ым жизненным импульсом, с самой жизнью и «постепенно становятся ей чуждыми и, даже более того, враждебными». Происходит дискредитация самой идеи «художественного совершенствования» и возврат к первичной стадии, к примитиву, «горячему» звучанию, что, в свою очередь, открывает новый цикл артизации. И все начинается вновь: эволюция рок-музыки в этом отношении повторяет эволюцию других жанров: джаза, бардовской песни, музыки «оперно-симфонической» традиции, выросшей из сорных трав песенно-танцевального обихода. Направляясь от фольклорного к профессиональному, от легкожанрового к серьезному и концептуальному, от телесного – к духовному, рок усложняется и открывает новые выразительные возможности и средства».[47]
Сегодня отечественная наука рассматривает рок-музыку и рок-культуру как «многогранное эстетическое, культурное и социальное явление, объединявшее представителей молодежной субкультуры и игравшее, начиная с рубежа 1970–80-х гг. заметную роль в формировании системы ценностей… значительной части молодежи… СССР».[48]
Таким образом, социальный контекст рока, в качестве которого выступает молодежная субкультура, явился одной из важнейших предпосылок становления рок-культуры, органично вошедшей в мировую художественную культуру XX века.
В. В. Лелеко. Концепт «дом» в советской массовой песне 1970-х – 1980-х годов
Массовая песня была на протяжении всей истории СССР одним из самых ярких и значимых явлений советской культуры. Ее способность объединять и сплачивать, воплощать и выражать на образно-эмоциональном уровне господствующие умонастроения и важные для общества в данный исторический момент идеи делали ее, с одной стороны, предметом постоянного и приоритетного внимания властей, с другой – широко востребованной массовой аудиторией.
Как всякое явление массовой культуры, песня обретала популярность в случае попадания в резонанс массовым настроениям, тому, что «витало в воздухе». Вместе с тем, это сиюминутное и злободневное было тем более затрагивающим, действенным, чем более оно было связано с базовыми, фундаментальными, глубинными ценностями культуры, ее константами, архетипами коллективного бессознательного.
Наличие в культуре такого рода базовых ментальных феноменов было зафиксировано в XX веке в разных направлениях гуманитарного знания. В аналитической психологии К. Г. Юнга они определены как «архетипы коллективного бессознательного» (Юнг 1991: 95–128), «архаические мыслеформы» (Юнг 1991: 89). Французская «Новая историческая наука» («Школа Анналов») вводит в научный оборот понятие «ментальность», «менталитет». Речь идет об общих мировоззренческих аспектах обыденного сознания, проявлениях массовой психологии, о «картине мира», «генерализированных чертах мировоззрения» и мироощущениях, характерных для всех представителей определенной культуры и эпохи, независимо от их социального положения. Это «коллективное неосознанное», реализованное в заповедях морали, стандартах поведения, расхожих представлениях (Арьес 1996: 29).
Одна из основных сфер воплощения, закрепления и исторической трансляции «ментальностей», «архетипов» – сфера языка. В недрах бурно развивающейся в последние десятилетия отечественной лингвокультурологии сложилось целое направление, изучающее «концептосферу» (термин Д. С. Лихачева) языка, преимущественно русского, – концептология. Исходное, основное понятие «концепт» постоянно уточняется лингвистами, культурологами. По мнению большинства исследователей, концепты отличаются особой емкостью, глубиной и открытостью значений. Д. С. Лихачев пишет об «алгебраическом» выражении значения» в концепте, всю сложность которого человек не может охватить. Расширяя значение слова, концепт оставляет возможности «для сотворчества, «домысливания» и эмоциональной ауры слова» (Лихачев 1999: 150–152). Ю. С. Степанов обращает внимание на «сжатую до основных признаков содержания историю», заключенную в концепте и «современные ассоциации; оценки и т. д.», то, что и делает его «основной ячейкой культуры в ментальном мире человека» (Степанов 2001: 43; Ковалева 2000).
