культуры и руководителю Федерального агентства по культуре и кинематографии.
На самом деле всякий раз мне хочется ответить: «Позвоните Владимиру Владимировичу и Дмитрию Анатольевичу – они знают лучше других». И это чистая правда. А во-вторых, и это тоже правда, состояние российской культуры во многом будет зависеть от того, кто станет следующим министром просвещения (мне это слово нравится больше, чем образование, но в данном случае о вкусах спорят). Как уж назовут ведомство Андрея Фурсенко (к которому я отношусь с дружеским уважением) – это другой вопрос, но для меня очевидно, что система образования, безусловно, зависимая от науки, но ей не подчиненная, все же должна быть выделена в отдельное министерство. Во всяком случае, та ее часть, которая занимается школьным образованием. И от того, как будут утверждены новые учебные программы, насколько они будут ориентированы не только на информированность, но и на воспитание человека, в шести-, семилетнем возрасте попадающего в школу, зависит то, какой станет наша жизнь через четверть века. Какой станет жизнь и как будет развиваться культура. И только в том случае, если школа окажется способной воспитать художественно развитую личность, обладающую внятными общечеловеческими нравственными ценностями, включающими в себя и национальные, и гражданственные, у нашей культуры есть шанс не только сохранить, но развить себя не только в обозримом будущем.
Сошлюсь на Пушкина, чтобы не привлекать аргументацию других авторитетов: «Публика образует драматические таланты…» И никак – наоборот. Уровень искусства зависит от представлений и ожиданий публики. И когда мы смеялись над знаменитым монологом Аркадия Райкина, сочиненным Михаилом Жванецким, «В Греческом зале…», то мы смеялись над самими собой. Будь мы трижды марксистами, убежденными в том, что бытие определяет сознание, качество этого сознания – нашего сознания – зависит от того, насколько сложно или убого мы воспринимаем это самое бытие. «Замкнутый круг», – скажут юмористы. «Диалектика», – возразят гегельянцы. Но эти замкнутые круги и диалектические противоречия складываются именно на пороге формирования человеческой личности.
Много раз писал об этом, повторю еще раз: Министерство культуры должно заботиться не только о состоянии отрасли, чем оно занимается всю свою историю, но и о духовном совершенствовании российских граждан. И одно – без министерства просвещения – оно с этим справиться не в состоянии. В начале 2000-х, когда В. Филиппов занимался проблемами образования в качестве министра, мы создали специальную межведомственную рабочую группу, которая должна была дать предложения по включению необходимых эстетических дисциплин в школьную и вузовскую программы. Она начала работать, но в силу изменений, произошедших в период административной реформы, работу свою не закончила. Наши дети и внуки, впрочем, не догадываются о том, что они потеряли из-за нерадивых взрослых.
Можно сетовать на отсутствие средств, на перегруженность школьных программ естественными дисциплинами и обязательную погруженность в высокие технологии, но ведь российская школа не единственная на этом свете. Почему немецкие или австрийские дети выходят из средней школы музыкально образованными настолько, что способны читать партитуры симфонических и камерных концертов? Почему посещение книжных ярмарок и музеев является обязательной частью школьной программы в Финляндии и во Франции? Там что, не уделяют достаточного внимания информатике?
Как известно, объем информации в мире удваивается практически ежегодно. И у многих реформаторов школьного образования, да и не только его, появляется желание изменить вектор школьных программ, отказавшись от изучения некогда важных фигур, научных течений, философских теорий, художественных явлений, чтобы вместить все новейшее знание. Но главное ведь – сформировать человеческую индивидуальность, способную размышлять и ориентироваться в безбрежном мире информации. А для этого необходимо осмыслить важнейшие ценностные периоды истории человечества – и не только христианские. Важно пережить прикосновение к ключевым явлениям искусства и культуры. Отрыв от фундаментальных ценностей, которые сформировали человечество, грозит коллективными социально-психическими расстройствами. И для того, чтобы избежать этого, необходимо заново выстроить систему гуманитарного образования в стране. Что невозможно ни без толкового министра культуры, ни без разумного министра образования. Понятно, что формирование правительства – это либо политический торг, либо проявление личных симпатий президента и премьера, Россия здесь не является исключением. Но помимо политической лояльности или личной преданности у руководителя любой отрасли должна быть некая внятная программа, которая отличала бы его от других претендентов. Ведь от первого – именно от первого – лица в любой сфере зависит необычайно много. В образовании, культуре, науке особенно.
Март 2012
«Любовь к любимому есть нежность…»
В декабрьском номере журнала «Знамя» за 2011 год завершилась публикация фрагментов книги Бориса Мессерера «Промельк Беллы», начавшаяся еще в сентябре. Заглянув в содержание первого номера «Знамени» за 2012 год, не без грусти понял, что продолжения не будет. Но дожидаться выхода книги нет терпения. Знаю, что надо говорить слова любви и благодарности автору как можно раньше, этому научила меня не такая уже и короткая жизнь.
