4.4.1. Современный мир как система ПГО
С политико-географической точки зрения быстро нарастающие разнообразие, степень фрагментарности, но в то же время и уровень глобализации современного мира несомненны[755]. Эти быстрые и часто плохо прогнозируемые изменения во многих случаях являются образными, когда меняются, в первую очередь, политико-географические образы какой-либо страны или региона[756]. Данные изменения не «застывают» на страновом уровне, а за счет эффекта мультипликации распространяются на локальном и глобальном уровнях[757]. Определенный политико-географический образ, как линза, собирает, вбирает в себя главные особенности и закономерности политического развития на той или иной географически маркированной территории. Поэтому ясная и четкая репрезентация политико-географических явлений в современном мире – это, прежде всего, политико-географическая образная репрезентация.
Наиболее эффективные политические структуры и/или организации, как правило, заняты деятельностью по производству политических образов (имиджей) – политических деятелей, органов власти, компаний и т. д. Это могут быть как политические имиджи самих себя, «излучаемые» во внешнюю среду, так и выполненные «под заказ» образы других политических акторов. Как только в структуры подобных образов вводятся географические (геопространственные) маркеры, они начинают преобразовываться, менять конфигурацию. На первый план выходят два-три ярких элемента, утверждающие образ как политико-географический. Происходит авторепрезентация политического пространства как географического. Та или иная общественная информация, заложенная первоначально в политический образ, становится в результате – в ПГО – более эффективной, более надежной, более мотивированной.
Мир сам по себе представим как универсальный, или трансверсальный политико-географический образ. Однако в практической деятельности удобнее иметь дело с системой, или сетью ПГО, описывающих/ характеризующих мир. Современный мир рассматривается здесь как сетевое пространство, саморазвивающаяся и саморепрезентирующаяся сетевая система (сеть-система)[758]. Это сетевое пространство «работает» вне/ без иерархий[759], хотя и обладает постоянно множащимися координатными сетками, «прикладываемыми» по мере необходимости к тем или иным событиям. Один из наиболее простых образов современного мира в данном случае – видимое плывущим под водой аквалангистом множество рыбацких сетей, расставленных автономно, но время от времени переплетающихся и как бы запутывающихся друг в друге. Современный мир может быть представлен как «плывущее» пространство политико-географических образов. Пространственность мира обретает естественную, реальную репрезентацию в постоянно множащихся специализированных сетях ПГО. Преимущество подобного представления в том, что оно не отвергает других возможных представлений (версий) современного мира, а при их появлении может их достаточно легко инкорпорировать, получая при этом новые дополнительные образно-географические конфигурации.
Рассмотрим теперь более подробно системную стратегию разработки и создания ПГО современного мира.
4.4.2. Системная стратегия разработки и создания ПГО современного мира
Исходя из ранее сказанного, система ПГО современного мира является фрактальной, фрагментарной и даже «фрагмемной». Элемент такой системы представляет собой своего рода образно-географическую «заготовку», россыпь геопространственных метафор и метонимий. Во время экстраординарных политических событий, или событий, становящихся таковыми, эти «заготовки», полуфабрикаты попадают как бы на сковородку и приобретают формы уже готовых, «упакованных» продуктов. Подобным ПГО-катализатором часто бывают катастрофы природного, техногенного или военного характера.
Например, катастрофа российской подводной лодки «Курск» (август 2000 г.), ее освещение в российских и мировых СМИ, серия политических событий и действий, связанных с этой трагедией, привели к «всплытию» яркого политико-географического ретро-образа СССР. Проблемы, обсуждавшиеся в связи с возможным спасением подлодки, оживили такие структурно четкие элементы этого образа, как страна-супердержава, военно-политическая несовместимость с НАТО, различия между западно-европейской и российской культурами (упомянутая норвежским адмиралом, участвовавшим в операции по спасению подлодки), глобальность российских (= советских) геополитических интересов (характерная иллюстрация к этому – опубликование в СМИ карты мира, на которую были нанесены точки всех известных аварий и катастроф советских и российских подлодок). Дальнейшее мультиплицирование ситуации привело к «ренессансу» целой серии политико-географических образов мира, характерных для Ялтинско-Потсдамской эпохи международных отношений. Параллельно со сложившейся, хотя и до сих пор сравнительно не устойчивой, политико-географической образной картиной мира 1990-х гг., вновь появились контуры предыдущей («подлодочной» – по названию ПГО-ката-лизатора) картины мира.
События, связанные с катастрофой подлодки «Курск», актуализировали нетрадиционный способ создания образно-географических сетей-систем. Актуализация одной из возможных сетей происходит с помощью процедур «всплытий» – формируемой цепочки вспомогательных образов (протообразов), базирующихся на «сигнальных лампочках» – экстраординарных политических и/или общественных событиях. Элементами подобной сети-системы становятся даже не ПГО отдельных стран или регионов мира, а целые комплексы тех или иных событий, репрезентируемых специально составляемыми простыми (традиционными) географическими картами (например, карта аварий советских/российских подлодок после 1945 г.). Такие сети-системы ПГО могут пребывать в латентном потенциальном состоянии до тех пор, пока какое-либо событие не приведет к их активизиции, «всплытию» на образно-географическую поверхность. ПГО стран/государств выступают здесь в роли ментально-географических «маркеров», способствующих тем или иным процессам (процедурам) активизации; они создают фон, ауру, образный контекст сети-системы. В предельном случае надо говорить о системе-образе, когда структура системы становится тождественной ее текстуре – система как бы отражает сама себя, становится образом самой себя. Следовательно, образная география – это, по сути дела, образ самой географии; географическое пространство в нетрадиционном понимании – образ, пространственность которого наиболее эффективно собирает, концентрирует, атрибутирует событийность мира. Политико-географическое пространство в данном случае – предельно геометризированный образ (образы) мира, который максимально экономно (рационально) организует процедуры пространственной репрезентации.