Смысловая емкость, многозначность и открытость системы значений сближает концепт с символом. Не случайно примерно теми же словами К. Г. Юнг раскрывает значение культурных символов: они – «важные составляющие нашего ментального устройства», которыми люди пользовались «для выражения “вечных истин”. Пройдя долгий путь исторического развития и множество преобразований, они «стали коллективными образами, принятыми цивилизованными обществами» (Юнг 1991: 84–85). Образный характер, эмоционально-оценочная составляющая концептов и символов или, говоря более осторожно, тех концептов, которые приближаются к символам, делает их агентами, опорными элементами мифологического мышления, отдельные черты которого сохраняются и в современном массовом сознании. Как отмечает Е. М. Мелетинский, «некоторые черты мифологического мышления (в особенности конкретно-чувственное и персональное выражение абстракций, символизм, идеализация «раннего» времени как «золотого века» и настойчивое предположение смысла и целесообразной направленности всего происходящего) сохраняются в массовом сознании, в политических идеологических системах, в художественной поэтической фантазии» (Мелетинский 200-).
Концепт в контексте мифа является либо частью (частицей) мифа, мифологемой, либо свернутым мифом (Баак). У А. В. Меня «мифологема – конкретно-образный, символический способ изображения реальности, необходимый в тех случаях, когда она не укладывается в рамки формально-логического и абстрактного изображения. Многие аспекты учения о Боге как Творце, Промыслителе и Спасителе даны в Библии в форме мифологемы» (Мень 2002). В «Толковом словаре обществоведческих терминов» (Яценко 1999) мифологема – основная идея мифа или образ, заимствованный из мифа. В статье О. И. Станчак, посвященной современному мифологемному языку СМИ, отмечается, что мифологемы, как частицы мифа, связаны с устойчивыми психологическими (подсознательные желания) и социальными (архетипы) феноменами. Мифологемы имеют большое количество коннотаций, аллюзий, что и делает их эффективными инструментами манипулирования массовым сознанием. При этом используются как первичные мифологемы, корни которых уходят в традиционную культуру (например, мифологема героя), так и вторичные, современные (мифологема государства или демократии). Среди наиболее актуальных сегодня автор называет «политические (мифологема героя, врага, отчизны, государства, демократии, светлого будущего); исторические (утраченного рая), философские (кризиса, футуристическая мифологема дороги, карнавала (или жизнь как игра), «собственного Я»); философско-политическая мифологема свободы; мифологема «Другого» и связанная с ней мифологема толерантности (политическая, культурологическая, социальная); мифологема Запада и Востока (политическая, культурологическая) (Станчак 2007).
Возвращаясь к основной теме статьи, можно сказать, что массовая песня как составляющая советской массовой культуры, не могла не обращаться к фундаментальным, глубинным ментальным феноменам и не использовать их, адаптируя к советской действительности. Одним из таких феноменов, концептов-мифологем был концепт «дом». Как звено цепи констант культуры «дом» является также важным, существенным элементом национальной картины мира. В антропоморфной мифологической модели мира макрокосм и микрокосм, человек, подобны друг другу. Земля мыслится как центр, «сердце» Вселенной, небо – как «голова», солнце и звезды – «глаза» и т. п. Промежуточным звеном между человеком и Вселенной часто выступает «дом», а также «храм». В доме (храме) крыша (купол) – небо, окна – глаза, подпол – преисподняя и т. д. (Лелеко 2002: 98 и сл.) Г. Д. Гачев говорит об этой концептуальной модели следующее: «как в нашем теле заключена душа и просвечивает сквозь тело, так дом – тело на нас; человек во плоти – как душа в доме», «Дом – макет мироздания, национальный космос в уменьшении. Здесь земля (пол), небо (крыша), страны света (стены) и т. д. Как мир (природа) – храм, дом Бога, так и дом – храм человека; человек творит дом, как Бог мир – по своему образу и подобию» (Гачев 1995: 28).
