[35]. Как видим, проповедник XIV века сделал новый шаг в направлении «демонизации» и «инфернализации» народного обычая, зафиксированного этнографами и помимо «примеров». В первом случае погибает от огня один ослушник запрета этого обычая, во втором целая группа грешников низвергается прямо в ад.
Приведенные сейчас данные, при всей их разрозненности и отрывочности, свидетельствуют о том, что «пример», переходя из одного сборника в другой, продолжал подвергаться обработке, редактированию и переосмыслению. Он жил обычной для средневековой литературы жизнью в серии вариантов, и с ним обращались как с общей собственностью.
«Авторское право», которое в ту эпоху вообще слабо осознавалось, применительно к изучаемому нами жанру не имело никакого значения. Недаром множество сборников «примеров» анонимно; в особенности это характерно для сборников францисканцев. Ссылаясь на свой личный опыт или на сочинение более раннего времени, составитель сборника проповедей имел в виду не утвердить чей-то приоритет, а дать доказательства истинности описываемого события. Аудиторию, которой проповедь и «пример» были адресованы, вопрос об авторе ничуть не волновал. Напротив, указания на очевидцев или на авторитеты призваны были убедить верующих в достоверности сообщаемого известия. Естественно, что в среде необразованных прихожан, живших в условиях устной культуры, ссылка на живого свидетеля представляла особую ценность, и слова Цезария Гейстербахского «Я присутствовал на той проповеди», которыми завершается приведенный ранее «пример» про аббата, разбудившего монахов историей об Артуре, должны были превратить античную басню в животрепещущую новость.
30
Похороны лиса. Прорись рельефа на капители в соборе в Страсбурге. 13 в.
31
Месса по лису. Прорись рельефа на капители в соборе в Страсбурге. 13 в.
Создается впечатление, что те изменения, которые проповедники вносили в «примеры», заимствованные у предшественников, представляли собой не сознательный литературный прием, а нормальную практику трансляции культурных сведений в специфичной для средневековья ситуации интенсивного и постоянного взаимодействия устной и письменной традиций. Повторяющиеся в разных сборниках «примеры», всякий раз обработанные по-новому, как бы вариации на общую тему, производят впечатление, что они не во всех случаях представляли собой заимствования в рамках литературной традиции, но были обработкой материала, параллельно бытовавшего в фольклоре. В одном «примере» из сборника брата Филиппо (конец XIV — начало XV века) подчеркивается, что циркулирующие устно рассказы могут быть забыты, и потому наиболее назидательные из них нужно записывать[36].
Составителям сборников exempla были памятны слова Сенеки: «Долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров». «Отцом» средневековых «примеров» справедливо считают папу Григория I (на кафедре 590–604 гг.), который подчеркивал важность наглядного и опирающегося на анекдот изложения принципов христианского поведения; его «Диалоги» на многие века остались образцом, которому подражали и который постоянно цитировали.
32
Лис-монах. Рисунок со скульптуры церкви в Нантвиче. 13 в.
33
Скрипач-кентавр. Прорись рельефа капители. 13 в.
34
Чудовища, рожи. Прорись рельефа
Жак де Витри называет «примеры» повседневным хлебом, потребным для питания душ во всякое время (Frenken, Prologus, 94). Воспитательная роль «примера» ясно осознавалась: не отвлеченными поучениями можно привлечь внимание и умы прихожан, но конкретными и не лишенными занимательности рассказами, в которых фигурировали бы такие же люди, как и слушатели. Надобно пользоваться «примерами» для убеждения слушателей проповеди, ибо обучение с их помощью доходчиво, писал Алэн Лилльский (PL, t.210 col. 113). Новиций, с которым ведет наставительную беседу магистр из «Диалога о чудесах» Цезария Гейстербахского, говорит: «Более хочу узнать примеры, чем мнения» (DM, VII: 1). Такова была общая установка. Именно «примеры» более всего могут просветить «грубые умы простых людей» и запечатлеться в их памяти, утверждал Этьен де Бурбон, ссылаясь на высказывание Григория I о том, что деяния учат лучше, нежели слова, и примеры скорее способны произвести впечатление, чем рассуждения (PL, t.72 col. 153). Поэтому, продолжал Этьен, «оставив возвышенное возвышенным духом и тонкое и глубокое — умам тонким и глубоким», он собрал коллекцию exempla (ЕВ, Prologus, 1–2). Ибо, по слову апостола (I Кор 3,2) млеком, а не твердой пищей надлежит питать немощных в знаниях и грубых в вере, дабы не погибли они прежде, чем насытятся, и пусть те, кто не способны вгрызаться в умозрения, получат поучения, притчи и примеры (SL, Prologus).