Основная функция внутренних связей в сети-системе ПГО современного мира – это опространствление политических событий, или событий, поддающихся политической интерпретации. Именно связи создают в конечном счете систему-образ, придают ей определенный «рельеф». С помощью подобных связей конструируются образно-географические переходы от локализованных в традиционном географическом пространстве событий к картам ПГО, работающим уже по сетевому принципу.
Например, определенные политические события, связанные с подготовкой и проведением Олимпиады 2000 г. в Сиднее, в силу явной географической удаленности Австралии, должны были подвергаться достаточно мощным процедурам опространствления – с тем, чтобы создать «проолимпийскую» эффективную сеть-систему ПГО мира. Так, информация о подготовке взрыва на атомном реакторе вблизи олимпийских сооружений в Австралии в конце августа – начале сентября 2000 г. группой афганских эмигрантов в Новой Зеландии первоначально получила «оболочку» крупнейшего возможного террористического акта в мире (это давало возможную ссылку на книгу рекордов Гиннеса). Далее последовала образно-географическая «ядерная реакция».
На первом этапе этой «реакции» Австралия и Новая Зеландия были слиты в единый «олимпийский» образ; сама Австралия была идентифицирована как мощный ментально-географический «маркер». На втором этапе к «олимпийскому» образу был привязан довольно мозаичный «исламо-средневосточный» образ, включавший представления о сильной угрозе исламо-фундаменталистского терроризма, олицетворенного фигурой Бен Ладена. Таким способом была создана культурно-политическая аура, вводившая цивилизационный контекст и делавшая эту формировавшуюся сеть-систему потенциально «европейской» (в смысле широкого историко-культурного европоцентризма). Уже упоминавшаяся апелляция к возможному включению события в книгу рекордов Гиннеса, по-видимому, окончательно сформировала в главных чертах «проолимпийскую» сеть-систему ПГО современного мира. Австрало-новозеландский образ получил как бы европейские координаты, был «европеизирован», при этом образным «мостиком» стало традиционное цивилизационно-культурное противостояние Запада (Европы) и исламского мира. Сам образ Европы, использованный в процессах формирования сети, был, скорее, геоисторическим, «привязанным» примерно к середине XX в.
Сеть-система ПГО формируется преимущественно, в первую очередь, как сеть масс-медиа образов. Эти образы функционально включают в себя и сами связи между ними. Другими словами, образы как бы подразумевают друг друга; их создание и развитие невозможно без одновременного развития образно-географического контекста. Суть процесса – в постоянном наращивании параллельных образных контекстов, создающих в определенный момент времени целостную систему-образ современного мира. При этом каждый раз это также должна быть внутренне сбалансированная в образном отношении система. В вышеприведенном примере «проолимпийская» (сиднейская) сеть-система была сбалансирована образами Новой Зеландии и Афганистана, актуализировавшими и «уплотнившими» первоначальный образ Австралии; окончательная балансировка была проведена «за счет» образа Европы, взятого в его ретро-варианте.
4.4.3. Структурно-динамические аспекты системной стратегии создания ПГО современного мира
Структура ПГО современного мира представима прежде всего как структура-связь: не голый «остов», скелет системы, но образ динамики, движения, передачи. Такое представление должно быть «оснащено», обеспечено когнитивно – соответствующими когнитивными моделями. В первую очередь необходима разработка семантических полей[760], в которых возможны эффективные траектории развития ПГО современного мира. В рамках этой когнитивной деятельности надо «нащупать» наиболее яркие знаки и символы[761], репрезентирующие те или иные ключевые ПГО. Подобные знаки и символы важны для представления переходов от внутриполитических образов к внешнеполитическим образам, от внутренних ПГО – к внешним. Здесь зачастую возможны инверсии ПГО по отношению к традиционному разделению внешней и внутренней политики.
Президентские выборы в США, как правило – характерный пример указанной инверсии ПГО. Шансы на победу того или иного кандидата в президенты зависят во многом прежде всего от их внешнеполитических программ, различающихся часто сильнее, нежели их внутриполитические программы. Внешнеполитические приоритеты проецируются на внутреннюю политическую (электоральную) географию. В результате ПГО некоторых стран/государств, фигурирующих в предвыборных программах, превращаются во внутренние ПГО США, как бы заглатываются более мощным и более структурированным на данный момент ПГО. Так, проблема борьбы США с наркобаронами Колумбии, экспортом наркотиков из этой страны в США, вопрос о возможном введении американских войск в Колумбию и «порочный круг» американского финансирования колумбийских военных для подавления партизанского движения, живущего за счет производства и продажи наркотиков, стали явным внутриполитическим элементом президентской гонки в США в 2000 г. Образ Колумбии, равно как и образы некоторых других латиноамериканских государств, достаточно прочно вошли в структуру ПГО США.
Хорошо диверсифицированный ПГО организован по принципу Russian dolls, русских матрешек. Внутри крупного странового образа может оказаться еще несколько «упакованных» как более мелкие матрешки страновых образов. Надо отметить, что соотношение этих страновых образов может мало зависеть от реальных (физико-географических) размеров самих государств, даже от политико-географической смежности, а иногда и от экономико-географических страновых параметров. Поэтому структурирование ПГО современного мира в значительной степени зависит от степени детализации и разработанности самих процедур авто-номизации ПГО и их «упаковки».
