Имеет ли человек право на утопию? Под утопией, в данном случае, автор доклада понимает проектирование таких социокультурных состояний, реализация которых очевидно противоречит исторической практике человечества. Например, учение Льва Толстого о непротивлении злу силою – утопия, потому что вся история общества с древнейших времен до наших дней пронизана насилием, а надежды философов Просвещения (например, Кондорсе) на то, что прогресс изменит эту ситуацию, не оправдались. То же самое относится и к утопии современника Л. Толстого – философа Н. Федорова – о воскрешении предков на основе научно-технического развития.
Сегодня в нашей стране утопии «немодны», если, правда, не считать так называемых «ретроспективных утопий», в которых идеализируются различные исторические периоды нашего прошлого – советской России, дореволюционной России, Московской Руси и т. д. Даже КПРФ, партия, которая исторически связана с РСДРП(б) / ВКП(б) / КПСС, в современной своей идеологии почти отказалась от элементов утопизма, обращенного в будущее, сменив их на ностальгию по романтизированному советскому прошлому, национализм и критику глобализации. Современное российское общество – и весь «интеллектуальный класс», который выступает в качестве его поводыря – объявило эпоху «трезвости» и «прагматичности», решив для себя «раз и навсегда», что «мечтатели» и «утописты» не улучшают жизнь, а, наоборот, только приносят вред (большевики). Стратегия «прагматизма» сегодня декларируется как официальная государственная политика. В этой ситуации очень легко сделать одно предсказание – когда поколение современных господствующих политиков и финансистов промышленников сменится новым, сформировавшимся не в последние десятилетия существования СССР, а уже после его краха, это новое поколение вернется к утопизму, хотя мы не знаем, в каком его виде. Утопия будет реабилитирована. Потому что для непредвзято мыслящего человека (то есть для ученого) совершенно очевидно, что утопия – необходимый элемент социокультурной жизни любого общества.
Вопрос об актуальности утопии и о тех проблемах, с которыми сталкивается общество и культура при попытках их реализации, автору статьи хотелось бы обсудить на примере романа великого русского писателя XX века Андрея Платонова «Чевенгур». Современные школьники воспринимают опыт «советского тоталитаризма» на уровне литературы, в основном, через такие произведения, как «Мы» М. Замятина, «Один день Ивана Денисовича» А. И. Солженицына и «Котлован» того же Платонова. Такое восприятие является верным, но односторонним. Глубокое убеждение автора статьи состоит в том, что в будущем школьники будут обращать должное внимание на такие произведения, как «Чевенгур». Это, конечно, резко усложнит понимание советского периода отечественной истории, проблематизирует его, но ведь это нельзя не признать достоинством. Вся энергия коммунистической утопии начала прошлого века запакована для современного молодого поколения. Она запакована в следующие ярлыки – «заблуждение», «трагическая ошибка», «прошлое, которое не должно повториться» и т. д. Конечно, все эти слова отчасти верны, сложно это не признать, и, тем не менее, когда автор статьи, будучи «полноценным членом современного общества», перечитал «Чевенгур», то получил мощнейший заряд положительной энергии. Что с этим делать? Нам необходимо распаковать утопии.
В романе «Чевенгур» (1928–1929) Платонов попытался осмыслить опыт построения коммунизма в СССР. Как известно, общая тенденция мировоззрения писателя заключалась в том, что, всецело разделяя идеалы коммунизма в рамках официальной идеологии Советского государства конца 1910-х – начала 1920-х гг., в середине 1920-х он начинает дрейфовать в сторону «левого коммунизма», критикуя государственную политику за бюрократизацию, этатизм, чрезмерное планирование и т. д. (фактически, такая же эволюция характерна для многих деятелей культуры, которые искренне разделяли идеалы коммунизма, например, для В. В. Маяковского и в целом группы ЛЕФ). Важной вехой в литературной карьере Платонова стал рассказ «Усомнившийся Макар» (1929), «заслуживший» отрицательный отзыв И. В. Сталина. Платонов – в духе первых лет революции – воспринимал коммунизм не как усиление государства, а, наоборот, как его ослабление. Впрочем, сама вера в коммунизм Платонова не покидала. Кстати говоря, и повесть «Котлован», которую изучают в современной школе как символ краха коммунистической идеи, на самом деле, тоже пронизана этой верой. Современное молодое поколение привыкло воспринимать Платонова как чуть ли не «разоблачителя коммунизма», тогда как это исторически неверно. Платоновская критика советского строя была «критикой слева». На сегодняшний момент, «коммунизм уже разоблачен». Осталось только понять, почему же писатель был «так глуп», что верил в него?