В этой журнальной публикации приведены строки Андрея Битова, посвященные Белле Ахмадулиной и Борису Мессереру из раритетного уже альбома «Борис Мессерер – мастерская на Поварской»: «…Наверно, так в саванне антилопа не толкается с зеброй, когда пасутся. Так художники не толкаются с поэтами на пастбище искусства, ибо щиплют разную траву». Белла и Борис точно не толкались друг с другом, хотя траву – если селедку с картошкой или водку за два восемьдесят семь, что было их главной едой в период тотального безденежья, можно назвать травой, – щипали одну и ту же. Почти сорок лет. Известно, что у каждого из них была своя жизнь до того момента, когда они соединились, об этом вскользь упомянуто и в этой публикации, но в воспоминаниях Бориса все так, будто не было ничего до их встречи. Ничего. Будто они родились заново в этот волшебный миг прозрения и узнавания в начале 70-х годов прошлого века. В миг страсти, которая бывает нежной, а бывает и яростной. Но кажется, что до нее не было ничего. И не будет после. Я знаю про все эти житейские глупости, вроде «никогда не говори “никогда”». Но это не про любовь Бориса и Беллы, это про другое и про других.
Когда они появлялись вдвоем, казалось, расступались не люди, но время. Они бывали на всех важных вернисажах и премьерах, и сами по себе были явлениями искусства. В том, как Борис ухаживал за Беллой, которой становилось все труднее появляться на людях, было столько трогательной и вовсе непубличной нежности, что ее доставало и тем, кто находился рядом. Притом что Борис всегда был предельно сконцентрирован на Белле, и только на ней. Их страсть дарила им превосходство перед всеми. Страсть, которую они скрывали, а точнее, прикрывали несравненной, давно утраченной уже учтивостью, что проявлялась в каждом их движении. И в словах Беллы, которыми она начинала свои выступления на высоких собраниях: «Досточтимая публика…» И опять становилось неловко: публика, понятно, была, но насколько она была досточтимой? Ко мне это относилось в такой же степени, как и к другим.
Любознательный читатель найдет в книге Мессерера много интереснейших подробностей жизни его замечательной семьи, корнями вросшей в историю русской культуры, и прежде всего в судьбу Большого театра. Уж кто, как не он, знает, что происходило в недрах прославленной труппы, солистом балета и балетмейстером которой был его отец, где десятилетия танцевала его двоюродная сестра Майя Плисецкая, вкусившая здесь сладкую горечь славы. Да и сам Борис работал в Большом с таким мастером, как Борис Александрович Покровский, который всю свою жизнь отстаивал права режиссера в музыкальном театре, что было совсем не просто, как в прежние, так и в нынешние времена. И невозможно не увлечься рассказами Мессерера о гениальном музыканте – Святославе Теофиловиче Рихтере, который вместе с Ириной Александровной Антоновой сочинил знаменитые «Декабрьские вечера» в московском Музее имени А.С. Пушкина, где великая музыка сопрягается с великой пластикой и великим словом. Для Мессерера этот музей станет вторым домом: кроме сценографии к музыкальным представлениям он стал участником создания важнейших, принципиальных для российской культуры выставочных проектов – таких как «Москва – Берлин», например. Словом, воспоминания Мессерера могли бы встать в некий – в высшей степени достойный – мемуарный ряд, если бы не одно существенное обстоятельство, которое отличает их, делает обособленным от других событием. Эта книга даже не о Белле, а о любви к Белле, которая придавала осмысленность бытию при ее жизни и которая обрела новое – метафизическое – качество после ее ухода из материального мира. И это не растраченное с годами, а напротив, на прожитые годы умноженное чувство и составляет не тайный, но явный смысл этой книги. Бесценное описание встреч с Арагоном и Триоле, Набоковым, Ионеско, Межировым, Антокольским, Антониони, Высоцким и Влади, Бродским и Барышниковым, с великими из великих, известнейшими из известных, – но это все о Белле. О Белле, и только о ней.
Удивительно начало книги: расшифрованные записи воспоминаний Беллы о своем детстве, отрочестве и юности. Кажется, что из этих слов, записанных бережно, сохраняющих благородные корявости Беллиной речи, и одновременно возвышенно воздушных, рождаются ее пластические образы, которые Борис мог только нафантазировать. Хотя для него важны любые совпадения, – он и свою эвакуацию в Казань вспоминает, кажется, только для того, чтобы сказать: там могла быть Белла в эти годы, месяцы, дни.
Сегодня, когда у многих настоящее бешенство правды-матки, где все будто на советском профсоюзном собрании требуют самых низменных подробностей, Борис Мессерер написал правдивую и при этом благородную книгу. Ему, трагически переживавшему угасание великого поэта и великой женщины, конечно же, известны все физиологические процессы, сопутствующие болезни. Но он нашел тот единственно верный тон, который не оскорбляет ни память Беллы, ни потребность читателя почувствовать максимальную достоверность рассказа. Он написал книгу о чуде поэзии и красоте, подаренной ему небесами.