Динамика ПГО современного мира. Здесь делается попытка развернутого определения динамики ПГО современного мира, исходя из вышеизложенного. Динамика ПГО современного мира – это колода карт (систем-образов), которые как бы просвечивают сквозь друг друга. Происходит концептуализация традиционной политико-географической карты мира: она превращается в «слоеный пирог», в каждом слое которого возможны различные образные политико-географические конфигурации. Представление подобной динамики наиболее эффективно в виде серий ПГО-карт (см. также главу 2, 2.4.). Эти ПГО-карты должны охватывать наиболее актуализированные сети-системы ПГО современного мира. Данные карты могут противоречить друг другу, поскольку позиции, используемые при их составлении, могут быть различными. Например, ПГО-карта, составленная с точки зрения внешнеполитической элиты США, может сильно отличаться от подобной карты, выполненной в Китае (по составу узловых ПГО, их связям и в целом по общей образно-географической конфигурации). Анализ таких противоречий (образно-географических зазоров) является важнейшим элементом стратегий разработки и создания ПГО современного мира.
Итак, стратегии разработки и создания ПГО современного мира направлены на выявление сетей-систем наиболее актуальных политических образов, которые могут быть интерпретированы как ПГО. Актуализация одной из возможных сетей происходит с помощью процедур «всплытий» – формируемой цепочки вспомогательных образов (прото-образов), базирующихся на «сигнальных лампочках» – экстраординарных политических и/или общественных событиях. Основная функция внутренних связей в сети-системе ПГО современного мира – это опространствление политических событий, или событий, поддающихся политической интерпретации. Суть процесса – в постоянном наращивании параллельных образных контекстов, создающих в определенный момент времени целостную систему-образ современного мира.
4.4.4. Геополитика как общественное явление XX в.
Говоря о геополитике как общественном явлении XX в., необходимо сказать о том, чем стал сам XX в. для человеческого общества. Конечно, XX в. – это прежде всего обилие социальных и политических катастроф и катаклизмов. Впервые в истории человечества были отмечены две мировые войны; также впервые было изобретено оружие, могущее быстро уничтожить все человечество. Что все это значит для самого человечества?
Пожалуй, впервые в своей истории человечество/человеческое общество осознало Землю и земное пространство целиком, полностью, как бы без остатка. Земное пространство «пропиталось» общественными отношениями полностью, будучи при этом практически полностью охвачено сетями различных коммуникаций. Земное пространство само по себе стало предметом, объектом и субъектом общественных отношений и, что особенно важно, политических отношений.
XX в. осознал земное/географическое пространство как геополитическое. Политика, в отличие от предыдущих исторических эпох, полностью «вросла» в географическое пространство. Она стала во многом политикой по поводу и в связи с географическим пространством.
Теперь определим наше понимание понятия общественного явления. Общественное явление означает максимальную раскрытость, открытость предмета, объекта, события обществу; их показ самих себя обществу. Общественное явление прежде всего должно быть событийным. Общество проявляется и является определенным событием, оконтуривает и граничит им себя. Общественные явления, проявляясь в важных событиях, определяют, так или иначе, содержание мирового развития. Поэтому здесь необходимо, в контексте исследуемого вопроса, рассмотреть понятие глобального (мирового) развития в самом общем виде.
Глобальное (мировое) развитие есть в известном смысле фикция, или спекуляция, имеющая в своем основании онтологическое представление о неких повседневных и повсеместных социальных структурах, или образах, разворачивающихся, саморепрезентирующихся, фактически, синхронно и симультанно в пределах ими же определяемых пространственно-временных границ. Речь идет в данном случае не о произволе своего рода «мировой воли» (в гегелевском, или гегельянском контексте), проявляющей себя в действиях и действиями тех или иных политических, идеологических или экономических сил, но, скорее, об отсутствии такой «воли», или, по крайней мере, ее знаково-символического выражения. Если глобализацию в широком смысле еще можно понять как процесс тотального (или почти тотального) перехода к автоматическим процедурам социальной регуляции и артикуляции, обуславливаемым возможностью и необходимостью постоянного редуцирования вновь возникающих разнообразий (поистине в чисто географическом смысле), то мировое развитие само по себе может интерпретироваться лишь как сугубо локальные, местные, региональные усилия по выработке фундаментальной ментальной страты, объединяющей «горизонтальные» и «вертикальные» движения различного рода политик и векторы подобных движений. По сути дела, мир в своем развитии (если таковое осмысляется) предполагает широкий спектр политик, направленный на оконтуривание, ограничение самого этого мира.
Вот почему мир, взятый в своем онтологическом «срезе», мыслится предельно политично, однако эта мировая политичность (перманентная «политизированность») не обеспечивает, не гарантирует мирового (глобального) характера самих «мировых» политик. Проще говоря, мировые политики развития всякий раз, в момент своей саморепрезентации в качестве таковых, теряют, или перестают, в социальном плане, контролировать границы «заявленного» мира; мир практически сразу становится «больше», нежели претендующая на осмысление его развития очередная политика. Этот зазор между любой политикой, оперирующей понятием и образом (концептом) мира, и самим миром, понимаемым максимально широко, дает возможность проследить, исследовать истоки социальных турбулентностей, порождающих пограничную полосу асоциальных и аполитичных явлений и ментальных конструкций. Одной из таких пограничных ментальных конструкций и является геополитика.
Рассмотрим геополитику как общественное явление XX в. Геополитика очень естественно вписалась в исторический, политический и культурный ландшафт XX в.; стала одной из его самых ярких черт и характеристик. С чем это связано? Геополитика есть когнитивная реакция на потребность общества самоопределиться в земном пространстве, самоосознать себя в нем. Понятно, что этот процесс бесконечен, как бесконечны сами по себе когнитивные процессы. Отметим, однако, что развитие общества в XX в. сопровождалось сильнейшим когнитивным «взрывом», и геополитика была одной из его составляющих. Геополитику надо расценивать как когнитивное «переживание» общества XX в. по поводу и в связи с географическим пространством.
Политика и международные отношения стали явно переживаться как в известном смысле пространственный спектакль еще в XIX в., хотя это происходило спорадически – главным образом, в европейской политике и в политике крупнейших европейских держав. Подобное представление о политике стало доминировать в XX в. Общество стало репрезентировать и интерпретировать себя политически во многом посредством и через географическое пространство. Результат и промежуточный итог этого процесса – возникновение и быстрое развитие геополитики.
