Факты в «сагах об исландцах» — это только то, что доступно органам чувств. Поэтому в этих сагах никогда ничего не говорится о переживаниях действующих лиц или их невысказанных мыслях. О чувствах можно заключать только из их физических проявлений, упоминаемых в саге, поступков или слов персонажей. О том, что Гудрун из «Саги о людях из Лаксдаля» испытывала обиду и ревность, когда ее соперница Хревна показала ей платок, который Кьяртан предназначал первоначально для Гудрун, можно заключить только из того, что она «развернула платок, некоторое время глядела на него, но не оказала ничего, ни плохого, ни хорошего». О том, что Эгиль Скаллагримссон после гибели своего любимого сына Бёдвара испытывал глубокое горе, можно заключить только из следующих фактов: «Когда он вернулся с похорон, он пошел сразу в каморку, где он обычно спал. Он лег и задвинул засов. Никто не смел заговорить с ним. Еще рассказывают, что когда Бёдвара хоронили, Эгиль был одет так: чулки плотно облегали его ноги, на нем была красная матерчатая одежда, узкая в верхней части и зашнурованная сбоку. И люди рассказывают, что он так глубоко вздохнул, что одежда на нем лопнула и чулки тоже. Эгиль не отпер своей каморки и на следующий день и не принимал ни еды, ни питья. Так он пролежал весь день и следующую ночь. Никто не смел заговорить с ним».
Объективность «саг об исландцах» проявляется также в том, что, даже рассказывая о сверхъестественном, в которое несомненно верили все в ту эпоху, сага нередко остается в границах доступного органам чувств. Вера в сверхъестественное часто проявляется в саге только в том, что вполне естественным фактам дается сверхъестественное объяснение. Плохая погода, эпидемия, кораблекрушение объясняются, например, колдовством. Плохая погода даже обычно называется в сагах «колдовской погодой». В «Саге о Кормаке» рассказывается, что Кормак поразил копьем кита, и тогда же заболела старуха Торвейг, которая, по-видимому, приняла образ кита. Льот из «Саги о людях из Ватнсдаля» призналась, что хотела превратить двух своих земляков в свиней, но не успела. Ее все же убили. Нередко в «сагах об исландцах» сообщается о том или ином человеке, что он был оборотнем, но потом это сообщение вовсе не используется и никаких превращений с ним не происходит. Таких превращений в «сагах об исландцах» и не бывает.
Все же сверхъестественные события происходят в «сагах об исландцах», и это прежде всего — возвращение мертвых. Возвращение с того света считалось, видимо, настолько естественным, что сообщения о «живых мертвецах» вкрадываются в самые реалистические саги. Человека хоронят по всем правилам: закрывают ему глаза, чтобы он никого не сглазил, выносят из дома через пролом в стене, чтобы он не нашел дороги назад, везут на санях и т. д., а он начинает «ездить» верхом на крыше, дерется и убивает скот. Приходится убивать его снова, зарывать где-нибудь подальше и обносить могилу стеной, чтобы он не мог перелезть, или сжигать его. Иногда приходится даже начинать против мертвеца судебную тяжбу по всем правилам. Таким образом, возвращение мертвеца трактуется как своего рода нарушение общественного порядка. В сообщениях о таких живых мертвецах нет ничего зловещего, нездешнего. Сверхъестественное в «сагах об исландцах» — не литературная техника, как в волшебной сказке или рыцарском романе. На него указывается мимоходом, как на нечто совсем обыденное, само собой разумеющееся, а не для того чтобы заинтересовать «чудесным». Поэтому суеверия оказываются изображенными в «сагах об исландцах» так сухо и трезво, как если бы их описал современный этнограф. Отсюда огромная культурно-историческая ценность «саг об исландцах».
Объективность «саг об исландцах» проявляется также в исключительной сдержанности тона. Патетика в них совершенно отсутствует. Ни рассуждений, ни умозрений, ни морали, ни лирических отступлений в них не бывает, О трагических событиях рассказывается в том же тоне, что и о самых обыденных событиях. Никаких риторических украшений — ни метафор, ни сравнений, ни эпитетов — в «сагах об исландцах» но бывает. В них даже редки другие прилагательные, кроме таких, как «большой», «маленький», «хороший», «плохой». Эта полная свобода от какой бы то ни было формальной подчеркнутости послужила основанием для того, чтобы назвать стиль «саг об исландцах» «абсолютной прозой». Странно, что самое своеобразное из всего, созданного народом поэтов, — это абсолютная проза. Но, может быть, это как раз вполне закономерно: крайняя подчеркнутость формы, характерная для скальдической поэзии, создала и свою противоположность — абсолютную прозу «саг об исландцах». Не случайно скальдические строфы постоянно приводятся в этих сагах и нередко играют в них важную роль.