«Чевенгуру» предшествует в качестве его «предыстории» повесть «Происхождение мастера». В ней Платонов как раз отвечает на вопрос о вере в коммунизм в своей философской манере: «Когда Захар Павлович (главный герой повести – П. К.) был молодым, он думал, что вырастет и поумнеет. Но жизнь прошла без всякого отчета и остановки, как сплошное увлечение… что-то тихое и грустное было в природе – какие-то силы действовали невозвратно… Он утратил все: разверстое небо над ним ничуть не изменилось от его долголетней деятельности, он ничего не завоевал для оправдания своего ослабевшего тела, в котором напрасно билась какая-то главная сияющая сила. Он сам довел себя до вечной разлуки с жизнью, не завладев в ней наиболее необходимым» (Платонов 1989: 36). Эта парадоксальная по своему стилю и жесткая оценка жизни не просто героя повести, а любого человека, который «живет как все», не выходя за данные ему природные и социальные пределы. А вот (в одной из ранних статей Платонова) противоположная установка: «… всегда быть недовольным найденным, уходить дальше и выше, искать невозможное и делать его возможным – в этом есть гордый восторг просветленного человека» (Цит. по: Чалмаев 1990: 9). Для Платонова коммунизм – это «дальше и выше» современной ему цивилизации.
Есть ли такое «дальше и выше» у современного российского общества, особенно у молодого поколения? Если говорить о большинстве, а также о том, что презентуется этим большинством в публичном информационном пространстве, то нет. Интересно также вспомнить, как в последние годы существования СССР и в 1990-е гг. среди интеллигенции была мода на пренебрежительное отношение к общественной жизни, активность в сфере которой ассоциировалась с советскими временами. В то время распространился настоящий культ личной, частной жизни, защищалась идея человека, который «ничего не должен обществу», произносились слова о «малых делах» и т. п. Забавно, что сегодня многие публицисты задаются вопросом о том, как стал возможен политический «авторитаризм» начала XXI века в России – уж не они ли сами создали для него условия, «загнав» россиянина в частную жизнь? То, о чем говорит Платонов, имеет внеисторический характер. Общество, если оно вообще живое, всегда будет «выходить» на те или иные «сверхцели». Это, правда, необязательно будет коммунизм, но уж если осознание необходимости сверхцели появится, то актуальной станет и эта альтернатива.
Чевенгур в одноименном романе великого писателя – это, как известно, город, в котором люди построили коммунизм. Платонов проводит определенную границу между Чевенгуром и остальным Советским государством – если в последнем все еще двигаются к коммунизму, определяя вопросы стратегии и тактики, то наступая (военный коммунизм), то отступая (НЭП), то, как заявляет председатель ревкома Чевенгура товарищ Чепурный, в их городе история уже кончилась. Что же происходит в этом городе?
1. Социально-экономическая жизнь Чевенгура – по крайней мере, в первой части романа – исключает труд. Труд – это эксплуатация: «… в Чевенгуре за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием. Занятия же людей были необязательными, – по наущению Чепурного Прокофий дал труду специальное толкование, где труд раз и навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационно-животным сладострастием, потому что труд способствует происхождению имущества, а имущество – угнетению…» (Платонов 1989: 197). Любопытно, что эта идея Платонова резко противоречит культу труда, характерного для советской идеологии. Но более любопытно другое, – когда во второй части романа в Чевенгур приходит толпа пролетариев, нищих, бродяг, чтобы начать жить при коммунизме, то труд возвращается к чевенгурцам, – но исключительно в качестве бескорыстной помощи другим людям, обеспечения их жильем, пищей, кровом. Иными словами, перед нами великолепный (правда, утопический) пример диалектического снятия. Вначале труд отрицается и исключается в его капиталистическом виде, как средство закабаления, эксплуатации человека человеком. А потом – труд возрождается, но в качестве новом, как деятельное проявление любви к ближнему, как социалистический труд в понимании Платонова. Это настоящие смерть и воскресение труда. Писатель – вполне в духе марксизма – хочет показать, что труд не должен быть системой отчуждения человека, напротив, он должен способствовать преодолению отчуждения.