4.4.5. Методологические основания анализа геополитики как системы образно-географических стратегий
Вопрос о методологических основаниях геополитики связан, прежде всего, с определением самой геополитики. Несмотря на существование множества подобных определений, многие из которых стали уже классическими[762], необходимо вычленить их основное содержательное ядро, их общую суть.
Пожалуй, главное в этих определениях, естественно, с методологической точки зрения – это попытка «усидеть сразу на двух стульях». Геополитика, по крайней мере в ее классических вариантах, неминуемо разрывается между политикой и географией, при этом она остается во многом чуждой как политикам, так и географам. Политики и дипломаты, как правило, чураются геополитики и часто открещиваются от нее. Географы же склонны, в гораздо большей степени, говорить о политической географии, нежели о собственно геополитике. Безусловно, в подобном двойственном положении геополитики, «виновато» ее нацистское и фашистское прошлое, близость взглядов многих нацистских вождей концептуальным утверждениям лидеров немецкой геополитики 1920– 1930-х гг[763].
Однако, главная методологическая проблема в отношении геополитики, состоит даже не в сложности истории ее формирования и развития. Она, на наш взгляд, состоит в известной «межеумочности» самой геополитики. Геополитику нельзя отнести к науке или научно-исследовательской деятельности в прямом смысле, хотя классические труды в области геополитики часто писались и публиковались как научные (например, труды Хэлфорда Маккиндера). В то же время политики иногда используют в своей профессиональной деятельности положения и выводы геополитики в качестве отдельных аргументов в более общих системах аргументации. При этом, тем не менее, сами геополитические штудии не являются политическими текстами, заявлениями или акциями в чистом виде[764]. Следовательно, необходимо определить, в первую очередь, содержательное ядро геополитики.
В классическом варианте содержательное ядро геополитики вполне понятно. В самом общем виде геополитика изучает влияние географических факторов и географического положения на внешнюю политику государств и их политическое развитие и также, если следовать концепции Фридриха Ратцеля, пространственное «поведение» какого-либо государства или политического образования. Однако это определение все же не снимает методологической проблемы, ибо его равно можно идентифицировать в первом приближении и как научное, и как политическое.
Следовательно, при определении геополитики необходимо перейти на методологический уровень, осуществить подъем на метауровень. Такая операция предполагает образное наполнение самого определения, представление предмета изучения как образа. Что получается в этом случае?
Геополитика прямо использует традиционную географическую карту для создания и/или реконструирования специфических географических образов[765]. В методологическом отношении она является четко целенаправленной деятельностью. Подобное методологическое представление геополитики создает своего рода «запас», дополнительное пространство содержания.
Теперь попытаемся использовать это дополнительное пространство содержания. Главный смысл такого определения – это сам по себе «люфт», или припуск, который допускает геополитика в своих фундаментальных построениях. Изначально, в латентном виде, предполагается, что земное и/или географическое пространство имеет некоторый потенциал собственного имманентного развития. Этот потенциал может быть раскрыт или задействован в какой-либо сфере человеческой деятельности: политической, общественной, научной. Тогда можно сказать, что всегда есть некий концептуальный (языковой, идейный, когнитивный) запас, актуализируемый по тем или иным поводам. Этот когнитивный запас в принципе бесконечен, поскольку бесконечно само земное пространство – не в прямом физическом, но в когнитивном смысле.
Перейдем к методологическим основаниям геополитики. Здесь следует выделить три главных методологических основания.
Первое методологическое основание формулируется следующим образом: географическое пространство само по себе может быть активным элементом какой-либо политической системы, или важным фактором политического развития. В базисном методологическом понимании географического пространства заложен своего рода «генетический код» возможности его продуктивной политизации/политизирования. Собственно, в этом заключается получаемая в итоге экономия политической или политологической мысли. Не может быть какой-либо определенной, конкретной политики без ее определения/самоопределения в конкретном географическом пространстве. По сути, полноценная политика невозможна без ее геопространственной самоидентификации.
Второе методологическое основание является логическим продолжением первого основания. Его формулировка такова: геополитика в своем концептуальном развитии опирается, прежде всего, на классическую географическую карту в том виде, в котором она сложилась в Европе Нового времени. Важно учесть, что используются основные картографические проекции, разработанные ко времени, во время и после Великих географических открытий. Классическая геополитическая мысль буквально «привязана» к географической карте, она мыслит ей, и сама, фактически, есть максимально упрощенная в политически-проектном смысле географическая карта[766]. По сути, геополитические тексты часто играют роль картушей и/или рисунков и надписей на старинных картах – в тех частях, где локализуются Terra Incognita, или просто белые пятна. Они являются некоторым когнитивным эквивалентом изображений фантастических людей, животных и растений, которыми уснащались многие географические карты как средневековья, так, до определенного момента, и Нового времени. Благодаря этому, геополитика способствует максимальному разрастанию и культивированию географических образов, да и сама, в методологическом отношении, представляет собой целенаправленный политически ориентированный географический/картографический образ. Можно сказать, что геополитика рационализирует неизвестное и неизведанное в политике с помощью картографической/геопространственной «релаксации».
Резюмируя вышеизложенное, отметим, что данное методологическое основание есть не что иное, как реакция европейского Нового времени на Великие географические открытия. Мы наблюдаем здесь стремление поместить образ вновь открываемого и уже открытого Нового мира в уютный, знакомый и домашний образ Европы, или своего рода «доместикацию» образа Нового мира.