В русской ментальности концепт «дом» имеет приоритетное значение. Как пишет Н. Л. Чулкина, «дом» входит в ядро языкового сознания русских и занимает вторую позицию, в то время как у испанцев – десятую, у англичан – двадцать вторую (Чулкина 2004: 133). Не удивительно поэтому, что концепт «дом», дом как феномен культуры, прежде всего, – русской культуры, активно исследуется в последние годы фольклористами, культурологами, лингвистами. Наряду с монографическими исследованиями маститых ученых, к нему обращаются и молодые исследователи (Байбурин 1983; Колесов 2000; Мазалова 2001; Невская 1982: 106–121; Топоров 1983; Цивьян 1978: 65–85; Ланская 2005; Лассан 1999; Ли Ли 2006; Петрова 1999: 59–61; Тимощенко 2007; Фещенко 2005).
Анализ работ, посвященных феномену и концепту «дом», дает основания утверждать, что в современной языковой картине русских достаточно актуальны некоторые его древние, «ядерные» смысловые пласты. Во-первых, дом может пониматься как вся территория хозяйственной и всякой иной совместной деятельности сообщества людей, хозяйственно и ментально освоенный ареал их обитания. При таком понимании домом может быть вся страна, континент, планета в целом. Во-вторых, дом – прежде всего люди, живущие вместе, объединенные общими условиями существования и интересами. В первую очередь – это семья, дети и родители. Исследователи отмечают, что для русской языковой картины мира наиболее важные ассоциации концепта «дом» – это семья, родители, дети, уют, очаг, родной, тепло, светлый. Главенствующее место среди них занимает «семья» (Ли Ли 2006; Чулкина 2004: 134–135).
Посмотрим насколько и как представлены эти и, возможно, другие смыслы и смысловые обертоны концепта «дом» в текстах массовой советской песни 1970-х – 1980-х годов.
Один из архаических смыслов концепта «дом», дом как ареал обитания семьи (племени), свое, освоенное, обжитое пространство, оживает в одной популярной песне 70-х годов – «Родина моя» (сл. Р. Рождественского, муз. Д. Тухманова, 1972). Здесь отчетливо обнаруживается мифологическая мироустроительная связь человек – дом – страна – мир (космос). Родина, страна – общий дом дружной семьи народов СССР. Крыша этого дома – космос, солнце и звезды, основа его – земля с ее необъятными реками, цветами и березами; ширь ее без границ. В доме этом – солнечно, светло, вечная весна, радость и праздник. В тексте песни нет слова «дом», но смысл этот в нем подспудно заложен, имплицитно содержится. Это сказочно-мифологическая страна, рай на Земле, общий дом для всех людей планеты.
«Я, ты, он, она! / Вместе – целая страна, / Вместе – дружная семья!…
Будут на тебя звёзды удивлённо смотреть, / Будут над тобой добрые рассветы гореть вполнеба…»
«Над тобою солнце светит, льётся с высоты. / Всё на свете, всё на свете сможем я и ты! / Я прильну, земля, к твоим берёзам, / Я взгляну в глаза весёлым грозам / И, смеясь от счастья, упаду в твои цветы».
«Обняла весна цветная ширь твоих степей. / У тебя, страна, я знаю, солнечно в судьбе! / Нет тебе конца и нет начала, / И текут светло и величаво / Реки необъятные, как песня о тебе, / Как будто праздник!»
Ощущение единого, общего дома-страны, родственного и близкого в любой точке необъятного пространства СССР, запечатлено в песне «Мой адрес – Советский Союз» (сл. В. Харитонова, муз. Д. Тухманова). Герой песни – строитель светлого будущего, переезжающий из одного места «великой стройки» коммунизма в другое, номера телефонов которого «разбросаны по городам», связан с близкими и друзьями «колесами вагонными» и «телефонными номерами». Он вправе петь: «Мой адрес – не дом и не улица, / Мой адрес – Советский Союз».
Но дом также и «малая Родина», «уголок России»: «Мне уголок России мил / Мой добрый отчий дом» («Уголок России»; сл. Е. Шевелева, муз. В. Шаинского, 1980). В песне этот дом и уголок связан с приметами традиционной русской деревни, провинции, с расхожими ассоциациями, содержащими специфику русского миросозерцания: здесь и «синие туманы», и «сизокрылый небесный простор», и «березки», и «задумчивая краса», и «грусть».