Если бы предали забвению то, что могло послужить делу воспитания, пишет Цезарий Гейстербахский, вере был бы причинен непоправимый ущерб (DM, Prologus). Но при этом необходимо принимать в расчет особенности слушателей, и содержание проповеди должно быть к ним приноровлено[37].
Просвещение грубых, неотесанных умов возможно только при преподнесении им чего-то «как бы ощутимого и телесного», известного им из собственного опыта, писал Жак де Витри в Прологе к сборнику своих «примеров». «„Примеры“ сильней всего воздействуют на слушателей, им внимают с особым интересом, они прочнее всего западают в память и легче всего возвышают дух от земных забот к вечной жизни», говорит Жан Гоби в Прологе к «Лестнице, ведущей на небеса» (Scala coeli)[38].
35
Петухи, несущие связанную лису. Мозаика в соборе Сан Марко, Венеция, 12 в.
36
Святой, проповедующий зверям и птицам. Миниатюра 14 в.
Вместе с тем эффективность «примеров» в деле религиозно-морального воспитания не порождала у проповедников особенных иллюзий. Анонимный автор, приведя слова Иоанна Солсберийского «мы подобны карликам, усевшимся на плечах гигантов: видим дальше, чем они, но не в силу собственного роста, а из-за величины гигантов», замечает: видим-то мы дальше и яснее благодаря писаниям и примерам, кои оставили нам древние отцы, но высоты их совершенства и добродетели достигнуть не можем (ТЕ, 78). Проповедь часто не достигает результата из-за развращенности народа: люди слушают ее, но не исправляют своего поведения. Все же, полагает этот автор, кое-что из услышанного прихожанами должно остаться в их сознании; подобно тому как сосуд, если его многократно наполнять водой, делается чище, так и слово Бога в конце концов очищает душу (ТЕ, 244–246). Разбойник, часто посещавший проповедь, говорил: «Если я и не меняюсь, то когда-нибудь созреет же семя, кое я получаю, и то, что ныне я слышу, может послужить к моему спасению» (ТЕ, 138).
Впрочем, существуют и свидетельства того, что проповедь производила сильнейшее воздействие на слушателей. Одна праздная женщина была потрясена проповедником до такой степени, что умерла; однако ей было дано возвратиться к жизни и исповедаться, и оказалось, что на ее языке были написаны слова молитвы «Ave Maria»[39].
Расцвет дидактической литературы, и прежде всего «примеров», в XIII столетии — «подлинном веке проповеди»[40] — был связан с появлением нищенствующих орденов доминиканцев и францисканцев, равно как и с обновлением проповеднической деятельности старых орденов, в частности цистерцианцев. В конечном счете этот расцвет был обусловлен усложнением всей социальной и культурной жизни католической Европы. Подъем городов — центров хозяйства и цивилизации, новые виды профессиональных и интеллектуальных занятий, более многообразные взаимоотношения людей, широкие горизонты, открывшиеся перед населением, — все это вынуждало церковь решать новые и сложные задачи. Проповедь читалась как в городе, так и в деревне, как в замке, так и в монастыре. Однако главным поприщем активности нищенствующих орденов был, вне сомнения, город. Умбер де Роман, генерал доминиканского ордена в 50–60-е годы XIII века, называет три причины, по которым монахи должны предпочесть город для своей проповеднической деятельности: она более эффективна в городе из-за концентрации в нем населения; она в нем более необходима, поскольку особенно низка именно городская мораль; наконец, через город можно оказывать воздействие и на сельское население, ведь деревня подражает городу[41].
Известная патриархальность социальных связей начинает сменяться иным стилем общения. Эти связи осуществлялись теперь уже не только на межличностном уровне прямых человеческих контактов, но отчасти и более безлично, при посредстве товарно-денежного обмена. Не с этим ли связаны громы, которые проповедники без устали метали против купцов и в особенности ростовщиков? (см. ниже). Темп жизни несколько убыстрился, а степень включенности человека в природные циклы уменьшилась. В результате исподволь менялась картина мира. Соответственно пересматривается и традиционная система ценностей. Несколько возрастает значение образования, науки. Человеку легче стало выходить из-под прямого контроля приходского священника. Шире распространились еретические секты.
В этих условиях традиционная проповедь оказывалась неэффективной. За ее обновление и взялись новые нищенствующие ордена. Как было отмечено в научной литературе, центральным поприщем их активности стал именно город. Здесь для церкви таилась главная опасность, — здесь и надлежало с новыми силами и по-новому поставить всю проповедническую деятельность. Как раз теперь «пример» делается неотъемлемым и одним из центральных компонентов проповеди, несомненно, привлекавшим наибольшее внимание слушателей. «Campana enim Domini dicitur predicator» — «Проповедника называют колоколом Господа», — говорит Жак де Витри (Crane, N 139).