Сдержанность тона проявляется в «сагах об исландцах» также в обилии безличных и пассивных конструкций, отрицаний, слов типа «несколько», «скорее», «средне» и т. п. В сагах говорится «не нерадость» вместо «большая радость», «не средняя дура» вместо «дура непроходимая». Впрочем, это скорее общая черта языка, на котором говорили в то время. Язык «саг об исландцах» вообще производит впечатление исключительной близости к живой устной речи и этим резко отличается от языка средневековой литературы других европейских стран. Язык «саг об исландцах» — это как бы язык самих персонажей этих саг. То, что эти персонажи говорят, — особенно диалоги между ними, — занимает очень большое место в «сагах об исландцах», иногда до половины всего текста.
В языке «саг об исландцах» нет замысловато построенных периодов, редки другие союзы, кроме самых элементарных «и» и «но», часто не выдержана синтаксическая связь между элементами предложения, не избегается повторение того же слова по два-три раза в одном предложении, прошедшее время беспорядочно чередуется с историческим настоящим, прямая речь мешается с косвенной, обильно употребляются указательные местоимения, часты поговорки и стереотипные выражения, повторяющиеся в определенных ситуациях. Всё это — черты, характерные для устной речи. Если учесть, что в «сагах об исландцах» приводится огромный фактический материал X–XI вв., который с того времени мог сохраниться только в устной традиции, — ведь письменность появилась в Исландии не раньше XII в., — а также то, что существование такой устной традиции подтверждается ссылками в самих сагах, то естественно предположить, что «саги об исландцах» и есть запись устной традиции.
Такое предположение, однако, опровергается рядом доводов. Во-первых, дословную запись прозаических произведений, бытующих в устной традиции, может сделать только квалифицированный фольклорист, и такая запись стала возможна только в недавнее время. Не может быть речи о ней в эпоху, когда всякий, кто писал, считал себя вправе свободно обращаться с прозаическими текстами, которые были в его распоряжении. Во-вторых, прозаические произведения такой длины, как некоторые «саги об исландцах», и такие сложные по композиции, как многие из них, и содержащие явные следы использования письменных источников, нигде в мире в устной традиции не засвидетельствованы. В-третьих, рукописные памятники начали появляться в Исландии задолго до той эпохи, к которой относятся рукописи «саг об исландцах», и в этих памятниках, так же как и в самих сагах, прослеживается, как утверждают исландские ученые в последнее время, постепенное развитие и совершенствование того стиля, который характерен для лучших «саг об исландцах». Считается, что «Сага о Ньяле» — общепризнанный шедевр среди исландских саг, в частности и по стилю, — была написана не раньше самого конца XIII в., а она — самая длинная из «саг об исландцах», и в ней явно использованы письменные источники. Таким образом, возможно, что близость языка «саг об исландцах» к устной речи — это результат развития письменной традиции[36].
Впрочем, если судить по тому, как велики были колебания в мнении ученого мира о происхождении «саг об исландцах» до сих пор, то возможно, что окончательное решение вопроса еще не найдено. С вопросом о происхождении «саг об исландцах» произошло нечто подобное тому, как если бы ученые сначала считали что-то белым, но потом один из них сказал «нет, это черный цвет», и все согласились с ним, затем другой ученый сказал «нет, это белый цвет», и все пришли к тому же выводу, но потом еще один ученый сказал «нет, это безусловно черный цвет», и все единодушно решили, что это действительно так. В первой половине прошлого века установилось мнение, что «саги об исландцах» — это запись устной традиции. Во второй половине прошлого века господствующей стала теория, впоследствии получившая название «теории книжной прозы». Согласно этой теории в XIII в. бесформенная устная традиция была собрана от «мудрых людей», и ей была придана форма саги, другими словами, «саги об исландцах» — это письменные произведения, созданные их авторами. В начале нашего века на смену «теории книжной прозы» пришла «теория свободной прозы», и ей последовали крупнейшие специалисты мира. Согласно этой теории не только содержание, но и форма «саг об исландцах» сложилась до записи, и таким образом саги эти, с некоторыми оговорками в отношении саг, наиболее длинных и сложных по композиции, — запись устной традиции, в ряде случаев даже дословная. В тридцатых годах нашего века исландский ученый Сигурд Нордаль обосновал теорию, согласно которой «саги об исландцах» — это не запись устной традиции, а письменные произведения, созданные их авторами, и эта теория стала в последнее время господствующей. Таким образом, за последние сто лет мнение ученых о происхождении «саг об исландцах» три раза качнулось, подобно маятнику, из одного крайнего положения в противоположное. Процесс возникновения «саг об исландцах» был, очевидно, настолько своеобразен, что его не удается втиснуть в жесткие рамки таких определений, как «запись устной традиции» или «письменное произведение, созданное его автором». Возможно, поэтому, что маятник будет продолжать колебаться, и уже есть явные признаки этого.