«Послушай, – почти кричал мне в телефонную трубку поэт Резо Амашукели, – пусть тебе расскажут, что я говорил о России во время своего последнего вечера в Театре имени Руставели!» Он говорил о том, что никому не отдаст «свою Россию» даже тогда, когда говорить это публично было опасно. А у меня на столе лежала его книга, в которой есть стихотворения о Пушкине, о Гагарине, о том, что для нас – наше духовное родство. Многократно писали о той особой трепетной связи, которая соединяла поэтов России и Грузии. Писали авторы уникальных переводов, исследователи творчества Николоза Бараташвили, Галактиона Табидзе, Отара Чиладзе, Бориса Пастернака, Николая Заболоцкого, Беллы Ахмадулиной. Процитирую лишь одну мысль Ахмадулиной: «Перевод – это проявление огромного доверия двух поэтов, где один из них приобщает другого к своей сокровенной тайне».
Еще недавно – что для истории четверть века? – казалось, что русские и грузины, Россия и Грузия приобщили друг друга к сокровенным тайнам навсегда. Но доверие оказалось разрушенным, и нужны немалые усилия, чтобы его восстановить. Хочется верить, что на глубинном, сокровенном уровне его не умертвили ледяные ветры ни политических, ни военных конфликтов. Но как сделать сокровенное видимым? Я говорил об этом с друзьями, которым не звонил напрямую много лет, опасаясь за их безопасность во время не ограниченного ничем и никем режима Саакашвили. Сама возможность этих застольных разговоров – бесценное благо. Но и всемирно известному грузинскому гедонизму непросто под грузом проблем.
Победа избирательного блока «Грузинская мечта – Демократическая Грузия» на прошлогодних октябрьских выборах в парламент, формирование нового правительства Грузии, лидер которого – Бидзина Иванишвили – заявил о необходимости начать диалог с Россией, вселяет надежды на лучшее будущее и у избирателей, традиционно голосовавших за партию нынешнего президента Грузии. По данным социологов, деятельность своего нынешнего премьер-министра положительно оценивают 80 % опрошенных. Но после столь резких политических поворотов у избирателей неизбежно завышены ожидания перемен к лучшему. Подспудно многие, даже искушенные и немало повидавшие люди, ожидают чуда. Увы, в реальной жизни чудеса крайне редки. Во всяком случае, они требуют тщательной подготовки, тяжелой работы, понимания целей и смысла своих действий. И, разумеется, терпения и веры.
Наверное, поэтому так и вторили тысячи зрителей своему пастырю в дни его торжеств: «Аллилуйя!»
Кстати.
20 января Илия II прибывает в Москву, где, в частности, получит награду Международной общественной академии единства православных народов и посетит концерт в Доме музыки, где будут исполнены его сочинения.
Январь 2013
2012
Граф Валентин Зубов
Сергей Бархин
Инна Соловьева
Михаил Барышников
Джон Болт
Бонни Марранка
Гаутам дас Гупта
Василий Кандинский
Никита Михалков
Виталий Игнатенко
Александр Авдеев
Михаил Жванецкий
Борис Мессерер
Андрей Битов
Белла Ахмадулина
Государственный институт искусствознания
Московский художественный академический театр имени Максима Горького
Государственный академический Мариинский театр
Государственный академический Большой театр России
Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина
Опасность простых решений
Зачем была нужна фундаментальная искусствоведческая наука в СССР и нужна ли она современной России? И если нужна, то какие цели и задачи она должна перед собой ставить? И где эти цели и задачи должны формулировать: внутри или за пределами научной среды?
И в Российской империи графом Валентином Платоновичем Зубовым, а затем и в СССР товарищем Сталиным институты искусствознания были открыты в те периоды нашей истории, когда Российская империя и Советский Союз начинали позиционировать себя как крупнейшие культурные державы, претендующие на серьезное мировое влияние. В ГИТИСе, где я имел счастье учиться, преподавали и историю театра народов СССР, и историю театра социалистических стран (то есть стран Центральной и Восточной Европы вместе с Китаем, Монголией и Вьетнамом, не говоря уже о Кубе), а кроме того, мы достаточно подробно изучали и западный, и восточный театр. Наверное, поэтому я вполне уверенно чувствовал себя в любой стране, где всегда находились любители сценического искусства. И порой с гордостью за своих учителей рассказывал изумленным англичанам, например, об их забытых классиках первой трети XVIII века, – некоторые о них не помнили вовсе, а другие удивлялись тому, зачем коммунистам знать, скажем, о Джордже Лилло. Но коммунисты считали, что они должны знать все, про всех и лучше всех. И это относилось ко всем сферам художественной культуры.
