их обращение к Йейтсу несет в себе предостережение: сохраняйте порядок, или вы обречены на безумие, с которым вам не совладать. Что же касается того, каким образом в этой взрывоопасной
*Sick Gary. All Fall Down: America's Tragic Encounter with Iran. New York: Random House, 1985.
колониальной ситуации колонизированные должны удерживать центр, ни Сик, ни Маркхэм не сообщают, но предполагается, что Йейтс во всяком случае не одобрил бы анархии гражданской войны. Это все равно, как если бы оба эти автора не помышляли вернуться к беспорядку колониальной интервенции, во-первых, именно это проделал Чинуа Ачебе в 1959 году в своем великом романе «Things Fall Apart» («И пришло разрушение»).*
Наиболее сильная сторона Йейтса в том, как он представляет и передает этот момент. Полезно напомнить, что «англо-ирландский конфликт», пронизывающий все поэтическое творчество Йейтса, послужил «моделью для освободительных войн XX века».** Его величайшие творения, имеющие отношение к деколонизации, связаны с рождением насилия с или насильственным рождением перемен, как в стихотворении «Леда и лебедь», мгновения, когда ослепительная вспышка нападения предстает перед его колониальным взором — насилие над девой, и наряду с этим вопрос
ужель не поняла ты
Дарованного в Мощи Откровенья, —
Когда он соскользнул с твоих колен?
Пер. Григория Кружкова
Did she put on his knowledge with his power Before the indifferent beak could let her drop?***
*Achebe Chinua. Things Fall Apart. 1959; rprt. New York: Fawcett, 1969. Ачебе Ч. И пришло разрушение. М.: Худож. лит., 1964.
** McCaffrey Lawrence J. Components of Irish Nationalism // Perspectives on Irish Nationalism, eds. Thomas E. Hachey and Lawrence J. McCaffrey. Lexington: University of Kentucky Press, 1989. P. 16.