Третье методологическое основание геополитики представляет собой, скорее допущение, или предположение, которое мы попытаемся развить далее. Оно формулируется так: геополитика есть проектная деятельность и моделирование простых по структуре географических образов, которые могут быть базой для научной, политической, государственной и общественной деятельности. В методологическом смысле, геополитика, конечно, когнитивный «монстр», или суррогат, который, тем не менее, оказывается необходимым, а иногда и желанным. Геополитика целенаправленно обеспечивает простейшие и общеизвестные когнитивные процедуры и операции, наполняя содержательно само понятие проекта (project). Она, по сути, осуществляет унификацию целенаправленной ментальной деятельности, выводя ее в наиболее естественные для человека/общества образы земного пространства. Отметим здесь же, что данное основание имеет значение, выходящее за рамки собственно геополитики, ибо геополитика берет на себя и частично осуществляет важнейшую функцию культуры/культур как таковой: дистанцирование от интересующего объекта, создание образа объекта и его закрепление[767].
4.4.6. Мегатренды содержательного развития в истории геополитики
История развития геополитики неоднократно подробно изложена и проанализирована. С критических позиций рассмотрены корни геополитики. Не подлежит сомнению генеральное разделение истории современной геополитики на два главных этапа: классический период (конец XIX в. – 1960-е гг.) и новый период, начавшийся уже в 1970-х гг.[768] Новый период можно условно назвать «новой волной», поскольку его начало было связано с развитием и расширением прежде всего философских и методологических оснований геополитики. При этом следует учитывать, что геополитика в ходе своего развития воспользовалась как классической методологией естественных и общественных наук XIX в. (классический позитивизм), так и философией и методологией эпохи Просвещения (классический рационализм).
Здесь, однако, преследуется несколько иная задача, а именно – проследить и исследовать мегатренды содержательного развития в истории геополитики. Эта задача ставится на методологическом уровне, что позволяет осуществить максимальную концентрацию содержания искомых мегатрендов. Главные содержательные изменения происходят по преимуществу на метауровне.
Дадим определение мегатрендов содержательного развития. Под мегатрендами содержательного развития какого-либо явления, предмета, объекта или субъекта понимаются особенности и закономерности их содержательной эволюции, взятые в их широком, или расширительном, аспекте (значении). Иначе говоря, крайне важно оценить подобные особенности и закономерности в их значении для пограничных (смежных) субъектов, объектов, областей и полей деятельности.
Теперь попытаемся выделить, осмыслить и каким-либо образом маркировать мегатренды содержательного развития в истории геополитики.
Первый выделяемый нами мегатренд – это постоянно прослеживаемое в геоисторическом и историко-географическом контексте осмысление геополитической роли Евразии. Данный тренд говорит также одновременно и о концептуальной базе самой геополитики, о прямой связи геополитики с традициями географической истории. Первостепенная роль Евразии в мировой истории несомненна. Мы наблюдаем прямую экстраполяцию и влияние исторической роли Евразии на основные геополитические модели, созданные в XX в.[769] Очевидность подобного утверждения, тем не менее, связана с известным, хотя и скрытым основанием всей геополитики. Концептуальный mainstream геополитики предполагает, как правило, существование некоего единого возможного геополитического центра всего мира, локализуемого в традиционных географических координатах. В связи с этим во всех классических геополитических моделях предполагается самой собой разумеющейся борьба за обладание выделяемым так или иначе геополитическим центром мира[770]. Это устойчивое и базовое содержательное представление. Здесь вполне очевидна связь с также классическим географическим (историко-географическим) детерминизмом, сменяемым позднее или используемым параллельно географическим поссибилизмом[771].
Второй мегатренд содержательного развития в истории геополитики формулируется так: фиксация постоянной, структурно сложной борьбы за оптимизацию территории и пространства государства, причем политические и государственные границы для геополитики крайне важны[772]. Наблюдается сильная концептуализация понятия границы, и геополитика в значительной степени занимается историей границ различных порядков, всячески используя образы границ, пограничья, фронтира и т. д. В методологическом отношении геополитика занимается здесь уже борьбой географических образов – прежде всего образов границ, конструируемых и проецируемых вовне различными источниками политической силы и власти (см. также 4.5.)[773]. Неслучаен концептуальный успех теории фронтира американского историка Ф. Дж. Тернера, фактически экстраполированной в область геополитики и обретшей, по сути, «второе дыхание»[774].
Концепт границы оказывается потенциалом содержательного расширения для геополитики в целом. Благодаря этому концепту геополитика как бы выплескивается, растекается за пределы ее первоначально сформулированных целей. Нелишне однако вспомнить, что концепция «естественных границ» государства, использовавшаяся уже на заре Нового Времени многими государствами Европы, стала одним из основных содержательных источников геополитики[775]. Отметим, тем не менее, другое важное методологическое обстоятельство: проблема политических границ и концепт границы как таковой стали «спусковым крючком», приведение в действие которого послужило началом когнитивной экспансии геополитики в смежные области знания. К таким смежным областям знания относятся, в первую очередь, теория цивилизаций (цивилизационного развития)[776] и геоистория[777].
В методологическом смысле геополитика сравнительно рано начала заниматься содержательным «присвоением» цивилизационных и геоисторических (в широком смысле) концепций. В конце XX в. стало ясно, что вполне своими, геополитическими авторами стали такие исследователи, как А. Тойнби[778], Ф. Бродель и И. Валлерстайн[779]. Характерно, что сама геополитика при этом концептуально стала как бы клонироваться, выделяя из себя своего рода «близнецов» – таких, как геоэкономика[780], геоэкономическая политика[781] и геокультура (см. главу 1, 1.5.). Заметно также активное «переплетение» геополитики с проблемами геоэкономической истории. Каков наблюдаемый эффект такой когнитивной экспансии?