Не идеализирую советскую историю, а тем более советское идеологическое управление, вспомнишь – вздрогнешь. Было немало имен и явлений, о которых можно было упоминать только с добавлением площадной брани, а некоторых не спасала даже площадная брань, и о них предпочитали умалчивать. Но знали – про всех. Пусть и с целью непрекращающейся идеологической борьбы с разлагающимся буржуазным искусством и империализмом как таковым.
Начиная с середины 1943 года руководство СССР готовилось решать судьбы мира. И именно поэтому развитие фундаментальной науки во всех областях знания, от ядерной физики до теории музыки, было не менее важно, чем восстановление разрушенной экономики. Понятно, что идеологическая целеустремленность отделов ЦК КПСС диктовала актуализацию научных планов; боролись даже с покойниками, разделяя романтиков, к примеру, на революционных и реакционных, но, осваивая мировое пространство культуры, уже в советское время вырастали выдающиеся ученые, уже не получившие дореволюционного образования. Они создавали историю искусства – отечественного и зарубежного – и это были в высшей степени серьезные исследования, пусть и зажатые в рамки господствующей марксистско-ленинской идеологии. Они создавали целостную картину мира искусств, и это было огромным достижением национальной и мировой науки.
За прошедшие двадцать лет мы растеряли очень многое. У государства, которое никак не определится с отношением к своему имперскому прошлому, нет понимания – зачем ему нужны эти научные направления. И нужны ли вообще. Если современная Россия по-прежнему позиционирует себя как мировая культурная держава, с имперскими замашками или без оных, то ей необходима качественная, мирового класса искусствоведческая наука.
Для того чтобы вырастить новые поколения искусствоведов, необходимо не только сносное материальное содержание, но прежде всего масштабные научные проекты, которые могли бы объединить все поколения ученых. Именно в процессе амбициозных коллективных исследований, как правило, шлифуются настоящие искусствоведческие таланты. Не случайно еще при А.И. Комече, выдающемся ученом, который более десяти лет возглавлял Институт искусствознания, были начаты новые коллективные труды института. Их рождение определялось заказом Министерства культуры, но заказ этот тщательнейшим образом обсуждался в самом институте. Совершенно очевидно, что нам необходимо создать новую историю отечественной и мировой художественной культуры, ведь сегодня студенты по-прежнему учатся по советским учебникам. И даже лучшие из них устарели и идеологически, и методологически.
Для того чтобы решить эту проблему, необходимо значительное число исследователей, специалистов по разным эпохам и по разным родам и видам искусств, а специалистов этих, увы, все меньше и меньше. Нужна научная среда, где в режиме свободных дискуссий формируются контуры будущих проектов. По-другому – нельзя. По-другому появится либо полупублицистика (это в лучшем случае), либо откровенная халтура. А среда – это не сотня ученых, о которых мечтают радикальные управленцы, и даже не восемьсот, коих мечтают сохранить робкие консерваторы. Это нечто большее. И по численности, и по качеству.
Я вовсе не идеализирую современное положение в научных институтах, которые занимаются искусствоведением, культурологией, материальным и нематериальным наследием – природным, рукотворным, устным. Их есть за что подвергнуть серьезной критике. Весь вопрос, с каких позиций и во имя чего. Их деятельность нуждается в серьезном осмыслении, а возможно, и переосмыслении. Но это новое знание должно прийти после всесторонней профессиональной дискуссии. Ведь речь идет о национальном достоянии, которое востребовано и у нас в стране, и за рубежом.
Декабрь 2012
Один из тысячи
В своей ранней книге «Наши собеседники», вышедшей в издательстве «Искусство» в 1981 году и посвященной судьбе русской классики на сцене советского театра 70-х годов прошлого века, Анатолий Смелянский вспоминал слова Версилова из «Подростка» Ф.М. Достоевского, обращенные к сыну. «У нас создавался веками какой-то еще невиданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, – тип всемирного боления за всех… Он хранит в себе будущее России. Нас может быть всего только тысяча человек – может, более, может, менее, но вся Россия жила лишь для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут – мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, немало».
Возможно, за минувшие с момента написания этих слов полтора века количество подобных людей увеличилось. Может быть, их не один десяток тысяч, но по-прежнему мало. И Смелянский, человек, поднявшийся на вершины российской культурной жизни из толщи жизни советской, с переулков нижегородского Канавина, – безусловно, один из них. Он часто прикрывается броней иронии, его умение парировать задевшую его колкость снискало ему славу блестящего полемиста. Но за всем этим острословием, взращенным с детских лет из-за яростного желания не давать себя в обиду, – уникальная способность сопереживания чужой боли, проникновения в судьбу других людей. В искусстве и в реальности. Это вовсе не умение играть в других людей, перевоплощаться, как это делают профессиональные актеры, – в Смелянском живет талант сопричастности к линиям исторического бытия и деталям повседневного существования разнообразных персонажей прошедшей и настоящей жи