340. Мы знаем столь же достоверно, сколь верим любым математическим суждениям, как читаются буквы A и B, как называется цвет человеческой крови, что другие люди тоже имеют кровь и называют ее «кровью».
341. То есть вопросы, которые мы задаем, и наши сомнения зависят от факта, что некоторые суждения не подвержены сомнениям, как если бы они были петлями, на которых висели остальные.
342. То есть логика философских исследований подразумевает, что некоторые суждения неоспоримы.
343. Но не так в следующей ситуации: мы не можем исследовать все и по этой причине вынуждены пользоваться допущениями. Если я хочу, чтобы дверь открывалась, петли должны быть закреплены.
344. Моя жизнь есть согласие принимать многое произвольно.
345. Если я спрашиваю: «Какой цвет вы видите?», чтобы узнать, какой цвет налицо в данный миг, я не могу в то же время узнавать, знает ли человек, к которому я обращаюсь, английский язык, хочет ли он ответить, не подводит ли меня моя собственная память применительно к названиям цветов, и т. п.
346. Когда я играю в шахматы, я не могу сомневаться в том, что фигуры неспособны двигаться самостоятельно, – и что моя память одновременно шутит надо мной шутки, так что я не замечаю перемещений фигур.
15.03.1951
347. «Я знаю, что это дерево». Почему мне кажется, что я не понимаю этого предложения? Ведь оно совсем простое, совсем обычное. Как если бы я не мог сосредоточиться на его значении. Просто потому, что я не сосредоточиваюсь на значении. Едва я представлю себе повседневное употребление предложения вместо философского, значение станет ясным и обыденным.
348. Так слова «я здесь» имеют значение лишь в сугубом контексте, а не когда я обращаю их к тому, кто сидит передо мной и видит меня ясно, – и не потому, что ими можно пренебречь, а потому, что их значение не определяется ситуацией, но требует такой ситуации.
349. «Я знаю, что это дерево» – это может значить что угодно: я смотрю на побег, который принимаю за бук, а кто-то считает его черной смородиной. Он говорит: «Это кустарник», я же вижу дерево. В тумане мы видим нечто, и один из нас верит, что это человек, а другой говорит: «Это дерево». Кто-то хочет проверить мое зрение и т. д. Всякий раз то, что я называют «деревом», становится иным.
Но когда мы выражаем себя более четко? Например: «Я знаю, что вон то – дерево, я вижу его ясно». Предположим даже, что я сделал это замечание в контексте разговора (чтобы оно имело смысл); и теперь, вне контекста, я его повторяю, глядя на дерево, и добавляю: «Я имел в виду именно это пять минут назад». Если я добавлю, например, что думал о своем плохом зрении, как бы вздохну, то тогда в моем замечании не будет никакой загадки.
Ведь смысл предложения можно выразить дополнением и объединить его с этим дополнением.
350. «Я знаю, что это дерево» – фраза, которую философ мог произнести, чтобы показать себе или другим, что он знает нечто за пределами математической или логической истины. Сходным образом некто, лелеющий мысль, что более ни к чему не пригоден, может повторять себе: «Я все еще могу сделать это, и это, и это». Если подобные мысли посещают его часто, не будет удивительно, если он произнесет подобное вне контекста и вслух. (Но я уже набросал фон, окружение для этого замечания, то есть дал ему контекст.) Но если кто-либо, в совершенно отличных обстоятельствах, выкрикнет с убедительнейшим выражением лица: «С ним покончено!», можно сказать об этой фразе (и тоне), что они суть привычный оборот, но в этом случае непонятно даже, на каком языке говорит человек. Я могу сделать рукой движение, которое сделал бы, держи я пилу и пытайся распилить доску; но вправе ли мы назвать это движение вне контекста распиливанием? (Это может быть нечто совсем иное.)
351. Разве вопрос: «Имеют ли эти слова значение?» не аналогичен вопросу: «Это инструмент?» применительно, скажем, к молотку? Я говорю: «Да, это молоток». Но что, если принимаемое нами за молоток есть на самом деле метательный снаряд или дирижерская палочка? Так и используйте его сами.
352. Если кто-то говорит: «Я знаю, что это дерево», можно ответить: «Да, это предложение английского языка. И что оно означает?» Допустим, он отвечает: «Я просто хотел напомнить себе, что знаю подобное».
353. Или же он скажет: «Я хотел произвести логическое наблюдение». Если лесник отправляется в лес с помощниками и говорит: «Это дерево нужно срубить, и это, и вон то» – сообщает ли он при этом: «Я знаю, что это дерево»? И не могу ли я сказать о нем: «Он знает, что это дерево – он ведь не осматривал его и не приказывал осмотреть своим помощникам»?
354. Поведение человека с сомнениями и того, кто не сомневается. Первое возможно только при наличии второго.