Геополитика в целом – и та, что по-прежнему оперирует классическими геополитическими категориями, сформировавшимися в первой половине XX в., и та, что фактически полностью «обновила» свой методологический и понятийный аппарат – стала постепенно использовать все более «мягкие» трактовки понятия географического пространства. Эти трактовки стали более разнообразными, более дистанцированными и менее брутальными. В геополитике очевидно образное отдаление географического пространства и его эффективная рационализация путем конструирования специфических и целенаправленных географических образов. В этом же ряду стоит изменившееся отношение к традиционной политической карте, которая в большинстве современных геополитических штудий уже не выглядит предметом недостаточно отрефлексированных рассуждений (весьма характерных для геополитических работ первой половины XX в.).
Третий мегатренд содержательного развития в истории геополитики логически связан с предыдущим. Он заключается в поиске наиболее удобных, наиболее «обтекаемых» и наиболее экономичных масштабных географических образов мира. Явный пример такого рода – это, конечно, панрегионы Карла Хаусхофера, которые, по сути, уже представляют собой композитные, или гибридные географические образы мира. Особенно «красив» в методологическом отношении образ Евроафрики, использовавшийся неоднократно в дальнейшем развитии геополитической мысли.
Суть дела – в разработке специальных методологических операций и процедур методологического подъема над географической картой, а также специфических более операциональных в содержательном геополитическом смысле географических карт. Происходит трансформация географического пространства Модерна, или Нового времени. Географическое пространство в геополитике становится принципиально другим, оно как бы более крупное, более «зернистое». Евразия в геополитике – это, конечно, совсем другой образ, нежели Евразия в физической, экономической и/или культурной географии; то же относится, конечно, и к Европе[782].
Геополитике присуща глобальность, масштабность самого «взгляда» на предмет исследования; она обладает особой методологической «оптикой». Геополитическое пространство максимально насыщено в образном, смысловом, концептуальном отношении. Геополитика проводит тотальную политизацию географического пространства, что чрезвычайно важно и полезно для понимания самого феномена пространства. Такая политизация географического пространства является, по сути, и средством, и методом, и целью геополитики. Этот процесс можно представить как постоянное смещение, изменение ориентации, географического положения самого географического пространства.
4.4.7. Основные образно-географические стратегии в геополитике
Формулирование основных образно-географических стратегий в геополитике базируется на понимании геополитики как проектной образно-географической деятельности. Геополитика как проектная образно-географическая деятельность выглядит наиболее естественно и привлекательно. В данном контексте геополитику надо определить как моделирование географических образов ключевых в политическом отношении стран, районов, регионов и территорий; при этом вновь создаваемые образы (знаки, символы, стереотипы) изменяют сами траектории политического восприятия определенных стран и регионов. В ходе подобного моделирования образы создаются как бы с большим запасом; они изначально «доминируют» над собственным территориальным субстратом, превосходя его по когнитивной, предполагавшейся первоначально, мощи. Речь идет о создании географических образов, которые способны трансформировать реальную политическую карту и, фактически, управлять ей.
В самом общем виде выделяются три типа основных образно-географических стратегий в геополитике. Первый тип – это представление какой-либо деятельности (политической, политизированной, близкой к политике, представимой как политика) как геополитической. Внесение образно-географического компонента в анализ деятельности, в которой географические аспекты имеют второстепенное значение, ведет к созданию новых контекстов решения традиционных для этой деятельности задач и вопросов. Лучший пример здесь – представление внешней политики какого-либо государства как геополитики.
Второй тип образно-географической стратегии в геополитике – это максимальное использование возможностей того или иного естественного и/или искусственного языка (русского, английского, французского; картографического, художественного, аллегорического и т. д.) для интерпретации традиционных (классических) геополитических понятий и образов. Сам язык по аналогии может быть представлен как геополитическое явление (геополитический феномен). Здесь уже можно говорить о геополитике языка, которая как бы диктует те или иные геополитические трактовки и решения.
Наконец, третий тип образно-географической стратегий в геополитике – это конструирование метагеополитического пространства (мета-пространства), состоящего из наиболее общих (обобщенных) образов-архетипов, имеющих то или иное отношение (прямое или косвенное) к геополитике. Создание такого метапространства позволяет предвидеть большинство вновь возникающих геополитических ситуаций и управлять их развитием с помощью быстро модифицируемых образов-архетипов. Такой тип стратегий можно назвать геополитикой образов; он тесно связан с геополитикой языка, формирующей базовое образно-географическое поле для конструирования метапространства.
Рассмотрим далее, в сжатом виде, эти стратегии.
Первый тип стратегий: пример внешнеполитической деятельности как геополитики. Интенсивные процессы глобализации, быстро развивающиеся в современном мире[783], требуют и новой, нетрадиционной геополитики. Суть современных геополитических подходов к проблемам внешней политики и безопасности – это целенаправленное конструирование и моделирование страновых и региональных геополитических образов. Современные международные отношения представляют собой во многом поле борьбы наиболее мощных и ярких геополитических образов – стран, регионов, политических и военных блоков. Создается новое глобальное геополитическое пространство, в котором пересекаются, взаимодействуют, борются постоянно изменяющиеся ключевые геополитические образы мира. Наиболее эффективные из этих образов порождают свои геополитические контексты, свои образные зоны влияния и вспомогательные, буферные геополитические образы.
Плодотворное направление анализа внешнеполитических проблем – это представление внешней политики как геополитики. Здесь происходит не только приращение и обогащение внешнеполитического анализа геополитическими сюжетами и интерпретациями, но и прямое внедрение геопространственных реалий и концептов в его «ткань». Конкретное географическое/геополитическое пространство – естественная упаковка внешнеполитических проблем и определенных международных отношений. Детально структурированные образы пространства позволяют более рационально политически мыслить; экономить саму политическую мысль.
В связи с этим надо говорить и о новых трактовках проблем безопасности: они должны рассматриваться не только с политической, экономической, культурной точек зрения, но и с позиций геополитической, геоэкономической, геокультурной безопасности. Происходит расширение пространственного контекста этих проблем; в рамках новых трактовок необходим их взаимоувязанный анализ в географическом пространстве, объединяющем Россию и соседние государства. Системы и сочетания государств, политические и экономические блоки подвергаются геопространственному анализу с точки зрения безопасности нашего государства.