2. В Чевенгуре «умирает» не только прежний труд, но и прежняя культура. Это – очень важный и любопытный момент. В одном месте романа товарищ Чепурный говорит: «Да и не нужно читать: это, знаешь, раньше люди читали да писали, а жить – ни черта не жили, все для других людей путей искали» (Платонов 1989: 188). Вот еще один эпизод, в котором затрагивается эта тема: «Некогда Прокофий предложил Чепурному ввести в Чевенгуре науку и просвещение, но тот отклонил такие попытки без всякой надежды. “Что ты, – сказал он Прокофию, – иль не знаешь, что такое наука? Она же всей буржуазии даст обратный поворот: любой капиталист станет ученым и будет порошком организмы солить, а ты считайся с ним! И потом наука только развивается, а чем кончиться – неизвестно”» (Платонов 1989: 196). Последнее утверждение, опять-таки, напрямую противоречит установкам советской идеологии с самого момента ее возникновения. Конечно, по тексту до конца непонятно, как сам автор относится к такого рода «левому обскурантизму» – известно, что в мировоззрении Платонова, по крайней мере, в ранний период, большое место занимала идея научно-технического прогресса как основы общества будущего. Кроме этого, поскольку Платонов показывает чевенгурский коммунизм не в статике – как некое завершенное идеальное состояние, – а в динамике (это хорошо видно на предыдущем примере отношения к труду), можно предположить, что и в данном случае, речь идет о смерти не культуры как таковой, а старой культуры, на смену которой придет новая. Правда, сам Платонов не описывает такого изменения.
Как бы то ни было, сама по себе идея смерти культуры и перехода от нее к жизни представляется сегодня (конечно, не только сегодня) сверхактуальной. Ее, правда, можно понимать в вульгаризаторском смысле – как проект упрощения культуры и ее подчинения «простонародному» вкусу, что и имело место в советское время, а также, в другом историческом контексте, имеет место и сегодня в виде «массовой культуры». Но Платонов, безусловно, имел в виду совсем другое, – в условиях социального неравенства, классового общества, когда одна и меньшая часть общества развивается за счет другой и большей, конечно же, культура неизбежно превращается в систему «ментального закрепления» этой социальной ситуации. Культура в этих условиях – и легитимизирует устоявшийся порядок, и создает целый мир фантазий для человека, не способного реализовать себя адекватно в социальной жизни. Платонов говорит о смерти именно такой, отчужденной культуры. Разве сегодня, в начале XXI века, мы не находимся в аналогичной системе отчужденной культуры? Если эта ситуация чем-то и отличается, то только большим развитием тех же тенденций. Современный человек давно превратился в винтика массовой культуры, обращение же за «исцелением» к культуре классической не приносит должного результата. Поэтому и сегодня переход от отчужденной механизированной культуры к жизни, провозглашенный товарищем Чепурным, остается на повестке дня.
3. Еще одна, хотя, может быть, и не главная черта жизни чевенгурцев – борьба с оседлостью. Жители коммунизма постоянно переносили с места на место свои дома и сады. А один из чевенгурцев, Луй, покинул город, потому что «… убедился, что коммунизм должен быть непрерывным движением людей в даль земли» (Платонов 1989: 198). Этими – иногда откровенно ироническими – штрихами к портрету чевенгурцев Платонов стремился подчеркнуть универсалистский, планетарный размах коммунистической утопии (что, во время написания романа, уже противоречило сталинской идеологии построения социализма в одной стране). Разве эта установка платоновского коммунизма не перекликается с современными тенденциями глобализации? Вряд ли кто-либо сможет это отрицать. Правда, нужно понимать очень серьезную разницу между современной глобализацией и всемирностью сознания чевенгурцев – первое есть продукт распространения капиталистической системы на всю планету, а второе – распространение противоположного миропонимания и практики. И, тем не менее, на уровне научно-технического прогресса современный человек подошел к отрицанию оседлости намного ближе, чем платоновские герои, – Лую и в голову не могло прийти, что настанут времена, когда «двигаться в даль земли» можно будет не выходя из дома. Проблема, однако, в том, что, как это часто бывает, получив в руки великолепные технические средства преодоления пространства и времени, современный человек зачастую не знает, как ими воспользоваться. Опять-таки, платоновская утопия дает один из вариантов такого содержательного наполнения.