В песнях дом – это свое, обжитое, близкое, родное, знакомое, стабильное, незыблемое пространство, противостоящее чужому, далекому, неизвестному, нестабильному, трудному и опасному. Таков дом свой, родительский, отчий, старый («Родительский дом»; сл. М. Рябинина, муз. В. Шаинского; «Отчий дом»; сл. А. Дементьева, муз. Е. Мартынова; «Свой дом» А. Макаревича).
С домом связано ощущение тепла, уюта, чего-то близкого, родного, очень личного, своего. Именно таким видится дом А. Розенбауму, о таком доме он мечтает. Ведь родной дом – главное для всякого человека строение не только потому, что он там живет, но и потому, что там обитают его мечты и фантазии: «Нарисуйте мне дом. / Да такой, чтобы жил. / Да такой, где бы жить не мешали. / Где устав от боев снова силы копил. / И в котором никто, и в котором никто / Никогда бы меня не ужалил» (А. Розенбаум «Нарисуйте мне дом», 1986).
«Родительский дом» не только «отчий». Он согрет душевным теплом и любовью матери, неразрывно связан с образом матери.
«Радость или грусть нас ждут потом, / Но всему начало – отчий дом. / Там у колыбели матери нам пели / Песню любви» («Отчий дом»; сл. А. Дементьева, муз. Е. Мартынова, 1973).
«Родительский дом» всегда связан с детством, которое бережно хранится в памяти. И «детство» тоже является одним из мотивов, встречающихся в песнях о доме. «Спешу сюда, устав от суеты, / Как тот чудак, что за собой сжигал мосты. / Я с детских лет стремился в те места, / И рад, что дверь не заперта». («Дом» группы «Мифы», 1987)
«Первый дом – родной мой дом – / Окутан светом и теплом, / В нем живет мое детство. / Дом второй, тоже мой. / Такой же близкий и родной, / В нем живет мое сердце. / Третий дом – дом родной, / Родной до боли, но не мой, / В этот дом вхожу я не дыша… / В нем живет моя душа. («Три дома» И. Тальков, 1985)
«Где-то далеко в памяти моей / Сейчас, как в детстве, тепло, / Хоть память укрыта / Такими большими снегами». («Песня о далекой родине»; сл. Р. Рождественского, муз. М. Таривердиева, 1973).
Широко представлен мотив дома как благого места, которое дорого, которое притягивает, когда оно покинуто; места (пристани, гавани), куда человек стремится всей душой и постоянно или периодически возвращается в реальности или виртуально. Уход, отъезд, бегство из дома, ежедневное или, тем более, на неопределенный срок, а затем – тоска по дому, возвращение домой, наверное, одна из базовых констант человеческого бытия, мотивы, многократно разработанные в мифах, литературе и широко представленные в текстах песен.
«Сколько бы на свете мне ни жить, / Век его доверьем дорожить. / Но уж так ведется – юность расстается / С домом родным» («Отчий дом»; сл. А. Дементьева, муз. Е. Мартынова).
«Дом – это там, куда готов / Ты возвращаться вновь и вновь / Яростным, добрым, нежным, злым, / Еле живым, еле живым…» (М. Гальперин «Дом», 1974).
«Где бы ни были мы, но по-прежнему / Неизменно уверены в том, / Что нас встретит с любовью и нежностью / Наша пристань – родительский дом. / Родительский дом – начало начал, / Ты в жизни моей надежный причал…» («Родительский дом»; сл. М. Рябинина, муз. Вл. Шаинского, 1981).
«…я устал скитаться по чужим домам, а свой никак не мог забыть / В краю чужом я вспомнил дом. И темной ночью / И самым светлым днем как хорошо иметь свой дом». («Родной дом» А. Макаревича, 1987).
«Я прошу, хоть ненадолго / Грусть моя, ты покинь меня, / Облаком, сизым облаком, / Ты полети к родному дому, / Отсюда к родному дому». («Песня о далекой родине»; сл. Рождественского, муз. М. Таривердиева).