Второй тип стратегий: геополитика языка. Структуры понимания фундаментальных геополитических образов (Евразия, Европа, харт-лэнд, лимитроф, пространство и т. д.) зависят от различных исторических, культурных, идеологических контекстов, развитие которых прямо связано с динамикой определенного языка. В то же время сам язык в процессе своего развития может диктовать те или иные стратегии понимания различных контекстов[784]. Иначе говоря, язык может иметь свою геополитику, интерпретирующую те или иные пространства, территории и регионы.
Взаимосвязь конкретного пространства и геополитических языковых стратегий может проявляться посредством различного рода текстов – документальных, художественных (письменных источников), живописных и графических. В отдельных случаях творчество автора может быть интерпретировано как геополитика языка: таково, на наш взгляд, творчество русского поэта Велимира Хлебникова.
Геополитика языка прямо зависит от культурного и цивилизационного субстратов, на которых она развивается; она постоянно подпитывается мощными геокультурными и геоисторическими образами, сформировавшимися в течение длительного времени на определенной территории. Так, например, геополитическая идеология и геополитический язык, сконструированные в рамках «Греческого проекта» Екатерины II и сопровождавшие русскую военную экспедицию в Средиземное море, базировались на геокультурных и геоисторических образах античности и Византийской империи. Примерно также проводился в жизнь проект присоединения и освоения Российской империей Крыма, опиравшийся на геоисторические реминисценции, связанные с христианизацией Руси, а затем и на геокультурный образ Крыма как библейского рая[785].
В целом геополитика языка может быть проанализирована на трех основных уровнях:
– прямое продуцирование специфических геополитических образов в рамках письменных (художественных) стратегий;
– неявные языковые стратегии, связанные с переосмыслением их геополитических, геоидеологических и геокультурных контекстов;
– изменения режимов функционирования самого языка, конфигураций языкового поля, приводящие к смене механизмов формирования геополитических образов.
Рассмотрим первый уровень. Классическая геополитика, в трудах Мэхэна, Маккиндера, Челлена, Хаусхофера, использует языковые стратегии, связанные с артикулированием и интерпретацией элементов географической карты[786]. Географическая карта выступает как язык геополитики, и любая геополитическая концепция складывается из карты как фундамента и письменного текста, как бы накладывающегая на картографические изображения и составляющего специфическую оболочку карты. Геополитические образы формируются в данном случае в смысловом поле, созданном взаимодействием картографических изображений и их текстовых интерпретаций.
На втором уровне происходит «отделение» языка геополитики от его картографической основы и непосредственное манипулирование географическими концептами с целью построения автономных геополитических образов, не завязанных на прямую с интерпретацией географической карты. Такова, на наш взгляд, геополитика евразийцев. Корни геополитической концепции евразийцев, несомненно, в географической карте Евразии. Однако, по мере развития этой концепции понятие Евразии насыщается новыми смыслами, постепенно отрываясь от традиционной картоосновы. Геополитический образ Евразии становится в результате более смыслоемким, приобретая ряд новых, геоидеологических и геокультурных, контекстов[787].
На третьем уровне формирование геополитических образов происходит в специфической языковой среде, в которой географические названия и/или понятия играют роль маркеров, кодов. Эти коды отсылают в образные «кластеры», в которых происходит идеологическое или мифологическое насыщение геополитических образов. Подобные языковые процессы происходили в СССР 1920—1930-х гг., когда понятия Европы, Америки, Азии, Китая осмыслялись через идеологическую практику советского руководства и руководства Коминтерна. В этом случае геополитические образы находились внутри особых языковых конструкций и концептов (колониализм, империализм, пролетарская революция, перманентная революция, построение социализма в отдельно взятой стране и т. д.) и формировали особенную образно-геополитическую карту, имевшую мало общего с традиционной географической картой[788].
На этом же, третьем уровне может происходить формирование художественно-языковых стратегий, принципиально меняющих механизмы создания геополитических образов. Интенсивное порождение неологизмов и попытки нового поэтического языка связаны с языковыми структурами, смысловые ориентации которых можно трактовать как геополитические. Это в полной мере относится к поэтическому и, частично, прозаическому творчеству Велимира Хлебникова. Словотворчество Хлебникова в поиске первосмыслов приводило к «политическому» выравниванию, выплащиванию структур языка. Слова и словосочетания приобретали своего рода «первобытный» смысл. В процессе поэтического творчества, на уровне синтаксиса и грамматики, происходило соотнесение этих «первобытных» смыслов и формирование новых смысловых коннотаций, и, следовательно, их геополитизация. Геополитические образы в поэтических произведениях Хлебникова (Россия, Германия, Азия, Китай, Волга, Москва и другие) можно интерпретировать как результат конкретных целенаправленных языковых трансформаций[789].
Создание эффективных геополитических образов связано с построением специфических языковых стратегий. Эти стратегии заключаются в расширении и углублении смысловой нагрузки традиционных геополитических понятий, в переводе их в новые идеологические и мифологические контексты, а также в формировании языковых механизмов, продуцирующих принципиально новые геополитические интерпретации. Сочетание всех трех уровней работы с языком позволяет говорить о метагеополитике.
Третий тип стратегий: геополитика образов. Совокупность наиболее важных действий, тактик и стратегий в современном образном геополитическом пространстве есть метагеополитика[790]. Хорошо продуманные геополитические PR-кампании по созданию, расширению и культивированию тех или иных важных геополитических образов являются базовой составляющей метагеополитики. Суть этой области научного знания – разработка продуманных действий в пространстве существующих ключевых геополитических образов, а также конструирование новых, достаточно мощных и эффективных геополитических образов. В итоге создается метагеополитическое пространство, конфигурация и рельеф которого зависят от глобальных целей в области внешней политики и безопасности[791].