4. Важнейшая политическая проблема чевенгурцев (и, понимал Платонов, «параллельного» Чевенгуру Советского государства) – это государство. Писатель верил, что по мере развития коммунизма государство будет уступать свое место обществу, «массам». На эту тему в романе есть замечательные, в стиле Платонова, афоризмы: ««Жил у нас враг навстречу, а мы его жиляли из ревкома, а теперь вместо врага пролетариат настал, либо мы его жилять должны, либо ревком не нужен» (Платонов 1989: 275). Здесь писатель великолепно показывает ту дилемму, с которой столкнулся СССР, – после уничтожения врагов пролетариата государство либо отмирает, либо начинает уничтожать пролетариат. Здесь, конечно, делается намек на политику ВКП(б) после Гражданской войны, связанную с усилением авторитаризма.
Не менее показателен ответ Чепурного на вопрос пролетария, что ему нужно делать: «Чего ты у меня спрашиваешь? Твой смысл должен из тебя самостоятельно исходить. У нас не царство, а коммунизм» (Платонов 1989: 291). В этой фразе – намек на то, что сама «пролетарская масса» еще не готова к полной политической самостоятельности, что и выступает условием господства над ней партийно-государственного аппарата. В этих же словах – определение коммунизма как состояния, в котором человеку никто не отдает приказы, состояния абсолютной свободы.
Излишне, наверное, говорить о том, что для современной России тема «растворения» государства в обществе так же актуальна. Обещания о том, что само общество будет управлять государством посредством демократических процедур, данное реформаторами еще в начале 1990-х гг., до сих пор не выполнено, причем сегодня ситуация еще больше ухудшилась. Конечно, нам могут возразить, что либеральная концепция гражданского общества намного больше подходит как теоретическое описание того, к чему нам необходимо сегодня стремиться. Однако с этим можно поспорить – неутешительные процессы в западных обществах, которые все больше превращаются в «управляемые демократии», и политический выбор в которых ограничивается с каждым днем, делает эту проблему открытой, а значит, анархо-коммунистическая альтернатива Платонова снова в игре. Конечно, последняя имеет серьезные утопические моменты, насколько она реализуема, большой вопрос. Но дело не в этом, а в том, настанет ли когда-нибудь состояние настоящей демократии, которого нет сегодня, по всей видимости, ни в России, ни на Западе.
5. Главный, на наш взгляд, элемент мышления чевенгурцев и их жизни, их, если можно так сказать, символ веры, заключается в том, что современный человек должен перестать жить только материальными интересами (ради денег) и отчужденно духовными интересами тоже (см. выше пункт о культуре), он должен жить душой, солидарностью и общением: «А душа-то человека, она и есть основная профессия. А продукт ее – дружба и товарищество! Чем тебе не занятие – скажи, пожалуйста!» (Платонов 1989: 201). И еще одна цитата: «Товарищи бедные. Вы сделали всякое удобство и вещь на свете, а теперь разрушили и желаете лучшего – друг друга. Ради того в Чевенгуре приобретаются товарищи с прохожих дорог» (Платонов 1989: 245). Формулировка Платонова кажется какой-то неуловимой – настолько она по-детски проста. Всю свою историю человечество занималось всем, чем угодно, но только не жизнью. Оно создавало материальную культуру, воевало за материальные блага, делилось на государство и нации, забыв о том, что человеку нужен только… другой человек, и больше ничего. Кажется, что в этой идее Платонова «сходится» вся история мировой культуры, все надежды религиозных традиций… А главное – платоновское понимание совершенно переворачивает для нас, современных людей, представление о коммунизме. Наши ассоциации – революции, войны, индустриализации, коллективизации и т. д. Конечно, платоновский коммунизм – это не коммунизм Ленина и тем более Сталина. Размышляя об этом отличии, понимаешь, например, почему СССР рухнул (если говорить о духовных причинах его краха) – именно потому, что эта простая сущность коммунизма оказалась «загороженной» теми путями, которыми большевики шли к этой цели, – устранение частной собственности, эксплуататорских классов, переделка старого человека и т. д. Но, все же, надо заметить, что в самом марксизме эта идея коммунизма как начала настоящей жизни человека, безусловно, присутствовала.