Распространенным и устойчивым ассоциатом к концепту «дом» является «тепло». Тепло обеспечивается очагом, печью. В ареале славянской культуры важность печи и связанной с ней огня, дыма зафиксирована в древних названиях селений (дымница – костромск. «селение»), огнище (сербск.: селение, аналогично у чехов, болгар), хозяина дома (огнищанин – в «Русской правде») (Байбурин 1983: 162). Жизнь в доме без печи была невозможной. Но тепло в доме – не только физическое, но и душевное, особая доброжелательная атмосфера, токи любви, которые объединяют и согревают живущих в доме. Идеальный дом – теплый, уютный. Этот образ – среди часто встречающихся, распространенных.
В песне «Отчий дом» есть такие строчки: «Днем и ночью ты всегда, всегда со мною, Я полна твоим теплом».
В песне «Дом» группы «Мифы» находим: «Я счастлив тем, что есть на свете дом, где так тепло и где друзья».
В песне И. Талькова «Три дома»: «Первый дом – родной мой дом – окутан светом и теплом…».
«В доме моем всем хватит углов, / Хватит воздуха и тепла. / Хватит добрых минут и ласковых слов, …» – поет героиня песни «В доме моем» (Сл. А. Саед-Шаха, муз. Д. Тухманова, 1981).
Если дом связан с теплом, уютом – то внешний мир, прежде всего, – с такими природными явлениями, как холод, зима, метель, туманы и дожди, холодные рассветы…
А. Розенбаум в песне «Зима» поет: «Зиму вместе со мной с ума / сводят взгляд твой и теплый голос… / В теплый веди свой дом» (1985).
У А. Макаревича в песне «Родной дом» находим: «Над нашим домом целый год мела метель, и дом по крышу замело. / А мне сказали, что за тридевять земель в домах и сухо и тепло».
В «Надежде» (сл. Н. Добронравова, муз. А. Пахмутовой, 1973) есть такие строчки, посвященные жизни вдали от родного дома: «Здесь у нас туманы и дожди, / Здесь у нас холодные рассветы…». В припеве поется о песне, которой «довольно одной – чтоб только о доме в ней пелось» и которая согревает вдали от дома.
В песне «Трава у дома» ВИА «Земляне» (1983) «зеленая трава» (теплое), у дома противопоставляется «ледяной синеве» космоса.
Внутреннее пространство дома отделено от внешнего стенами и крышей. Семантика крыши и стен, «закрывающая», основные их культурные функции – отграничение, отделение от внешнего пространства и защита (Плотникова, Усачева 1999: 117). Хорошо известно устоявшееся выражение «иметь крышу над головой», «иметь свой угол». «Здесь акцентируется создаваемое закрытым пространством дома ощущение укрытости, защищенности (в том числе от посторонних глаз), тепла и уюта» (Лелеко 2002: 148). Именно об этом поется в популярной в свое время песне Ю. Антонова «Под крышей дома своего»: «Мир полон радости и счастья, / Но край родной милей всего. / И так прекрасно возвращаться / Под крышу дома своего» (сл. М. Пляцковского, муз. Ю. Антонова, 1983).
В песне «Аист на крыше» в простых словах и образах сокрыт глубинный смысл, подтекст, символичность: аист – как символ вечной любви, а крыша – как символ защищенности, мира в доме (и шире – мира на земле): «Аист на крыше, / Счастье под крышей, / Мир на земле». (сл. А. Поперечного, муз. Д. Тухманова, 1985).
Как известно, в русской культуре женщина выступает как хранительница домашнего очага. Но кроме тепла родного дома, душевного тепла, тепла, который в дом вносит прежде всего женщина и ее забота, в основе домашней сферы находится идея очага, т. е. реального тепла. Об этом – строчки из песни «Три дома» И. Талькова: «Там мне протягивают руку / И предлагают обогреться у огня».
Что касается двери, то она, прежде всего, является «открывающим» элементом конструкции дома, связывающим его жилое пространство с внешним миром. Открытые двери так же являются символом открытости душевной, доброжелательности, гостеприимства:
«Приходите в мой дом, / Мои двери открыты. / Буду песни вам петь / И вином угощать». (М. Круг «Приходите в мой дом», 2006).