Управление конфигурациями метапространства. Трансформациями и конфигурациями метапространства (образного поля) можно и нужно управлять. Метапространство изначально нуждается в своих собственных трансформациях, его органичное существование связано с постоянными изменениями, оно не может быть статичным. В содержательном плане в метапространстве как таковом уже заданы его изменения. Исходя из этого, геополитика образов, по сути, означает самонаведение образов в результате их постоянного перемещения и репозиционирования. Отсюда и сама геополитика есть не что иное, как перетекание, перемещение субстанции политического образа в содержание самого пространства, в чисто пространственные образы. Приведем пример: геополитика образов США. Это целая карта взаимосвязанных образов, которые позиционируются как бы все одновременно, все вместе, разом. Иначе говоря, это расширяющаяся образная карта. США воспринимаются как сверх-, или супердержава, мировая держава; затем, безусловно, как один из геокультурных центров мира; как региональный образ для соседей – Латинской Америки и Канады – как «Римская империя», на лимесе которой находятся ее соседи-варвары; наконец, как ядерная держава. Если расширить ядерный контекст, то включается Россия и ее ретро-образ – Советский Союз. Сюда же можно ввести новые, пока слабо управляемые ядерные державы – Индию и Пакистан. Образная карта – это постоянно перетекающее само собой, само в себя пространство; пространство, постоянно трансформирующее свои собственные образы.
4.4.8. Метагеополитические итоги XX в.
Как определить и подвести итоги XX в.? Деление на столетия вполне условно, тем более условна магия круглых цифр и дат. Однако это хороший повод для осмысления в ретроспективе важнейших общественных явлений. Главное условие успеха здесь – экстраполирование выделяемой ретроспективы в будущее, в перспективу, ее когнитивное «опрокидывание» в перспективу. Тем самым подобная ретроспектива становится динамичной, постоянно корректируемой и меняемой с точки зрения перспективы.
Что понимается под метагеополитическими итогами? Это рассмотрение общественных, политических и связанных с ними экономических событий в глобальном образно-географическом пространстве на определенном историческом отрезке, возможно – определенной исторической эпохи. Используемая в данном случае базовая методологическая операция – оценка и характеристика всех выделяемых событий на метауровне, рассмотрение их как масштабных геополитических образов, взаимодействующих друг с другом и создающих динамичные, постоянно меняющиеся пространственные конфигурации.
Попробуем теперь определить основные метагеополитические итоги XX в. Для этого необходимо мыслить в рамках единого образно-географического и геополитического пространства человеческого общества/мирового сообщества.
Первый важный итог, формулируемый весьма кратко: любое более или менее важное политическое событие XX в. осмыслялось и имело значение прежде всего как геополитический образ – чего никогда не было ранее.
Второй итог есть логическое следствие первого. В единое метагеополитическое пространство мира в XX в. окончательно вошло Западное полушарие, обе Америки, прежде всего Северная Америка. Характерный индикатор – это политические и военные конфликты между государствами разных полушарий: например, военный конфликт между Великобританией и Аргентиной по поводу Фолклендских островов в 1982 г.
Третий итог – это создание в XX в. на пространственной основе принципиально новых и достаточно эффективных моделей политического баланса и политического влияния, которые сами по себе могли диктовать те или иные реальные политические действия и политические решения. Характерный пример – возникшая после распада СССР униполярная модель мира, которая, те не менее, уже сосуществует с потенциально перспективной многополярной моделью мира. Политическое пространство стало более многомерным, а его репрезентирование и интерпретирование всякий раз прочно связано с фиксацией соответствующих геополитических образов и образно-географических координат.
Четвертый итог – наложение традиционных европоцентричных геополитических образов на новые, быстро развивавшиеся в XX в., геополитические образы Америки и США. К концу этого столетия они сосуществовали в едином метагеополитическом пространстве, при этом образ США рассматривался (номинировался) также как европейский геополитический образ (фактически он вошел в геополитическое образное пространство Европы). Возникла своего рода образная «вилка», расхождение между традиционными геополитическими конструкциями первой половины XX в. и метагеополитическими реалиями конца XX в. Новые геополитические образы наложились на сохранявшиеся еще к этому времени старые представления о Европе как главной арене наиболее важных мировых политических событий. При этом новые геополитические образы во многом «кроились» по образцу старых, по европейским «нормативам» конца XIX – начала XX вв. Политические действия США в Европе и за ее пределами к концу XX столетия явно напоминали подобные же действия Великобритании в XIX в. Однако в целом необходимо констатировать «прыжок» геополитического пространства мира в течение прошедшего столетия на новый «энергетический» уровень, когда речь следует вести уже о взаимодействии, соперничестве и борьбе глобальных геополитических образов, определяющих большинство политических конструкций, решений и действий.
Итак, мир в своем развитии (если таковое осмысляется) предполагает широкий спектр политик, направленный на оконтуривание, ограничение самого этого мира. Предполагается, что земное и/или географическое пространство имеет некоторый потенциал собственного имманентного развития. Геополитика представляет собой целенаправленный политически ориентированный географический/картографический образ. Геополитика берет на себя и частично осуществляет важнейшую функцию культуры/культур как таковой: дистанцирование от интересующего объекта, создание образа объекта и его закрепление. Геополитику надо определить как моделирование географических образов ключевых в политическом отношении стран, районов, регионов и территорий; при этом вновь создаваемые образы (знаки, символы, стереотипы) изменяют сами траектории политического восприятия определенных стран и регионов. Язык может иметь свою геополитику, интерпретирующую те или иные пространства, территории и регионы. Совокупность наиболее важных действий, тактик и стратегий в современном образном геополитическом пространстве есть метагеополитика. Геополитика в онтологическом плане есть не что иное, как перетекание, перемещение субстанции политического образа в содержание самого пространства, в чисто пространственные образы.