«The Wall Street Journal» и «The New York Times»: Карен Элиот Хаус — от первых против Энтони Льюиса — от вторых. Тезис Хауса состоял в том, что Соединенным Штатам не следует дожидаться санкции, они должны атаковать Ирак, превратив Саддама Хусейна в законченного неудачника. Контрдоводы
* Schiller Herbert I. The Mind Managers. Boston: Beacon Press, 1973, а также: Mass Communication and American Empire. Boston: Beacon Press, 1969; Mattelart Armand. Transnationals and the Third World: The Struggle for Culture. South Hadley, Mass.: Bergin & Garvey, 1983. Это все лишь три из множества работ по этой теме, созданные этими авторами.
Льюиса демонстрируют его обычную меру разумности и либеральных убеждений, — качеств, которые выделяют его среди прочих крупных американских колумнистов. Поддерживавший Джорджа Буша в его первоначальной реакции на вторжение Ирака в Кувейт, Льюис теперь чувствовал, что перспективы ранней войны весьма высоки, и ее необходимо сдерживать. На него в большей степени повлияли аргументы людей вроде суперястреба Пола Нитзе, который предрекал целый ряд катастроф, если будет предпринята наземная операция американцев в Заливе. США должны ждать, наращивать экономическое и дипломатическое давление, пока гораздо позже может представиться благовидный предлог для войны. Пару недель спустя оба антагониста появились в новостной передаче Макнейла—Лерера, ночной национальной программе, позволяющей вести продолжительные дискуссии и давать подробный анализ, дабы обострить свои первоначальные позиции. Наблюдая за дебатами, мы видели перед собой спорящих философов, которые заняты честной дискуссией в важный для национального опыта момент. США, по-видимому, были готовы к войне: аргументы за и против были красноречиво изложены в официальном публичном пространстве, национальной ночной новостной программе. Будучи реалистами, оба оппонента — и Хаус, и Льюис — принимали тот принцип, что «мы» — местоимение, которое более всякого другого слова создает некое иллюзорное чувство, будто все американцы в качестве совладельцев публичного пространства принимают участие в принятии решения ввергнуть Америку в иностранную интервенцию — обязаны быть в Заливе, регулировать поведение государств, армий и народов, которые находятся за несколько тысяч миль от нас. Выживание нации не было под угрозой, и этот вопрос не обсуждался. Но было много разговоров о принципах, морали и правах. Оба они говорили о военной силе как о чем-то таком, чем они более-менее вольны распоряжаться — разворачивать, применять или выводить, соответственно, — и при всем том ООН казалась наилучшим продолжением политики США. Эти конкретные дебаты производили удручающее впечатление, поскольку оба антагониста были вполне достойными людьми — ни заведомыми ястребами (как Генри Киссинджер, который никогда не останавливался перед «хирургическими ударами»), ни экспертами в области национальной безопасности (как Збигнев Бжезинский, который энергично возражал против войны, исходя из твердых геополитических соображений). Для обоих противников, и Хауса, и Льюиса, «наши» действия были частью присвоенного себе наследия действий Америки в мире в целом, куда она на протяжении двух столетий не раз вторгалась с зачастую катастрофическими, но каждый раз быстро забываемыми результатами. Редко, когда в ходе дебатов упоминали арабов в качестве жертвы войны, например, или (с равной степенью убедительности) ее зачинщиков. Могло сложиться впечатление, что к кризису вообще следует относиться in petto,151 как к внутреннему делу американцев. Надвигающийся пожар, весьма похожий на ужасающее разрушение, был далеко. И вновь, за исключением (весьма небольшого числа) прибывающих гробов и обездоленных семей, судьба по большей части пощадила американцев. Абстрактный характер придавал ситуации холодность и жестокость.
Как американец и араб, живущий в обоих мирах, я считал все это весьма тревожным не в последнюю очередь потому, что конфронтация оказалась столь тотальной, столь глобально всеохватной, что не было никакой возможности оставаться в стороне. Никогда прежде существительные, обозначающие арабский мир или его компоненты, не были предметом столь обширных толков; никогда прежде не имели они столь поразительно абстрактного и усеченного значения; редко кто ассоциировал себя с ними, даже учитывая то обстоятельство, что США вовсе не находились в состоянии войны со всеми арабами. Арабский мир привлекал и вызывал интерес, и тем не менее что-то сдерживало энтузиазм и детальное познание. Нет ни одной значительной культурной группы, которая была бы столь слабо изучена: если попросить американца, который в курсе последних новинок в области художественной литературы или поэзии, назвать имя арабского писателя, возможно, единственный, кого он вспомнит, будет все тот же Халиль Джебран.152 Как возможно столь плотное взаимодействие на одном уровне и столь слабое — на другом?
С точки зрения арабов картина получается совершенно искаженная. Вряд ли можно найти такую арабскую литературу, где были бы изображены американцы. Наиболее интересное исключение — это обширная серия романов Абдельрахмана эль Муни-фа «Города соли»,* но эти книги были запрещены в ряде стран, а в родной Саудовской Аравии его и вовсе лишили гражданства. Насколько мне известно, все еще нет ни одного института или крупного академического департамента в арабском мире, чьей главной бы задачей было изучение Америки, хотя США вне всяких сомнений являются величайшей и самой значительной внешней силой в современном арабском мире. Некоторые арабские лидеры, которые всю свою жизнь разоблачали интересы Амери-
* Серия из пяти романов Мунифа вышла в свет на арабском в 1984—1988 гг.г два тома появились в великолепном английском переводе Питера Терукса: Abdelrahman el Munif. Cities of Salt. New York: Vintage, 1989, and The Trench. New York: Pantheon, 1991.