Представляется, что «платоновский коммунизм» сохраняется как возможность для современного человека. У которого, время от времени, но все-таки появляется понимание того, что реальность, в которой он живет, эта клетка, а также стремление к тому, чтобы прорваться за пределы социального, профессионального, политического, технотронного и всех прочих отчуждений – туда, к другому погребенному человеку (См. об этом, например: Цветков 2003: 256).
Итак, какова же роль утопии в культуре? И что можно сказать по поводу того, что даже если признать огромное значение платоновской утопии (или какой-либо другой), все равно, ее реализация привела к неудаче?
Прежде всего, автор статьи призвать современного человека мыслить открыто, а не закрыто, распаковать для себя как прошлое, так и настоящее и будущее. В таком случае, коммунизм вообще (и платоновский коммунизм в частности) предстанет перед нами как ценнейший опыт и материал для размышлений, принимать который на веру, безусловно, не стоит. Но эта альтернатива, по крайней мере, будет открыта. Трагизм XX века, все-таки, не должен быть основанием для безальтернативного либерального будущего (Ф. Фукуяма), а именно это мы сегодня наблюдаем.
Конечно, мы можем воспринимать неудачные попытки построения «государственного социализма» в XX веке как нечто, поставившее крест на коммунизме и вообще на любых утопиях. Но такое восприятие необязательно. Напротив, кризис современной цивилизации, о котором говорят большинство специалистов, заставляет нас задуматься о грядущих переменах. Каких? В социально-экономической сфере – решение проблемы глобальной несправедливости и эксплуатации «развитыми странами» всего остального мира; в политике – переход от формальной к реальной демократии, причем как в масштабах национального государства, так и в глобальных масштабах; в культуре – переход от бессмысленной и зомбируюшей массовой культуры к глобальной культуре творчества и информационной прозрачности. Одним словом, цивилизация должна стать, во-первых, более разумной («логосной»), во-вторых, более человечной. Те карты будущего, которые создавались Платоновым, вполне могут быть использованы в процессе этих изменений.
В докладе автора, правда, остался неразрешенным еще один, очень важный, вопрос, собственно, тот, с которого мы начинали. Как относиться к утопии как таковой? Понятно, что ее можно воспринять как некий набор идей, сохраняющий свою актуальность и поныне, что я и доказал выше, по пунктам. Но если брать утопию как таковую, как целостность, как она представлена в романе «Чевенгур»? Возможно ли ее перевести на язык реальности? Трудный вопрос. Если бы люди знали ответ на него, наверное, в современной истории все было бы по-другому. Сердце хочет поверить в утопию, а разум запрещает сердцу. По крайней мере, ответ на вопрос, поставленный в самом начале доклада (учитывая все рассуждения выше), таков: человек имеет право на утопию, на мечту о невозможном. Потому что, помимо реальности и ее жестких законов, существует еще воля человека, его право стремиться к такому состоянию, которого нет в наличии. Именно в такого рода стремлениях и заключена сущность человека. Из этого источника проистекают все великие события, и все великие трагедии. Общество не имеет права запрещать человеку мечтать и реализовывать свои мечты. Единственное ограничение здесь (урок XX века) – такая реализация не должна быть насилием для других людей.
В обществе всегда будут утописты. И они всегда будут интереснее и ценнее «обычных людей».
Библиография
1. Платонов А. П. Происхождение мастера: Роман, повести. – Свердловск, 1989.
2. Цветков А. Суперприсутствие. Избранные места из электронной переписки с друзьями. – М.: Ультра. Культура, 2003.
3. Чалмаев В. «Нечаянное» и вечное совершенство Андрея Платонова. // Платонов А. Государственный житель. – Мн., 1990.