Если дверь не заперта, открыта – значит, тебя там ждут и встретят с теплыми (распростертыми) объятьями:
«Спешу сюда, устав от суеты, / Как тот чудак, что за собой сжигал мосты. / Я с детских лет стремился в те места, / И рад, что дверь не заперта» («Дом», группа «Мифы»).
Но дверь также может быть и закрывающим, отгораживающим элементом дома. Эта идея «закрытых» дверей перед незваными гостями, чужими людьми хорошо прослеживается в песне А. Макаревича «Наш дом» (1978):
«Двери покрепче справим, / Рядом на цепь посадим / Восемь больших голодных псов. / Чтобы они не спали, / К дому не подпускали / Горе, врагов и дураков…/ Там вокруг такая тишина, / Что вовек не снилась нам, / И за этой тишиной, как за стеной, / Хватит места нам с тобой».
Такая же амбивалентность имеет место и в теме окна. Когда в окнах горит свет – это значит, что тебя там ждут. В песнях находим подтверждение: «Ждет меня наш домик в три окна. / Близко ли, далеко – свет родимых окон / Вечно не померкнет для меня». («Отчий дом»; сл. А. Дементьева, муз. Е. Мартынова).
Героиня рок-оперы «Юнона и Авось» (сл. А. Вознесенского, муз. А. Рыбникова, 1981) Кончита преданно ждет своего возлюбленного и поет:
«Чтобы в пути тебе было светло / Я свечу оставляю в окне».
В песне А. Макаревича «Пока горит свеча» (1986) нет упоминания окон, но и так понятно, что свет и свеча – это символ домашнего тепла и уюта, какого-то постоянства и стабильности, веры и надежды:
«Но верил я – не все еще пропало, / Пока не меркнет свет, пока горит свеча».
Если свет не горит, значит – не ждут, или дом пуст. Герой песни Ю. Кукина «Дом на полпути» (1988) охвачен сомнением, нерешительностью, грустью от осознания, что его никто не ждет, – о чем он узнает из погасших окон:
«И хоть никто не ждет меня, / И в окнах нет давно огня, / Зайду туда, себя кляня, / Знаю: / Здесь люди разные живут, / Вдруг не простят, вдруг не поймут? / Но ведь собачьего нет тут Лая…».
Укорененность концепта дом в русской культуре, его архетипичность, созвучность настрою русской души подтверждается, в частности, и тем, что к нему вновь и вновь обращаются новые поколения творцов массовой музыкальной культуры. И в текстах песен 1990-х и 2000-х годов встречаются те же слова, те же ассоциации, та же мифопоэтическая реальность, звучат похожие ностальгические нотки воспоминаний об отчем доме и детстве. Кроме упоминавшейся уже песни М. Круга, можно привести в качестве примера также:
«Дом мой – детства начало. / Дом мой, где нет печали. / Я спешу в этот светлый отчий дом. / Дом мой – так долго ждущий, / А я – к небу идущий / Вновь хочу возвратиться в отчий дом». (Группа «Радость» «Отчий дом»).
«Дом родной, знакомый с детства / Городок, что у реки. / Дом родной, где любят сердцем / Всем разлукам вопреки. / Дом родной в краю чудесном / Был и есть в моей судьбе. / Дом родной – знакомый с детства / Все пути ведут к тебе». (сл. С. Сашина, муз. К. А. Брейтбурга).
Таким образом, концепт «дом» широко представлен в массовой песне 1970-х – 1980-х годов. Он имеет мифопоэтический характер, лишен всякой бытовой и социальной конкретности, предстает как культурная универсалия, как идеальный локус жизни человека на Земле. Очевидна его связь с архаическими пластами традиционной русской ментальности, базовыми ценностями русской культуры. Именно это побуждает обращаться к образу дома как авторов и исполнителей эстрадной песни, вокально-инструментальные ансамбли, так и представителей бардовской песни. Это же обеспечивает, наряду с талантливой музыкой, успех песни у массовой публики.
Библиография
1. Арьес Ф. История ментальностей // История ментальностей. Историческая антропология: зарубежные исследования в обзорах и рефератах. – М., 1996.