355. Психиатр (возможно) спросит меня: «Вы знаете, что это?», и я могу ответить: «Я знаю, что это стул; я узнаю его, он всегда стоял в моей комнате». Он задает вопрос, вероятно, чтобы проверить не мое зрение, но мою способность узнавать предметы, называть их имена и функции. То есть проверяет мой способ познания мира. Будет ли неверно сказать: «Я верю, что это стул», поскольку это выразит мою готовность подвергнуть суждение проверке? А фраза «я знаю, что…» подразумевает растерянность, как если бы сказанное мной не имело подтверждения.
356. Мое «психическое состояние», «знание» никак не гарантирует, что что-то произойдет. Но оно заключено в том, что я не должен понимать, где может корениться сомнение и где возможна дополнительная проверка.
357. Могут сказать: «“Я знаю” выражает удобную достоверность, а не достоверность, которая до сих пор сопротивляется».
358. Я бы хотел рассмотреть эту достоверность не как нечто сродни торопливости или небрежению, но как форму жизни. (Это плохо выражено и, возможно, не лучше продумано.)
359. Но это значит, что я хочу трактовать ее как нечто, лежащее за пределами обоснования, как она есть, как нечто животное.
360. Я знаю, что это моя нога. Я не могу принять никакого опыта в опровержение этого. И что следует из подобного восклицания? По крайней мере, что я могу действовать достоверно, не ведая сомнений, в согласии со своими убеждениями.
361. Но я также могу сказать: Господь открыл мне, что это так. Господь научил меня, что это моя нога.
И потому если происходит нечто, противоречащее этому знанию, я должен воспринимать происходящее как обман.
362. Но не вытекает ли отсюда, что знание родственно решению?
363. И трудно отыскать переход от восклицания к его последствиям в действиях.
364. Можно еще задать вопрос: «Если вы знаете, что это ваша нога, известно ли вам также, или вы только верите, что никакой будущий опыт не опровергнет ваше знание?» (То есть ничто не заставит вас посчитать иначе.)
365. Если ответить: «Я знаю, что мне никогда не покажется, будто что-то опровергает это знание», что мы узнаем из этого, не считая уверенности говорящего, что подобное не случится?
366. Допустим, запрещено говорить «я знаю», позволено лишь говорить «я верю, что знаю».
367. Не цель ли использования слова «знать» аналогично слову «верить» в том, чтобы исключить выражение «я знаю» в тех случаях, когда человек, который его произносит, ошибается?
В результате ошибка становится чем-то запретным.
368. Если кто-то скажет, что не признает опыт в качестве доказательства обратного, это будет в конце концов некое решение. Возможно, сам он будет действовать ему вопреки.
16.03.1951
369. Если я отважусь усомниться, что это моя рука, как могу я избежать сомнения, имеет ли слово «рука» хоть какое-то значение? Это то, что я все же знаю.
370. Более корректно: тот факт, что я использую слово «рука» и все прочие слова в своем предложении без раздумий, что я будто встаю перед пропастью, отваживаясь усомниться в их значении, показывает, что отсутствие сомнений принадлежит сути языковой игры, что вопрос «Откуда я знаю, что…» тянет за собой языковую игру или отмирает вместе с ней.
371. Не означает ли фраза «Я знаю, что это рука», в муровском смысле, приблизительно то же самое, что: я могу строить такие суждения, как: «У меня болит рука», или «Эта рука слабее другой», или «Я однажды сломал эту руку» и бесчисленное множество других в языковых играх, где сомнение относительно наличия этой руки не возникает?
372. Лишь в сугубых случаях возможно провести исследование «правда ли это рука?» (или «моя рука»). Ведь: «Я сомневаюсь, что это моя (или просто) рука» не имеет смысла без более детального определения. Нельзя заключить из этой фразы, подразумевается ли какое-либо сомнение – и какое именно.
373. Почему считается возможным иметь основания для веры во что-либо, если удостовериться невозможно?
374. Мы учим ребенка: «Это твоя рука», а не: «Это, возможно (или вероятно), твоя рука». Так ребенок узнает неисчислимые языковые игры, связанные с его рукой. У него не возникает вопрос: «Правда ли это рука?». С другой стороны, он не научается тому, что знает: это – рука.
375. Нужно понимать, что полное отсутствие сомнений в некий миг, даже если мы говорим, что «законное» сомнение может иметь место, не обязательно фальсифицирует языковую игру. Ведь имеется также нечто наподобие иной арифметики.
Я верю, это положение должно лежать в основе всякого понимания логики.
17.03.1951
376. Я могу страстно утверждать, что знаю: это (например) моя нога.
377. Но страсть есть явление крайне редкое, и от нее не остается следа, когда я говорю о своей ноге обычным образом.
378. Знание по сути основано на признании.
379. Я страстно говорю: «Я знаю, что это нога»; но что это значит?
380. Я могу продолжить: «Ничто в мире не убедит меня в обратном». Для меня сей факт лежит в основании всего познания, я готов отказаться от многого, но не от него.