ки, прилагают немалые усилия, чтобы отправить своих детей в американские университеты или получить зеленую карту. Все еще трудно втолковать даже хорошо образованным и имеющим жизненный опыт арабам, что внешняя политика США в действительности не направляется ЦРУ, каким-то заговором или теневой сетью ключевых «контактов»; почти что все известные мне люди уверены, что именно США планируют любое мало-мальски значимое событие на Среднем Востоке, включая даже, согласно одному, совершенно одному невероятному предположению, даже палестинскую инти-фаду.
Обе стороны комплекса пронизывает поразительно устойчивая смесь давнего знакомства (прекрасно описанного в работе Джеймса Филда «Америка и Средиземноморский мир»*), враждебности и невежества — взрывоопасная и сравнительно недавняя культурная коллизия. Главный смысл операции «Буря в пустыне» — неизбежность: президент Буш объявил, что надо «покончить с этим» (в соответствии с его спортивным арго), «надрать задницу»,S3 Саддаму Хусейну — как мрачному и грубому проявлению постколониальной потребности арабов конфликтовать с Соединенными Штатами. Иными словами, публичная риторика не затрудняла себя рассмотрением деталей, реализмом, выяснением соотношения причин и следствий. На протяжении почти десятилетия кинофильмы про американских коммандос натравливали громадного Рэмбо или хорошо технически оснащенных бойцов отряда Дельта на арабо-мусульманских террористов-голо-ворезов. В 1991 году казалось, что чуть ли не мета-
* Field James A., Jr. America and the Mediterranean World, 1776—1882. Princeton: Princeton University Press, 1969, в особенности главы 3, 6, 8, и И.
физическое стремление разбить Ирак почти осуществилось, но не потому, что преступления Ирака, пусть и значительные, были катастрофическими, но потому, что маленькая небелая страна нарушила покой и вызвала раздражение внезапно проснувшейся супернации, которую уже не может удовлетворить только лишь уступчивость и раболепие «шейхов», диктаторов и погонщиков верблюдов. По-настоящему хорошие арабы — это те, кто, как Анвар Садат, полностью избавились от своей докучливой национальной самости и могут быть приятными собеседниками на ток-шоу.
Исторически американские и в целом западные медиа выступали как сенсорные расширения основного культурного контекста. Арабы — это только ослабленный пример Другого, который навлек на себя гнев сурового Белого Человека, своего рода пуританского суперэго, чья миссия среди дикарей не знает границ и который действительно пойдет до конца, лишь бы добиться своего. Тем не менее слово «империализм» — явно опускаемый ингредиент в американских дискуссиях по поводу Залива. «В Соединенных Штатах — согласно работе историка Ричарда В. ван Алстайна «Становление Американской империи», — называть нацию империей — это чуть ли не ересь».* Тем не менее он показывает, что отцы-основатели Республики, включая Джорджа Вашингтона, характеризовали страну именно как империю с соответствующей внешней политикой, которая отвергала революцию и способствовала имперскому росту. Он цитирует одного государственного деятеля за другим, доказывая, по едкому замечанию Рейнгольда Нибура, что эта страна — «Американский Божий Израиль», чья «миссия» состоит в
* Van Alstyne Richard W. The Rising American Empire. New York: Norton, 1974. P. 6.
том, чтобы быть «попечителем, с Божьего соизволения, всего цивилизованного мира». А потому было бы трудно не расслышать эхо все той же грандиозной миссии в ходе войны в Заливе. И по мере того, как прегрешения Ирака в глазах международного сообщества росли, Саддам превращался в Гитлера, в багдадского мясника, в сумасшедшего (как его описывает сенатор Алан Симеон), которого надо низвергнуть.
Всякий, кто читал «Моби Дика», сталкивался, по-видимому, с неодолимым желанием экстраполировать этот великий роман на реальный мир, увидеть вновь, как американская империя готовится к погоне, подобно Ахаву, за вмененным злом. Вначале идет принимаемая без обсуждений моральная миссия, затем, в СМИ — ее военно-гео-стратегические следствия. Самое печальное в СМИ — помимо их покорного следования за правительственной моделью политики, с самого начала мобилизованной на войну, — это их готовность торговать «экспертными» познаниями относительно Ближнего Востока и арабов. Все дороги ведут на базар, арабы понимают только силу, жестокость и насилие — часть арабской цивилизации, ислам — религия интолерантная, сегрегациони-стская, «средневековая», фанатичная, жестокая, а кроме того она угнетает женщин. Контекст, рамки, фон дискуссии ограничены, даже заморожены этими идеями. Казалось, будто есть существенное, но невыразимое наслаждение в том, что «арабы», представленные Саддамом, наконец получили по заслугам. Можно было бы предъявить счет многим старинным недругам Запада: палестинцам, арабским националистам, исламской цивилизации.