2. Баак Й. В. «О русской концептосфере» [Электронный ресурс]. Электрон. дан. – СПб.: Фонд имени Д. С. Лихачева, [б. г. ] Режим доступа: http://lfond.spb.ru/programs/likhachev/100/stenogrammi/baak.html
3. Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. – Л., 1983.
4. Гачев Г. Д. Космо-Психо-Логос. – М., 1995.
5. Ковалева Т. Ю. О содержательных контекстах понятия «концепт»: от В. Гумбольдта и А. А. Потебни к А. Вежбицкой и Ю. С. Степанову // Язык. Человек. Картина мира. Омск, 2000.
6. Колесов В. В. Древняя Русь: Наследие в слове. Мир человека. – СПб., 2000.
7. Ланская О. В. Концепт «дом» в языковой картине мира: (на материале повести Л. Н. Толстого «Детство» и рассказа «Утро помещика»): автореф. дис. … канд. филол. наук. – Калининград, 2005.
8. Лассан Э. О соотношении концепта «дом» с другими концептами в текстах русской культуры // Текст: Узоры ковра. – СПб.; Ставрополь, 1999.
9. Лелеко В. Д. Пространство повседневности в европейской культуре. – СПб., 2002.
10. Ли Ли. Фразеология в русской языковой картине мира на примере концепта «дом» с позиций носителя китайского языка и культуры: автореф. дис. … канд. филол. наук. – М., 2006.
11. Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка» // Лихачев Д. С. Очерки по философии художественного творчества. – изд. 2-е, доп. – СПб., 1999.
12. Мазалова Н. Е. Человек и дом. – СПб., 2001.
13. Мелетинский Е. М. Миф и двадцатый век [Электронный ресурс] // Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. – М.: ИВГИ РГГУ, [200-]. Режим доступа: http:// www. ruthenia. ru/folklore/meletinsky1. htm). – Загл. с экрана.
14. Мень В. А. Мифологема [Электронный ресурс] // Мень В. А. Библиологический словарь. Электрон. дан. [Б. м. ], 2002. Режим доступа: http://slovari. yandex. ru/dict/men/article/me2/.
15. Невская Л. Г. Семантика дома и смежных представлений в погребальном фольклоре // Балто-славян. исслед. 1981. – М., 1982.
16. Петрова М. Образ дома в фольклоре и мифе // Эстетика сегодня: состояние, перспективы. Материалы науч. конф. 20–21 окт. 1999 г. – СПб., 1999.
17. Плотникова А. А., Усачева В. В. Дом // Славянские древности: этнолингв. слов.: в 5 т. Т. 2: Д—К. – М., 1999.
18. Станчак О. И. Современный мифологемный язык средств массовой информации [Электронный ресурс] // Язык средств массовой информации. XLV Междунар. науч. студ. конф. 10–12 апр. 2007 г. Новосиб. гос. ун-т. Электрон. дан.: Новосибирск, 2007. Режим доступа: http://209.85.135.104/search?q=cache:y3ULVUHDriUJ: www.nsu.ru/documents/jf_mnsk_2007_smilang.doc
19. Степанов Ю. С. Константы: словарь русской культуры. – 2-е изд., испр. и доп. – М., 2001.
20. Тимощенко С. А. Лексико-семантическая экспликация концепта ДОМ в русской фразеологии и художественных текстах: автореф. дис. … канд. филол. наук. – Краснодар, 2007.
21. Топоров В. Н. К символике окна в мифопоэтической традиции // Балто-славянские исследования. 1983. – М., 1984.
22. Фещенко О. А. Концепт ДОМ в художественной картине мира М. И. Цветаевой (на материале прозаических текстов): автореф. дис. … канд. филол. наук. – Новосибирск, 2005.
23. Цивьян Т. В. Дом в фольклорной модели мира (на материале балканских загадок) // Семиотика культуры. Труды по знаковым системам. Х. – Тарту, 1978.
24. Чулкина Н. Л. Мир повседневности в языковом сознании русских: лингвокультурологическое описание. – М., 2004.
25. Юнг К. Г. Архетип и символ. – М., 1991.